Господин следователь. Книга 11

Глава 2 Мы в город Изумрудный идем дорогой трудной

— Мог бы Александр Иванович и охрану прислать, — проворчала Анька, устраиваясь на сиденье. Поморщившись, пожаловалась: — Жестко. Могли бы сидушки помягче сделать.

Ну вот, вся изворчалась. Ворчать, вообще-то, не в Анькином духе. Ворчит она на меня, но это другое. Обычно, девчонка все неприятности и невзгоды воспринимает спокойно. Ишь, жестко ей. А ведь недавно на простой лавке спала, под задницу, кроме табурета, ничего не подсовывала.

— Охрану-то зачем? — удивился я.

— Ваня, а ты знаешь, что в Череповце болтают?

— В Череповце много о чем болтают, — хмыкнул я. — Все знать — голова треснет.

— Я про мертвую руку.

А, вот она про что. Понятно, отчего ворчит. Нервничает. Вообще-то, предполагалось, что содержимое посылки сохранится в тайне, но «утечка» произошла в тот же день, когда исправник послал отрубленную руку (вернее — кисть руки), на исследование к Федышинскому. Искать источник информации нужды не было — «фемина» нашего эскулапа. Михаил Терентьевич, проведя обследование, не добавил ничего нового к тому, что я и сам понял, рассматривая «посылку» — кисть руки принадлежала молодому мужчине, возраст от двадцати до тридцати лет. Скорее всего — физическим трудом не занимавшимся, но точно ответить сложно, потому что соль, которой засыпана конечность, штука едкая, способная уничтожить мозоли, а еще и повредить кожный покров. Зато Федышинский уточнил, что кость была не отпилена, а отрублена.

В Череповце же болтали, что «мертвая рука» — это послание следователю Чернавскому. Мол, есть в Сибири острог, где сидят в подземелье самые отчаянные злодеи — от Чуркина-атамана до Ваньки-Каина, которых даже наверх не пускают, зато они решают — кого из честных и добросовестных следователей нужно убить. А кого надумают убить — тому они руку отрубленную посылают. Знак такой. Шайку разбойников на следователя уже посылали — так он поленом отбился (да что б его, это полено!), пусть и пулей ранили, а теперь точно — все.

— Ань, ты же умная барышня — хмыкнул я. — Умная-преумная, а во всякую ерунду веришь. Какой острог, да еще с подземельем? Ну кто же предупреждение посылает? Ванька-Каин давным-давно помер, а Чуркин, равно как и Кудеяр, личности вообще легендарные. Если понадобится — проще сразу убить. К тому же — кому я нужен? Вон, в Петербурге сыщик есть знаменитый — Путилин, сколько лет служит, сколько преступлений раскрыл, никто его не трогает.

— Ваня, да я все понимаю, — вздохнула девчонка, невольно прижимаясь ко мне. — Сплетни это, глупости, но на сердце все равно неспокойно. Вот и думаю — лучше бы господин товарищ министра сыну охрану дал.

Охрану… Не та я персона, чтобы ко мне охрану приставлять. Тем более, из-за дурацких слухов.

— Обидно будет, если и меня вместе с тобой убьют, — хмыкнула Анька. — Я даже в медицинском училище поучиться не успела.

— Тогда не надо было вместе со мной ехать, — пожал я плечами.

— Ага, как же. Придут разбойники тебя убивать, кто заступаться станет?

Вот и пойми женскую логику.

Но все-таки, для Анькиного успокоения, продемонстрировал ей револьвер, а потом засунул его в саквояж.

— Давай мы с тобой полезным делом займемся, — предложил я. — Если при деле, то глупые мысли уходят.

— Рассказик какой напишем? — деловито поинтересовалась Анька, вытаскивая из своего портфельчика блокнот и карандаш. — И вправду, давай займемся. И ехать веселее, и солнышко пока светит.

В почтовой карете солнце светит со всех сторон. Но скоро оно начнет закатываться, придется зажигать лампу. Чем ее заправляют — не знаю. Не то маслом, не то каким-то вонючим жиром. И воняет сильно, и света мало. А еще — не дай бог, опрокинется, загоримся.

— Тогда, по пирожку для затравки?

— По пирожку, — кивнула Анька и полезла в корзинку. — Тебе с чем?

— А что зацепится, то и давай.

Мы с Анной направляемся в Санкт-Петербург, потому что в ответ на шифрованную телеграмму господина исправника, от товарища министра внутренних дел пришла на мое имя телеграмма простая, нешифрованная, состоявшая всего из двух слов: «Приезжай немедленно».

Положа руку на сердце — я чего-то подобного ждал, но надеялся, что пронесет. Типа — отец ничего не знает, но справки наведет. Ну, никак мне в Петербург не хотелось ехать. Успею ли до Рождества обернуться, неизвестно. Правда, у меня еще целый месяц есть, но как сложатся обстоятельства? Какие дела могут навалиться? Вдруг в столице следователей не хватает или, как это было в Москве — кооптируют меня на какое-нибудь заседание суда. Припашут, в общем. А родители Леночки дали добро, чтобы доченька на праздники осталась в Череповце, а не приезжала в Белозерск. Обидно будет, если невеста станет ждать меня у тетушки, а я застряну в столице. И маменька, скорее всего захочет, чтобы сынок остался подольше.

Единственный плюс, так это то, что теперь не нужно переживать — с кем бы отправить Аньку? Выходит, права Мария Ивановна — сам и повезу.

Но, немедленно — понятие растяжимое. Мне же требовалось и отпуск получить, и почтовую карету нанять. Еще и собраться надо, попрощаться. Можно бы и в общей отправиться, там свободные места всегда есть, проходят каждый час, но у Аньки, оказывается, барахла накопилось на три сундука, и на два чемодана. Там и одежда, и обувь, а еще книги. И это, как выяснилось, еще не все.

А как же с собой гостинцев не взять? Картошки (всего-то мешочек, у тети Гали хорошая уродилась); свеклы с морковкой (Ольге Николаевне тертая свекла, с чесночком и сметаной нравится!); лучка (как же картошка без лука?). Штучек шесть судаков — это святое (батюшка ваш министра пригласит!), да, еще и сало, за которым купцы из Миргорода едут.

И в довесок — «шекснинску стерлядь золотую». Без нее нам в столице никак!

А еще снедь в дорогу. Анька опыт приобрела, осознала, что не стоит столько провизии брать, трактиры имеются, ограничилась курочкой и десятком яиц (не сама жарила-варила, а в кухмистерской заказала), зато кухарка расстаралась. И отказываться неловко.

Хорошо, что рессоры у почтовых карет крепкие, а где-нибудь в Кадуе, скорее всего, нас переставят на полозья.

Еще была Манька, которую Анна захотела взять с собой. Мол — в карете и нам места хватит, и козу как-нибудь разместим. Представив, как мы едем вместе с козой, я содрогнулся и уперся. Если бы козьи памперсы существовали, может, и согласился бы. А так — будет у нас все в «орешках», а еще… Ну, все всё поняли.

Везти козлуху в почтовой карете, по меркам будущего времени, все равно, что в бизнес-классе. И экипаж не поймет, и для животного стресс.

Мы с Анькой даже слегка поругались. Она назвала меня бесчувственным деревом, Буратиной, а я ее — голожопой Мальвиной.

— А почему Мальвина? — захлопала глазенками Анька — Она же самовлюбленная дура и эгоистка.

Ну да, в нашем варианте «Приключений Буратино» девочка с голубыми волосами и на самом деле выглядела не слишком привлекательно — самолюбивая, вздорная особа.

Потом до Аньки дошло второе оскорбление. Она даже повернула голову, чтобы проверить — что там с юбкой?

Потом нам обоим стало смешно, а я, как старший и мудрый, предложил:

— Иди мириться, чучело-мяучело.

Мы обнялись, покаялись друг перед другом, попросили прощения.

— Про голожопую вырвалось, извини. Вообще, хотел тебя назвать эгоисткой — привезешь в столицу козу, ни с кем не посоветовавшись. Не оценит мой батюшка.

— И ты меня за бесчувственного Буратину прости. Но я подумала, что у Александра Ивановича конюшня во дворе есть. Четыре лошади, конюх при ней обитает, так неужели в ней уголок не выкроить? И кормить бы я ее сама стала. Пойло на кухне приготовить не трудно, а сена хватит.

Анька иной раз такая наивная бывает, хоть плачь.

— Аня, во-первых, конюшня не отца, а хозяина дома, — начал перечислять я. — Родители только этаж снимают, а заодно и за службы во дворе платят. Во-вторых, нужно все-таки разрешение у отца спросить. Иначе он и обидится может, а как обидится, сразу скомандует, чтобы Маньку на рынок отправили, на мясо. Пусть Манька в Череповце до следующего лета живет. Как только что-то решится по моему переводу — тогда и станем думать. С собой ли ее заберем, в надежные руки пристроим, чтобы коза старость на покое встречала.

— Ваня, да кто станет за козой ходить до старости лет? Гимназистки? Походят первое время, а потом им надоест. Сам же говорил, что мода на козочек скоро пройдет.

Уверен, это не то слово. За козой в самом начале ухаживать интересно — как же, миленькая, блеет, молоко дает. Но когда развлечение превращается в каждодневный труд, это уже не развлечение, а работа.

— Есть у меня один вариант, — с таинственным видом сообщил я. — Иван Андреевич Милютин!

— Иван Андреевич? — растерялась сестричка. — Он что, за Манькой ходить станет?

М-да, как хорошо, что череповецкие краеведы не слышат. Городской голова, ухаживающий за козой!

Удержавшись, чтобы не засмеяться, сказал:

— У Ивана Андреевича своя ферма неподалеку от города есть. Не знаю, сколько у него коров, но они с братом планировали две сотни завести, чтобы парижское масло делать. Если добавится коза — никто не заметит.

— А ты, наверное, им что-то интересное подсказал? — сузила Анька глазенки.

— Подсказал, — кивнул я. — Посоветовал, как парижское масло делать. Вначале собирался тебе секрет раскрыть — ну, когда ты планировала маслобойку поставить, но коли ты передумала, так им рецепт и сказал.

— Небось, за просто так тайну раскрыл? — насторожилась сестричка.

Сейчас она меня опять непутевым обзовет. А сама, между прочем, секрет майонеза за просто так своему дядьке раскрыла. Но мне не жалко.

— Почему это за просто так? — возмутился я. — Десять процентов прибыли. Конечно, не сейчас, а когда они хозяйство развернут, масло начнут отправлять.

— Десять? — переспросила Анька. Немного подумав, сказала: — Десять — это еще ничего. Мог бы мне сказать — я бы с них одиннадцать выбила.

В Анькином взгляде читалось — дескать, а ты, братец, небезнадежен.

— Будем считать, что один процент я им уступлю за уход за Манькой. — улыбнулся я. — Кстати, — вспомнил вдруг, — Есть у меня на примете очень надежный человек — правда, уже старенький… Вернее — старенькая.

— Это не та старушка, которая тебе домик по завещанию отписала? — заинтересовалась Анна.

— Подожди-ка, — насторожился я. — А ты откуда про завещание знаешь? Я бы и сам не знал, если бы тетя Нина мне не сказала. Это же тайна.

— Ваня, да какая тут тайна? — хмыкнула Анька. — Ко мне уже ваш нотариус подходил, интересовался — сколько за дом запросим? Ему сына надо женить, дом понадобится.

— А почему к тебе, не ко мне? — перебил я девчонку.

— Ваня, так народ у нас умный, знают, что тебя спрашивать бесполезно. Ты же все равно со мной советоваться пойдешь. Да и боязно тебя напрямую спрашивать — вдруг под суд подведешь?

— Под суд не под суд, но увольнение с волчьим билетом, обеспечено. А что за нотариус?

— Вань, да ты плюнь, — посоветовала Анна. — Ну, подумаешь поинтересовался. Тайну он не раскрыл… Фи.

— Ань, так ты мне уже половину сказала, — усмехнулся я. — В нашем суде три нотариуса. У старшего, титулярного советника Нечкина, две дочери, обе замужем. Остаются двое — Тютрюмов и Глыбин. У Тютрюмова взрослого сына нет, ему лет тридцать, остается только Василий Глыбин.

— Ваня, ты уж сильно-то его не пугай, и со службы не выгоняй, — попросила Аня.

— Со службы выгнать, власти у меня нет, — признался я. Вздохнув, мысленно представил себе разговор с Лентовским. Николай Викентьевич точно, что просто пожурит нотариуса, вот и все.

— Воспитательную беседу составлю. Придется объяснить человеку о существовании тайны завещания. О том, что разглашать сведения, ставшие достоянием нотариуса, можно лишь после открытия наследства.

— Беседу составь. Тем более — знаешь, сколько он за дом предлагал?

— Рублей сто?

— Сто двадцать, — поправила меня Анька. — Но я дом с улицы видела, на вид — крепкий, фундамент каменный. Такой дом рублей двести, а то и двести пятьдесят стоит. Но надо еще изнутри смотреть — не течет ли крыша, нет ли в подполе сырости.

— Аня, пусть Нина Николаевна до ста лет живет, — сказал я. Вспомнив наш разговор со старушкой, улыбнулся: — Она сказала — дескать, если он мне не нужен, дом могу сестре подарить, вместо приданного. Но тебе, как я понимаю, ни дом не нужен, да и двести рублей не деньги.

— Как это — двести рублей не деньги? — возмутилась Анька. — Конечно, я копейки не считаю, как раньше, но двести рублей — это мне в Санкт-Петербурге полгода жить, а если с квартирой бесплатной — так и год.

— Аня, ты думаешь, матушка тебя за стол заставит платить, или ты сама себе платья с блузками покупать станешь? — поинтересовался я.

— А разве нет? — удивилась сестричка. — Квартиру, это ладно, у Ольги Николаевны лишние комнаты есть, не жалко. Но отчего она меня даром станет кормить? А одежды у меня столько, что года на три хватит. Нет, на три не хватит, я еще расту, все мало станет, придется новое прикупать. Ты еще скажи, что твои родители за меня плату за обучение станут вносить?

— Почему бы и нет?

Платить за обучение барышни станет Череповецкая городская дума, но пока она раскачается, пока придут деньги. Проще из своих заплатить.

— Ваня, одно дело, когда мы все вместе с Москву ездили, на твои экзамены. Но теперь-то мне здесь четыре года придется жить. С чего бы твоим родителям кобылу здоровую поить и кормить? И деньги у меня есть, стыдно на чужой шее сидеть.

Вот на кого, а на кобылу Анька точно, не походила. На козлушку — еще туда-сюда, но козлушки — приличные девушки, пусть и с рогами.

— Слушай, сестричка, что-то у тебя с головой не в порядке, — хмыкнул я. — Матушка тебя еще весной воспитанницей стала считать. А воспитанница — почитай, что родня, почти дочь. Скажи-ка, — заинтересовался вдруг я. — Ты ведь с госпожой министершей в переписке была. Вы письма друг дружке писали раз в неделю, не меньше, неужели не обсуждали?

— Н-ну, Ольга Николаевна писала — мол, ни о чем не волнуйся, но мы с ней подробности не обговаривали.

— О чем же вы друг дружке писали? — удивился я. По мне — в письмах нужно обсуждать лишь деловые вопросы.

— Как о чем? В основном, о тебе.

— А о чем там писать? — вытаращился я.

— Так много о чем. Я писала — как Ваня одевается, что кушает, как у него здоровье. Как часто с Леночкой видится. Но лишнего — ты уж мне на слово поверь, не писала.

— А лишнего ничего и не было, — хмыкнул я. — Я чист, аки слеза.

— Да ну? — съехидничала Анна. — А кто преподавательницу гимназии при всем честном народе целовал? Кого я портфелем своим прикрывала, а? Еще о гимназии писала, о девочках, с которыми вместе училась, о наших преподавателях. Еще мы с ней книжки разные обсуждали.

Оказывается, как много можно обсуждать в бумажных письмах. Я бы не додумался.

— И дом еще никому не вредил. Тем более, что если через город железную дорогу проведут, заводик какой-нибудь откроют, так и жилье в стоимости повысится, — подвела Анна итог, потом присовокупила: — А вообще, ты прав. Пусть твоя старушка живет подольше, если ей Маньку можно доверить.

— Кстати, подруга дорогая, а помнишь, что у тебя мебель заказана? — поинтересовался я. — И ты, вроде, ее уже оплатила.

Неужели возможно, чтобы Анька о чем-то забыла? Как же.

— Так я ее на Фурштатскую отправила, — отозвалась Анна. — Наверняка она уже в Санкт-Петербурге, меня дожидается. Ольга Николаевна написала, что комнату мне обставила, но не говорила — что за мебель. Думаю, это мой заказ и есть. Поставщик сказал, что так даже проще — не надо в Череповец везти. Мне даже двадцать рублей вернули, которые за доставку платила. А вообще, Иван Александрович, — постучала Анька карандашом о переплет блокнота, — не отвлекайтесь… Мы решили рассказ писать. О чем писать станем? Про сыщиков или сказку?

— Сказку. А будет она называться «Волшебник Изумрудного города».

— Ваня, а может, сначала напишем, а потом название придумаем?

— Нет, придумывать не станем, я уже основное придумал (ага, сидел, вспоминал читанные книжки, а заодно и мультфильмы). Там главная идея (чуть было не сказал — фишка) — город, где все носят зеленые очки, поэтому всем и мерещатся изумруды. Но мы с читателями об этом узнаем в самом конце.

— И ты после этого говоришь о том, что мы соавторы? — вздохнула Анька. — Где же свобода творчества?

— Конечно мы соавторы. И каждый волен писать так, как считает нужным, но ты меня со своей свободой с мысли не сбивай. Вот, додумаю, ты все запишешь — тогда и занимайся творчеством. Значит, писать мы будем о девочке, которую зовут Элли. Она живет в домике, а домик унесло ураганом в волшебную страну.

— Элли? — скривилась Анна. — А почему имя нерусское? Давай ее по-другому назовем. Пусть она будет… Алиной, что ли. А еще лучше — Аленкой.

— Пусть будет Аленка, — махнул я рукой. В конце концов, какая разница, как будет называться девчонка? Вот, имя песика оставлю прежнее — Тотошка.

Имя собаки Аньки тоже восприняла в штыки.

— Тотошка? Если Тотошка — так что-то мелкое, вроде шпица, какой прок от такой собаки? Нужна такая… здоровенная. Вроде той, с которой ты по городу бегал. Кто у Аленки родители? Если крестьяне, так они мелкую собачонку заводить не станут. Собака должна двор охранять, чужаков не пускать. А мелкота на что нужна? Ее саму охранять придется, чтобы кошки не съели. Большая собака и Аленку охранять станет, а еще — если девочка устанет, так собака может ее на свою спину взвалить.

Удивительно, но, если я приношу уже готовые черновики, Анька воспринимает как их как основу и начинает лишь дополнять. Но если я начинаю размышлять вслух — беда.

— Нет, собачка должна быть маленькая, а иначе все будет просто. Тотошка маленький, но очень храбрый и надежный. Вроде тебя.

Не знаю, польстило ли сравнение, нет ли, но она только вздохнула:

— Ладно, как скажешь. А где такие домики, чтобы их ураганом снесло? Ураган — я еще понимаю, читала, что бывают.

— Пусть не в домике, а в фургоне, как у цыган.

— Фургон? А на кой он нужен? Куда в цыганском фургоне разъезжать? Если на ярмарку, так удобнее на телеге. Тогда придется родителей какими-нибудь бродячими торговцами делать. Тогда спросят — а куда родители смотрели, почему девочку одну отпустили? Почему не укрылись?

За два с половиной дня, что проехали в почтовой карете, мы с Анькой успели набросать синопсис, обсудить поведение герое, а еще — раз десять поругаться и помириться. Дома-то мы ругаемся реже, потому что как только кто-то повысит голос (даже слегка!), из ниоткуда появлялся Кузьма и начинал гневно мяукать, призывая нас к порядку. Не любит котик, чтобы его человечки ссорились.

А тут, оказавшись предоставлены сами себе, без догляда, понеслось! Но, в основном, это Анька.

То ее Страшила не устраивал, то Железный дровосек не приглянулся. Но больше всего у нас вызвали споры, когда я решил, что имя Алена не подходит, потому что неплохо бы вставить в сказку песенку.

Мы в город Изумрудный

Идем дорогой трудной,

Идем дорогой трудной,

Дорогой не прямой

Заветных три желания

Исполнит мудрый Гудвин

И Элли возвратится

С Тотошкою домой[1].

Ну, не укладывалось в текст имя Аленка. А написать «И Ленка возвратится с Тотошкою домой» — не то. Анька предложила — мол, быстренько пересочини, чтобы складно было, но «пересочинить», а уж тем более, самому сочинять стихи, у меня не получается. У меня все, прямо по тексту. «Соломою своею, я думать не умею».

— Пусть главную героиню зовут Аня, — решил я.

— Аня? — с сомнением покачала головой Анька. — Не слишком ли много Аней получается? Куда не кинь — сплошные Аньки с Нюшками.

Я только пожал плечами. Что поделать, если Анна, как и Мария с Иваном — самое распространенное имя?

В Кадуе нашу карету не переставили на полозья, сделали проще — пересадили нас в новую, на санном ходу. Так даже и быстрее получилось, но нам пришлось перетаскивать весь багаж, увязывать по новой судаков, томившихся в прямоугольной корзине. Мы даже добавили к рыбкам свежего льда. Не сами, конечно, а за денежку. Лед еще был так себе, «прошлогодний», но в ноябре месяце ледники не заполняют.

— Ваня… А я ворона. Как ты говоришь — большая ворона с бритым клювом, — всполошилась Аня.

— А что случилось? Что-то оставила? — забеспокоился я. В размышлении, что Анька что-то забыла на станции, собрался дернуть за шнурок, дав сигнал к остановке, но девчонка замотала головой:

— Мы же мне паспорт не выправили!

Точно. Везем барышню в Санкт-Петербург, а она без паспорта. В моем паспорте она числится крестьянской девкой 14 лет, а ей уже пятнадцать стукнуло. 15 лет?

— Подожди-ка, а какой тебе еще паспорт? — вспомнил вдруг я. — Паспорт тебе пока не положен.

— Разве?

— Аня, паспорта положены подданным Российской империи, начиная с 21 года. Так что, в любом случае, твоим основным документом нынче служит метрическое свидетельство. Еще у тебя аттестат имеется, и бумага от исправника.

— А, тогда ладно, — успокоилась барышня.

Аньку-то успокоил, но забеспокоился сам. Где-то «косяк». Но где и в чем? Нужно прикинуть. Значит, если подданный империи получает паспорт, в него вписываются все члены семьи, включая жену и детей. Жене паспорт выдадут только с согласия мужа, а дочери — с согласия отца. У Анькиного отца никакого паспорта нет, потому что он ему нафиг не нужен. А моей барышне паспорт по возрасту не положен. Но что-то у нее должно быть? Вспомнил!

— Аня, мой прокол, — признался я. — Паспорт тебе не нужен, но Игнат Петрович должен был дать тебе вид на жительство. Вернее — должен был зайти в полицейское управление, оставить прошение, а исправник его рассмотреть, подписать, канцелярист выпишет бумагу, поставит печать.

Эх, Василий-Василий, а ты-то отчего не предупредил? Впрочем, Абрютин и сам мог такую деталь упустить. Не так и часто наши девушки куда-то одни уезжают.

— И что теперь делать? Ваня, ты же у нас юрист — думай.

— Пока и думать не станем, — пожал я плечами. — В Петербург мы въедем совершенно легально, если что — ты в мой паспорт вписана. Если бы останавливались в гостинице — пришлось бы в полиции на учет становиться, но, опять-таки, ты за мной пока числишься. Но мы с тобой не в гостиницу едем, а в частный дом.

— Подожди, — перебила меня Анька. — Понимаю, в Москве мы останавливались у ваших родственников — у Винклеров да у Людмилы Петровны, но у них собственные дома. А ты мне говорил, что на Фурштатской твой батюшка квартиру снимает?

Ну зануда!

— Аня, все тоже самое. Долговременная аренда, что у батюшки — тоже самое, что иметь собственный дом. Мы же с тобой, когда в прошлый раз приезжали, не регистрировались.

— Так это с тобой. Ты, как-никак, сынок, а я?

— Анька, еще немножко, и поедем обратно, — пообещал я. — А если батюшка мне голову снимет, что долго ехал — ты станешь виновата!

— А вот это уже шантаж!

— Точно, шантаж, — согласился я. — Еще раз говорю — жить ты будешь у моих родителей, значит, в полиции тебя регистрировать не нужно — ты не в гостинице живешь, не в меблированных квартирах, не в пансионе. И статус у тебя воспитанницы, значит, вид на жительство тебе не нужен. Батюшке для училища согласие на твое проживание давать. Но, если для тебя это важно — по приезду в Санкт-Петербург попрошу батюшку, чтобы тот запросил для тебя вид на жительство.

— Вот видишь, ничего сложного! — просияла Анька.

— Зануда ты… — не удержался я.

— Да, я знаю. Мелкая и гадкая.

[1] Ирина Токмакова