Господин следователь. Книга 11

Глава 5 Разговор с отцом

— Иван, у меня к тебе только один вопрос — почему ты мне ничего не сказал?

От того, что отец назвал меня не Ваней, и не Ванькой (это мне ужасно не нравится, но потерплю), я насторожился.

Женщины после обеда отправились по лавкам. Не иначе, матушка решила, что Анечке нужно срочно что-то купить — новую юбку или блузку. Вишь, мало их у барышни. И всего-то каких-то три сундучка и два чемодана.

А мы с отцом уселись в его кабинете. Поговорить, так сказать и обсудить — что за мертвые руки отправляют следователям провинциальных судов?

История оказалась вроде и проще, чем я себе надумывал, но и сложней. И имела самое непосредственное отношение к моему прошлому. Ну, или к прошлому того Чернавского, но это без разницы.

Я пересказал Его Высокопревосходительству события встречи с «моим» сокурсником Григорием Прохоровым, о том, как мы с Анькой ловко его разыграли, продемонстрировав осведомленность некую осведомленность, а еще немножечко подавили на чувства, в результате чего узнали, что вся история о моем, так сказать, «вольнодумстве», зиждется на элементарной подлости и зависти.

— А смысл какой? Что бы изменилось, если бы я тебе рассказал?

— То есть, ты посчитал, что твоему отцу не следует знать, что его сын не является смутьяном или революционером, а донос на него был написан двумя мерзавцами из зависти? — возмутился отец. А потом его голос дрогнул: — Или ты меня теперь совсем не уважаешь? Обида гнетет?

— Батюшка, да ты что, — всполошился я. Вскочив со своего стула, подбежал к отцу, обнял за плечи. — Я как раз и не стал тебе ни о чем говорить, чтобы ты не переживал.

Отец тоже обнял меня — только за талию.

— Ваня, ну как же ты не понимаешь, что мы с мамкой тебя очень любим⁈

— Так ведь и я вас очень люблю. А ты не хочешь понять, что я про встречу не стал рассказывать, чтобы ты себя виноватым не считал.

— Пойдем-ка лучше на диван сядем, рядком посидим, как в старые-добрые времена, — предложил отец. Потом улыбнулся. — Я бы, Ванька, тебя даже на колени посадил, так ты во-он какой вымахал.

От улыбки отца стало теплее на душе. А то, что Ванькой назвал — это хорошо, это правильно. Я же зову Анну Анькой, а та не обижается. Или обижается, но терпит. Надо спросить.

Мы сели рядышком, и я принялся за рассказ:

— Поначалу, когда мы с Аней все выведали, злость меня взяла. Хотелось и Завьялову, и Прохорову отомстить. Они, сволочи, в Европу поедут, по Унтерденлинденами да по Рингштрассам будут разгуливать, а я в Череповце стану грязь месить. А потом — подумал-подумал, да и решил — мне им спасибо говорить нужно.

— Спасибо-то за что? — пробурчал отец. — За то, что твой родной отец тебя в Череповец упек?

— Батюшка, да почему упек-то? — искренне удивился я, обнимая отца за плечи. — Я сам бы на твоем месте то же самое сделал — сначала своего ребенка бы от опасности уберег, может, даже и от петли, а уже потом бы стал думать — правильно поступил или нет? Коль неправильно, ребенок потом простит. Если не сразу, то со временем. Правда-правда. Скажи-ка честно, ты ведь сейчас очень переживаешь, что Ваньку своего по ложному навету из университета вытащил, научной карьеры лишил? Конечно, не был бы он коллежским асессором и кавалером аж двух крестов, зато готовился бы к поездке, чтобы у профессора — не помню, как фамилия, докторскую диссертацию защитить. Батюшка, все так?

— Ваня, а то ты сам этого не понимаешь? — грустно улыбнулся отец.

— Так вот поэтому-то и не стал тебе ничего говорить. Боялся, что ты расстраиваться станешь, себя корить. Мол — дурак я этакий, поверил гнусному поклепу, вытащил парня из университета, служить отправил. А он, бедняжечка, еще из кареты выпал, башкой ударился, и память потерял. Правильно я мыслю?

— Правильно Ваня, — согласился отец. — Ну да, мыслишь ты правильно, но мне от того не легче.

— Вот видишь, — хмыкнул я. — Я и боялся, что у тебя, у моего отца, возникнет чувство вины. Не должно оно у тебя быть. В Берлин не съездил, к профессору Веерштрассе (ишь ты, фамилию вспомнил!), так и ладно. Зато я с доктором медицины Легониным познакомился. И экзамен по истории сдавал не кому-то, а самому Ключевскому. Ну кто потом какого-то немца вспомнит, а наш, Василий Осипович, апологет истории.

— Кто? — нахмурил брови отец.

— Ну, с апологетом, возможно, и перебрал, — самокритично признался я. — Но то, что Ключевский создатель школы историков — бесспорно.

— Тебе виднее, — согласился отец.

И ладно, что не стал сейчас спрашивать — а что за школа? Пришлось бы уходить в дебри. Зато мой батюшка немного повеселел. Кажется, уже и не так терзается из-за сыночка.

Значит, нужно еще кое-что сказать.

— А знаешь, ведь на самом-то деле, я счастлив оттого, что в Череповец попал. Вроде бы, со стороны смотреть — зачуханный городишко, полусонный. Но главное-то не это, а люди! Согласен?

— Н-ну, — кивнул отец, потом поинтересовался. — И что там за люди такие, особенные?

— Начну с того, что у меня там невеста. Где бы я такую барышню встретил, если бы не поездка? Да и другие… Вон, ты на Аньку на мою посмотри. Уже из-за одной этой девчонки стоило в Череповец ехать. Я таких умных людей, как эта девчонка, ни разу в жизни не видел. Два года школы грамоты, а потом, за два месяца к поступлению в гимназию подготовилась, а в ней самой умной оказалась! Таких как Анька, нужно в музее показывать.

— Ну, Анька… — расплылся в улыбке отец. — Твоя Анька — всем Анькам Анька. — Мы с матерью поначалу боялись — не случилось бы чего?

— Батюшка, да ты что? — возмутился я. — Аньке еще только пятнадцать.

— Ох, Иван, кто же возраст-то спрашивает? И ладно, если бы ты умудренный опытом был. А тебе же самому-то двадцать с небольшим. Весь ум у тебя в расследование преступлений уходит. Хорошо, что барышня умная оказалась. Понимает, что ей в тебя влюбляться нельзя.

— Знаешь, а Игнат — Анькин отец, мне прямо в глаза сказал — мол, за тебя-то я не боюсь, человек ты честный, а опасаюсь, что девка влюбится, да в постель запрыгнет, — усмехнулся я. — Он же нас с Аней в крестные своей младшей дочке позвал. Может, из-за того, что опасался? Кумовьями стали, а кумовьям грех шашни любовные разводить.

— Ой, Ванька, ты же парень взрослый, — усмехнулся отец. — Скажи — когда это кому мешало? И кум с кумой, а бывали случаи, когда сестра от брата беременела.

Батюшка сам себе противоречит. То говорит, что годков мне мало, ума нет, а теперь — взрослый мол.

— Тогда вообще лучше голову не ломать, — предложил я. — Анька — это явление, не до конца изученное наукой.

Батюшка призадумался — дескать, что такое сынок несет, но спорить не стал. Зато сказал наставительно:

— Да — не велено нам барышню Анькой звать, только Аней. Я, грешным делом, иной раз думаю — может, удочерить нам ее? Будь она сиротой, государь бы не отказал. Так не получится, отец есть, пусть не родной, но законный. Вишь, как Оленька-то к Анечке прикипела. Я, поначалу-то, даже злился — как так? Девчонка из деревни, подумаешь, что княжна-полукровка. Умница, это-то понятно, но мало ли умных девок… барышень, то есть? А мамка твоя с ней и побыла-то всего ничего — три месяца, а привязалась, будто к родной.

— Может, маменька, когда на Аню смотрит, себя маленькую вспоминает?

— Может и себя, а может, Оленьку-младшую…

— Оленьку-младшую? — не понял я.

— А ты не помнишь? Да, куда уж тебе помнить, тебе самому-то три с половиной годика было, а ей и годика не было. Коклюш у вас случился, у тебя, и у Оленьки. Ты-то выздоровел, а доченька нет. Маменька-то твоя о дочке мечтала, да видно, не судьба. Бог дал, бог и взял. Была бы жива, ей бы уже девятнадцатый год пошел, женихов бы искали. Аня-то, помладше будет, но какая разница?

Конечно же, никакой младшей сестренки я не помнил. Но почему-то явственно представился маленький гробик, а еще — могильный холмик на родовом кладбище, и крест. Чугунный, но не массивный, легкий, а на нем имя…

Это я вспомнил, или нафантазировал?

— Мы с Оленькой старались при тебе о сестренке не вспоминать. Ну, кроме тех случаев, как на кладбище ходили.

— А знаешь, у меня такое чувство всегда было, что должна у меня младшая сестра быть. Может, потому и Аню сестрой стал считать. Понимаю, глупо.

— Просто, прикипел ты к этой девчонке, — усмехнулся отец.

Отвлеклись мы с батюшкой от основной темы. Ну да, об Ане заговоришь — увлечешься. А я сегодня еще одну новость узнал, о том, что у меня была младшая сестра.

— Так что, в Череповце люди, которые и мне небезразличны, и я для них не папенькин сынок, а друг. Это и исправник, которого я лучшим другом считаю, и полицейские наши. А еще — городской голова и дочка его — Мария Ивановна. Она мне чем-то Аню напоминает, только постарше. И с начальником мне повезло. Люди там настоящие живут. Те, для которых и дружба не пустой звук, и совесть. И купцы, которые думают не о том, как карман набить — нет, про карман они не забывают, но рассуждают, как жизнь в городе лучше сделать. Как я теперь без них, ежели надумают меня в столицу перевести?

А ведь я еще отцу про купца Высотского не рассказал, который по деревням ездил и прощения у девок просил. Или про то, как Василий Абрютин, неверно истолковал мои слова о немилости государя, решил, что Ивану придется куда-то бежать, раздумывал — не продать ли дом, чтобы другу помочь?

— Иван, так и ты, наверное, к ним с душой относишься? — улыбнулся отец. — А хорошие люди в любом городе есть. Переведут в Санкт-Петербург — и тут себе друзей отыщешь. Но, сам понимаешь, народа в столице побольше, соответственно, и плохих людей больше, чем в Череповце. А плохие — они чаще в глаза бросаются, чем хорошие.

— Я, иной раз думаю — может, когда я из кареты выпал, насмерть убился, да в рай попал? Не бывает в жизни таких людей, которые в Череповце живут.

— В рай, говоришь? — засмеялся отец. — Был бы ты в раю, не сажал бы преступников в тюрьму.

— Так не без этого, — хмыкнул я. — А с Завьяловым, да с Прохоровым думал, как-нибудь потом расквитаюсь, ежели, не забуду. Карьеру им подпорчу. Так вишь, забыл. А теперь…

— А теперь уже и не расквитаешься, — закончил мою фразу отец. — Зато теперь знаем — почему студент Императорского университета Прохоров убил топором другого студента — Дмитрия Завьялова. И отчего руку отрезал.

— А Прохоров-то совсем спятил или как? — осторожно поинтересовался я.

Подумал даже — не сходить ли, не навестить? Помню, что одет он был скверно, наверняка и передачки в психушку носить некому.

— Совсем. Только и бормочет — мол, я перед Иваном виноват, и перед сестренкой его. Но я вину искупил, и знак послал. Как он еще на почту-то смог сходить, чтобы тебе посылку отправить? Ты бы мне телеграмму не послал, так бы и не догадались — что там случилось и куда рука делась? Я, конечно, помню, что они вместе с тобой в университете учились, но кто же подробности-то знал? Какой Иван? Какая сестренка? Теперь понятно, что руку послал, которая донос писала.

— Что-то мне стыдно стало, — пробормотал я. — Мы же тогда с Анькой такие страдания изобразили — я, вроде как, на побывку из ссылки прибыл, сестренка младшая переживает. А теперь один на кладбище, второй в психушке.

— Ваня, окстись, — фыркнул отец. — Кто Завьялова заставлял лживый донос на тебя писать? А Прохорова кто неволил бумаженцию эту на Гороховую относить? Хотели вместо тебя в немецких университетах учиться? Вот, поучились. И дедушка твой, что б его. А самое главное — я. Сыну родному не поверил.

— Батюшка, ты опять? — расстроился я. — Мы только что с тобой проговорили, что не стоит тебе маяться. Все, что ты сделал, все к лучшему оказалось. И математику я всегда ненавидел.

— Пойдем-ка сынок, водочки выпьем, — предложил отец. — Или, ты по-прежнему водке кофе предпочитаешь?

— Предпочитаю, но рюмочку выпью. Что-то мне лень с самоварами возиться.

— Ваня, какие самовары? — не понял отец.

Склероз, точно. С самоваром мы с отцом возились в минувшее Рождество, потому что прислуга была распущена по домам, и господам волей-неволей пришлось самим кипятить воду.

А кофе в кабинете появляется просто — стоит только позвонить в колокольчик и озадачить камердинера. И не сам он станет кофе да чай (это отцу) заваривать, а поручит нижестоящей прислуге.

Зато батюшка, как в старые-добрые времена, лично сдвинул бумаги на край стола (бумаг, разумеется, меньше не стало), вытащил из «секретного» шкапчика графинчик и лафитнички.

— Ну, за что выпьем? — поинтересовался отец.

— Можно за встречу, но лучше — за твой новый чин, — предложил я, думая, что если мы с отцом начнем «обмывать» все, что нам следует обмыть — одной рюмочки не хватит.

— Тогда просто так выпьем, — решил отец, опрокидывая свою рюмку. Выдохнул, помахал ладонью у рта, словно разгоняя запах, сказал: — Я и сам больше не буду, через полчаса на службу ехать.

— А я все-таки за господина тайного советника выпью, — сообщил я, выпивая свою порцию.

— Думаю, Иван, что тайного советника я из-за тебя получил, — сказал отец. — Обычно, нашему брату — товарищам министров, очередной чин годика через два, а то и через три дают. А мне намекнули — мол, сынок ваш, Иван Александрович снова награду заслуживает, но ему недавно святую Анну пожаловали, пусть подождет. А вот вам, Александр Иванович, тайный советник прилетел.

— А мне награда за что? — слегка удивился я. Но только слегка.

— А тех грабителей, которые церкви в Новгородской губернии грабили? Там ведь и убийства, и святотатство. Процесс большой был, все братья бессрочную каторгу получили. Государю известно, кто ловушку придумал.

— Я только в часовне пару ночей посидел. Если кто и заслуживает награды — Абрютин и его люди.

— Опять ты за своего друга вступаешься, — улыбнулся отец. Вздохнул: — Жалко, что у исправника вашего жена больна, я бы из него не то, что столоначальника, а управляющего департаментом сделал. Толковый, строгий. Не волнуйся — не обидит государь твоего дружка.

— Батюшка, а ведь ты Его Величеству о мертвой руке докладывать станешь? — всполошился я.

— Конечно, — кивнул господин тайный советник. — Об убийстве Завьялова, да о помешательстве Прохорова ему градоначальник докладывал — столица в его ведении, а я доложу, что дело раскрыто. Никуда не денешься — придется Его Величеству все излагать. Жаль, что дедушка твой донос не сохранил — сразу в печку бросил.

— Получается, в Санкт-Петербурге-то я уже и не нужен? — поинтересовался я. — Аньку… Аню, то есть, до места назначения довез. Дело об отрубленной руке прояснилось. Я, наверное, через пару дней в Череповец вернусь.

— Вань, у тебя совесть есть? — поинтересовался отец. — Мать о тебе соскучилась, скоро у дедушки именины, а ты обратно собираешься?

Ну да, понимаю. Маменька на сыночка хочет посмотреть, пообщаться. Но у нее теперь Анька есть, пусть радуется. А у меня невеста скучает. Мы же с Леночкой Рождество собирались вместе встретить. И в храм сходить, и после службы вместе побыть (там еще тетушка будет, но куда деваться?). И, вообще — как я свой город без присмотра оставлю?

— Еще Ваня… — сказал отец со значением. — Кажется мне, что государь тебя захочет увидеть. У него к тебе кое-какие вопросы имеются. Какие именно — я только догадываюсь. Понятно, что не срочные, а иначе ты бы давно в столицу катил. Но я ведь ему скажу, что Чернавский-младший по служебной надобности в Санкт-Петербург приехал. Так что, придется тебе пока посидеть, да подождать, пока государь аудиенцию не назначит.

— Как думаешь — за неделю управлюсь? — уныло поинтересовался я, прикидывая — сколько мне ждать? В принципе, неделя, а то и две, терпит, успеваю вернуться до праздников. И коли государь мне аудиенцию назначит, так моя челобитная об отпуске будет вложена в формуляр, а не выброшена в корзинку.

— Тут уж, ваше высокоблагородие, как государь решит, — с насмешкой сказал отец. — Сам понимаешь, у него и другие дела есть, окромя того, чтобы с литераторами встречаться.

— Но намекнуть-то ты можешь? — с надеждой спросил я, заглядывая отцу в глаза. — Дескать — Ванька по делам приехал, копытом бьет, обратно рвется. А государь — он же умный, он все поймет. Может решит — ну, зачем ему младший Чернавский, если здесь старший есть?

— Ох, Ваня, не быть тебе царедворцем, — усмехнулся отец. — Другой бы, на твоем месте, от счастья прыгал. Что там невеста? Подождет, куда она денется?

— Вот, было бы у меня невест штуки три — не переживал бы, — рассудительно ответил я. — А когда одна — так и жалко.

— Балбес ты, Ванька, — расхохотался отец. Потом посерьезнел. — А вообще сынок, ты правильно рассуждаешь. И где там наши чай-кофе? Мне уже ехать пора, а они телятся.