Господин следователь. Книга 11

Глава 19 Обыденная работа

— Павел Петрович, определенно, я вас перехвалил, — вздохнул я, выслушав отчет моего помощника. Ругать парня пока не стану, но недовольство выражу.

Подумалось — что надо было на сегодня допрос Марии Ивановны Лентовской планировать, потому что вторая половина дня пошла не туда, куда надо, а вразнос. Можно сказать, что за исключением рабочего совещания — день потерян. Бритву, правда, я осмотрел. И кусок окровавленной ткани не побоялся, развернул.

Хорошая бритва, но с изрядно источившимся лезвием. Рукоять костяная. Разумеется, убийца не удосужился написать свою фамилию вместе с адресом или хотя бы инициалы. И отпечатков пальцев я не обнаружил, хотя внимательно разглядывал в лупу. Да что там! Я зачем-то принялся скрести ножом для бумаги кончик карандаша. Приготовив таким способом графитовую пыль, посыпал рукоятку. Ноль. Никаких вам следов.

А если бы обнаружил, чтобы я с ними сделал? Сфотографировать отпечатки пальцев с помощью той махины, что стоит в салоне господина Новикова, вряд ли удастся — у нее объектив не поворачивается, да и увеличение сделать вряд ли получится. Предположим, все удалось бы, так что дальше? У меня пока и подозреваемого нет, сравнить не с чем.

Но есть еще один важный момент. В судах сравнительный анализ «пальчиков» пока ни разу не использовался, примет ли суд это в качестве доказательства?

Так что, бритву пока в сторону.

А ткань… Самая простая холстина, обшитая по краям, короткая, вроде пеленки. Нет никаких штампов или ярлыков.

Отправился вместе со Смирновым допрашивать Афанасия Щеглова — кухонного работника Зинаиды, а тот оказался мертвецки пьян. Старший городовой потрогал спящего мужика за плечо, на что тот вообще не отреагировал и только развел руками — мол, сами глядите.

Супруга Щеглова — полненькая моложавая женщина, смахнув слезу, пояснила, что хозяин у нее принялся пить еще вчера, прослышав с утра, что Зинаида Дмитриевна померла. Пил сначала с соседом — поминали покойницу, штофчик выпили, а потом, как узнал, что не просто померла, а бритвой ее порезали — пошел за вторым штофом. (Тоська, жена соседа за своим мужиком прибежала, она и сказала.)

Сосед от второго штофа отказался — ему на работу нонеча надо, да и Тоська ругалась, так Афанасию пришлось в одиночку пить. Дай бог прочухается теперь не раньше, чем завтра, но скорее всего — послезавтра.

Услышав про штоф на двоих с соседом, а потом еще штоф в одну харю, я содрогнулся. Сколько же Афанасий выпил, если переводить на наши мерки? Получается, почти два литра?

— Не помрет у тебя мужик? — забеспокоился я. Врача вызвать, промывание желудка сделать. Как есть — алкогольное отравление у мужика.

— А чё с ним сделается? — отмахнулась женщина. — Пробълюется, водички попьет, наутро рассолом отопьется. Не в первой, чай. Он у меня, не как иные и прочие — не похмеляется, так выхаживается.

Про то, что не похмеляется, тетка сказала с гордостью. Еще мне показалось, что и сама Щеглова не то навеселе, не то, после вчерашнего. Но соображать — соображала, хотя ничего интересного не сообщила.

Про подозрительных, про чужаков, которые бы хотели попасть в дом Зинаиды, муж ей ничего не говорил. А сама врать не станет.

— Простите, господин следователь, не со зла он, а с расстройства, — ахала женщина. — Обычно-то он больше штофа зараз не пьет, да и не кажую неделю, а тут — на тебе, такое горе. Зинаида-то Дмитриевна ему кажый месяц по три рубля платила, а работы-то всего ничего — зимой снег убрать, да дров наколоть. Где он теперь такую хозяйку сыщет? Иные и прочие больше рубля за такое не платят.

А ведь крепок русский человек и меру блюдет. Ишь, больше штофа зараз не выпивает.

— А Зинаида Дмитриевна по трешке платила? — уточнил я. Даже я знаю, что три рубля за такую работу — много.

— Так у нее денежки-то большие, но не свои, а отцовские, чего их жалеть? — усмехнулась тетка.

Мне отчего-то вспомнился ямщик, которому я хотел дать двадцать рублей, но Анька успела перехватить мою руку, и выдала десятку. А ведь и на самом-то деле, не стоит переплачивать. Народ у нас щедрость любит, но тех, кто деньгами сорит, не слишком-то уважает. Пожалуй, стоит и мне определиться — не скупиться, но и не переплачивать. Ага, и всего-то полтора года понадобилось, чтобы это понять.

— А кто мог знать, что у Зинаиды Дмитриевны имеются большие деньги? — осторожно поинтересовался я.

— Так все и знали, не велика тайна, — пожала плечами женщина. — Покойный Дмитрий Степанович миллионщиком был, но деньгами он не сорил. — Добавила уважительно. — Скупердяем не был, но лишнего не заплатит, копеечке счет знал. Но нищим завсегда подавал, старые сапоги — года три ношеные, просто так соседям отдавал. Афанасию полтинник в месяц платил, да на праздники еще по полтиннику давал. А Зинаида стала по трешке платить, так не отказываться же?

— То есть, весь город знал, что у Зинаиды Дмитриевны дома большие деньги лежат? — решил уточнить я.

— Дома-то у нее деньги не лежат — зачем безмужней девке деньги нужны? Деньги ей Милютин с выдачи дает, кажый месяц, но и без денег она не сидит. Рублей пятьдесят, а то и сто, у нее завсегда водилось.

Допустим, «водилось» побольше, но хорошо, что в городе про настоящие суммы, которые получала Зинаида в конторе Милютина, не знали. Из-за пятидесяти или ста рублей на преступление бы никто не пошел. А вот из-за двухсот — вполне возможно. Нет, убивать бы из-за такой суммы не стали, но ограбить дом, где живут одни женщины — могли.

Могли, не могли, пока все в тумане.

Что тут сказать? Разговор с женой Щеглова мне ничего полезного не дал. Разве что, еще раз понял, что мотивом убийства была не корысть, а что-то другое.

— Как я понял. Зинаиду вы давно знаете? — спросил я.

— Так с самого со младенчества. Мы тут жили, когда Дмитрий Степанович в Череповец переехал, дом тут поставил.

Красильников приезжий? А я и не знал. Это что, выяснять, откуда он родом и не приехал ли какой-нибудь мститель сквитаться за старые обиды? Тридцать лет выжидал, чтобы зарезать дочь за грехи отца?

Но это уже из разряда аглицких детективов, в нашей жизни такое не случается. Так что, эту версию даже рассматривать не стану.

— У Зинаиды Дмитриевны женихи были? — поинтересовался я.

Женщина призадумалась. Пожав плечами, хмыкнула:

— Вроде, когда-то кто-то и был, когда Зинаида просто Зинкой была. Не жених, а так, ухажер. Отцу это не очень понравилось. А Дмитрию Степановичу зять богатый был нужен, а где таких взять?

— Может, свататься кто приходил? Посватался, она отвергла?

— Да кому она нынче нужна, даже с деньгами? Вот, замуж в свой срок не вышла, а кто перестарку брать будет? Толстая, с такой мужику и в постель-то лечь страшно.

Ради денег, бывало, и не с такими ложились. Но это так, мысли вслух. Надо, чтобы и Зинаиде жених понравился.

Поблагодарив женщину, пошел к себе. Жаль, что допросить Афанасия Щеглова не удалось, но, судя по всему, ничего нового я бы от него и не узнал.

И мой стажер не порадовал. К тому времени, пока коллежский регистратор дошел до почтамта, почтальон, что обслуживает адрес, по которому проживала Зинаида Дмитриевна, утреннюю почту разнес, а потом и сам ушел домой — не то в село Воскресенское, не то в деревню Панькино.

— А почему поточнее не узнал? — поинтересовался я, переходя на ты.

— А зачем? — удивился Знаменский. — Завтра с утра придет, тогда допрошу. Не самому же за ним бегать? Я ж нынче следователь, себя уважать должен.

М-да, точно, что перехвалил парня.

— А что со списком денежных переводов?

— Его высокоблагородие почтмейстер сказали, что работы у них много на Рождество, реестром займутся сразу после праздников.

Я только-только разделся, уселся за стол, но пришлось вставать и опять одеваться.

— Идемте, Павел Петрович, — кивнул я Знаменскому.

— Куда? — не понял тот.

— На почтамт.

— А зачем? Я же туда уже ходил.

Отвечать не стал, но посмотрел на коллежского регистратора так, что тот сам опрометью выскочил из кабинета.

Все-таки, как хорошо, что городок у нас маленький. Почтамт — пройти по Крестовской, свернуть потом на Петровскую, потом еще немного пройти до ее пересечении с Казначейской.

— Павел Петрович, — сказал я по дороге стажеру, пытаясь, чтобы голос звучал не назидательно — назиданий никто не любит, даже коллежские регистраторы, а естественно, даже по-дружески, — безусловно, вам нужно уважать себя, как следователя, но если дело того требует то…

Вот здесь я немного замялся, пытаясь отыскать более подходящее выражение, нежели фраза «засунуть уважение в неподобающее для него место».

— То можно отставить уважение в сторонку, и заниматься делом. Вы сейчас выясните адрес почтальона, отправитесь к нему домой и допросите.

— Пешком? — возмутился Знаменский.

— Можете извозчика взять, — предложил я. — Но для молодого человека, вроде вас, две версты туда, две обратно — ерунда.

Оставив помощника пребывать в смятении чувств, возможно — оплакивать собственные башмаки (или сапоги — в чем он там обут?), прошел в кабинет почтмейстера. Постучавшись и, не дожидаясь ответа, вошел.

— Иван Петрович, доброго вам дня, — поздоровался я. — Что же вы молодых сотрудников суда обижаете?

Надворный советник Попов, оторвавшись от бумаг и бумажек, заполнявших его письменный стол, с удивлением посмотрел на меня и отозвался:

— Здравствуйте. Никого я не обижаю.

— Как это не обижаете? Обидели помощника следователя. Он пришел весь из себя обиженный.

— Коллежского регистратора? Так я ему объяснил, что время у нас горячее. Рождество скоро. А у нас и письма с поздравлениями, и бандероли с подарками, а еще отчеты. А он, особо-то и не настаивал. Да и зачем ему реестр переводов?

Минус Пашке Знаменскому. Но оргвыводов делать не стану. Молодой он, неопытный.

— Иван Петрович, не может быть, чтобы выписку о переводах вам понадобится так долго составлять. Наверняка у вас специальная папочка имеется, в которой все записано. Понимаю, времени у вас нет, но дайте папочку мне, сам все выпишу. Дело-то серьезное, убийство.

— Убийство? — растерялся почтмейстер. — А кого убили?

Вот те раз. Он что, с луны свалился? Так почта-то — один из основных источников информации в городе. Почтальоны, что письма и газеты разносят, наиболее осведомленные люди. Тут новость узнали, а там другую. Я бы, на месте Сыскной полиции, агентуру среди них и вербовал.

Приглашения присесть я не дождался, поэтому уселся без приглашения.

— Иван Петрович, а вы разве не слышали? Позавчера убили Зинаиду Дмитриевну Красильникову.

— Красильникову? — вытаращился почтмейстер. — Да, помню такую, частенько к нам приходила. Так убили ее? Ай-ай-ай, какое горе. А я и не слышал. Второй день в кабинете сижу, жалобы разбираю. Домой приду, поужинаю, да и на боковую. Жена говорила, у сына отметки плохие, но я даже это мимо ушей пропустил. У нас, отчего-то, десять писем из губернской почты по адресатам не доставлено, а Новгород в ответ на наш запрос пишет — в Череповец они поступали. Еще земская управа написала — мол, часть земской почты к нам отправили, куда пропала? А мне уже и отчет надо посылать, а как пошлешь, если с почтой непорядок?

Я только руками развел. Читал, что в царской России почта работала исправно, как часы. А тут вишь, тоже сбой.

— Раньше нам Сидор Пантелеймонович помогал, а теперь, как помер, самому приходится возиться, — пожаловался почтмейстер. — И помощник мой, как на грех, заболел. А почтальонов или приемщиков на такое дело не посадишь, не разбираются.

Сидор Пантелеймонович? А, так это Вараксин, дом которого мне отписала в завещании его вдова. А помощник почтмейстера, скорее всего, попросту сказался больным. Удобно.

— Так что с выпиской-то, Иван Петрович? — напомнил я. — Понимаю, почтовые переводы — служебная тайна, посторонних допускать нельзя, но я прямо на ваших глазах посижу, выпишу и все вам верну. Дело важное. Возможно, реестр поможет отыскать убийцу.

— Вам подробный реестр нужен?

— В смысле? — не понял я. Потом дошло. — Номера переводов мне не нужны, а только даты, сумма и адресат. Подозреваю, что он только один, так что — фамилию можно указать сверху.

Господин Попов подтянул к себе одну из папок — не очень и толстых, и принялся быстро листать страницы, время от времени делая заметки на листе бумаги. Минут через десять сказал:

— Вот, выписка готова. Если хотите, чтобы было красиво — вызову канцеляриста, он перепишет.

— Нет-нет, сойдет и так. Это просто рабочий документ, — радостно сказал я, сцапав бумагу. Глянув, мысленно поблагодарил Попова — он даже общую сумму подсчитал, не надо мучиться, считать.

Итого, получилось, что Зинаида Дмитриевна за 1884 год отправила своему «жениху» пятнадцать переводов на общую сумму в четыре тысячи рублей. А последний раз это было… три дня назад. 300 рублей.

Стало быть — Синявский ей писать перестал, но денежки она исправно посылала? Ну и ну. Неплохо он бедную Зиночку «подоил». Ой, неплохо. Сволочь, что тут еще сказать?

— Иван Петрович, огромное вам спасибо, — поблагодарил я почтмейстера. — Вы нам очень помогли.

— Всегда рад помочь правосудию, — церемонно поклонился почтмейстер, посматривая на вои бумаги, давая понять — мол, иди-ка ты отсюда. — Если бы ваш помощник сразу изложил ситуацию, растолковал — что к чему, вам бы и приходить не пришлось.

— Еще, не подскажете — если деньги не востребованы, что с ними будет?

— Если почтовый перевод не истребован адресатом в течении двух недель, деньги отправляют обратно, — пояснил Попов. — Но в этом случае за хранение снимают один процент. Но в данном случае возвратов не было, иначе стояла бы пометка.

Значит, деньги лжемайор получал? А ведь разговор с ним составляли два месяца назад. И, что интересно — ничего ему не предъявишь.

Зайду к Абрютину, уточню — отправил он запрос или нет? Пусть напишет, чтобы доставили Синявского сюда, в Череповец. Допрошу бывшего поручика по факту смерти Зинаиды, да и определю его в Окружную тюрьму в качестве подозреваемого. Сознается в убийстве — замечательно. А нет, то все равно, пусть сидит в ожидании суда. Можно о нем и «забыть» месяца на два. Или на три? А чего мелочиться-то? Сразу на полгода.

Разумеется — свинство с моей стороны, самоуправство, злоупотребление служебным положением. Жалобы в Судебную палату пойдут. Не исключено, что мои коллеги «сверху» даже дело в отношении меня откроют за незаконное лишение свободы. В тюрьму не посадят, отмажусь. Бумаги писать не привыкать.

Но в мой формулярный список запись внесут — мол, состоял под следствием. С такой записью служить можно, но выше коллежского асессора не прыгнешь. А мне до надворного советника всего каких-то три года осталось. А потолок у следователя по особо важным делам — коллежский советник. Считай — полковник. И не факт, что очередной чин мне сам государь преподнесет. Он уже и так два раза чинами жаловал. Перебор. Скорее всего — придется двигаться по ступенькам, как всем прочим, когда ходатайство о повышении путешествует по нашим бюрократическим закоулкам.

Карьера… Вот ведь, блин. И в генералы хочется пробиться, и мошенника наказать. Ладно, шут с ним, с надворным советником. Коллежский асессор — тоже неплохо. Кое-кто о таком чине десятилетиями мечтает.

Зато, пока Игорь Модестович Синявский сидит у меня в тюрьме, он точно, что не найдет себе очередную добычу. Так что, рискну карьерой. В крайнем случае — выйду в отставку и стану частным детективом. Буду следить за неверными женами, отыскивать пьяных мужей. Еще, возможно, начну специализироваться по розыску домашних животных. А если еще и книжки писать — так не пропаду.