Господин следователь. Книга 11

Глава 17 Окружной прокурор

Думаю, в Окружном суде моего отчета ждали и прокурор, и сам председатель. Следовало бы сходить, доложить — дескать, убийство, а наша оперативно-следственная группа ведет расследование. Но я решил пока на место службы не ходить. Во-первых, очень хочется есть. Время ужинать, а я даже не обедал. А во-вторых — следует вначале сдать ценные бумаги, изъятые мной на месте преступления. А вдруг потеряю?

Поначалу собирался положить все в банк, в специальную ячейку, но пораскинув мозгами, решил, что разумнее доверить векселя и акции Казенной палате. Банк — частная лавочка, а Палата — государственное учреждение. Да и «ячейка» доверия не вызывает. Видел — большой железный сундук, прикованный к полу стальной цепью. Нет, ненадежно. Украдут бумаги вместе с сундуком, а я крайний. И не застрахуешь ни векселя, ни акции — не свои.

Сдавать бумаги пришлось надворному советнику Полежаеву — тому самому, что помогал нам раскрыть кражу мехов и шуб. При виде меня бухгалтер особой радости не выказал. Понимаю — конец рабочего дня. Теоретически, Полежаев мог бы сказать — дескать, приходите завтра с утра. И куда я со всем богатством? В кабинете оставлю или домой принесу? Да я до утра глаз не сомкну, переживать стану — не украл бы кто-нибудь.

Поэтому, после приветствия, поинтересовался:

— Александр Иванович, как ваша замечательная собачка поживает?

— Собачка поживает прекрасно! — расплылся в улыбке бухгалтер. — Я даже решил ружье купить, мы с ней на медведя пойдем.

Ну вот, теперь я сам виноват. Вместо того, чтобы быстренько принять у меня добро, выдать расписку, а потом отправляться домой, бухгалтер битый час рассказывал, как героический поступок Пальмы, взявший след похитителей, подвиг его к мысли, что он теперь непременно должен попробовать себя в роли охотника. Он уже и ружье купил аглицкое, и высокие охотничьи сапоги, и полушубок, а на днях договорился со сведущим в этих делах человеком — господином Литтенбрантом из села Нелазское. После Рождества охотники собираются медведя брать, уже и берлогу присмотрели.

— Вы ведь наверняка знаете Литтенбранта? — поинтересовался бухгалтер.

— Мой коллега, — кивнул я, не решаясь пускаться в объяснения, что не просто знаю сельского джентльмена, но являюсь крестным отцом его сына. Меня вообще уже утомили охотничьи фантазии Полежаева и я подумывал — а не пойти ли домой? Авось, до завтрашнего дня никто не украдет ценные «пароход», что лежит в наволочке. А еще стало жалко медведя. Спит косолапый, никому не мешает, а тут приходят охотники.

А Полежаева понесло. От медведей перескочил к волкам — дескать, Литтенбрант поведал, что волки совсем обнаглели, прямо в дома заходят. Недавно одна старушка вышла в сени, увидела там свою собаку, которой положено жить во дворе, в будке. Наорала на пса, едва не пинками выгнала во двор, а потом глаза раскрыла — и весьма удивилась. Ее собака как сидела в будке на цепи, так и сидит. Правда, очень при этом перепугана. И тут до бабули дошло, что она сослепу приняла за свою собаку волка.

Я слушал краем уха и вздыхал. Точно — байка эта со стажем. Я ее как-то в дзене читал, а комментаторы твердили, что они про «волка, забравшегося в сени» читали не один раз. Вот, стало быть, откуда у байки ноги растут. Из 19 столетия, а может, еще и раньше.

Вспомнилось, как совсем недавно, шли мы с Аней мимо Таврического сада, услышали голоса детей, строивших снежную крепость. А питерские детишки пели:

— Если завтра война,

Слепим пушку из г…

В ж… пороха набьем,

Всех мы турок разобьем.

Я эту песенку знаю. У нас во дворе ее не пели, спел ее дед — директор школы на пенсии. Правда, вместо турок там упоминали фашистов, а все остальное тоже самое. Не удивлюсь, если узнаю, что некогда и французы упоминались, а еще раньше и шведы.

К счастью, Полежаев свое дело знал. Болтать-то болтал, но очень быстро все сосчитал, переписал номера и выдал расписку, что Череповецкая казенная палата приняла от следователя Чернавского векселя на сумму 300 тысяч рублей, и акции, номинальной стоимостью 20 тысяч рублей.

Самое интересное, что эта расписка для раскрытия преступления совершенно не нужна. Можно было бы все оставить в доме покойницы. А понадобится она потом, когда будет открыто наследство покойной Зинаиды Дмитриевна, потому что все имущество и деньги Красильниковых кому-то отойдут. Наследник, кстати, еще один потенциальный подозреваемый — возможно, главный, а я до сих пор не знаю — кому достанется огромное состояние, накопленное покойным Дмитрием Степановичем.

Опять вспомнилась «старая-добрая Англия» в детективах и сериалах. Если им верить, то даже у самого зачуханного клерка имеется адвокат, у которого хранится завещание, а тамошнему инспектору только и остается доказать, что мистер Икс, должный унаследовать у мистера Игрек, покушавшего несвежей рыбки и отдавшей богу душу, тысячу фунтов и коттедж, с видом на Английский канал, не играл в гольф со своим приятелем сэром Зетом в гольф, а старательно вымачивал рыбу в мышьяке.

Конечно же спрошу у нашего нотариуса — не оставляла ли Зинаида Дмитриевна завещания? Но уверен, что нет. Нет у наших людей такой привычки завещания составлять. Вон, сам-то я озаботился тем, чтобы составить соответствующий документ? Конечно нет. А меня, худо-бедно, имеется и недвижимость, и авторские права, и счет в банке. Правда, половина денег принадлежит Ане, но мои наследники девчонку без ее доли не оставят.

А Красильниковых в городе не то две, не то три семьи. Кто из них ближе к покойному Дмитрию Степановичу? Разумеется, все будет установлено, но когда? Мне подозреваемый сейчас нужен, а не через год.

Выбрался из Казначейства часам к семи. Пару минут колебался — идти домой и поесть или же, потерпеть, и сходить-таки в суд? Никак не хочется притаскивать в собственный дом окровавленную тряпку, и бритву. А коли домой приду — в суд, уж точно, что не пойду.

Собрался с силами, отправился на рабочее место. Сегодня даже не стал разговаривать со служителем, только поручкался.

Поднялся на свой второй этаж, мысленно выматерился — лампы в коридоре, конечно же, затушили, едва попал ключом в замочную скважину.

Со второй попытки сумел открыть дверь. Только принялся выгружать «пожитки» — вещественные доказательства и брюлики, как послышались шаги, и в мой кабинет вошел окружной прокурор Книсмиц со свечой. Не мог он чуть-чуть пораньше появиться?

— Иван Александрович, я вас заждался, — недовольным тоном заявил прокурор. — И Николай Викентьевич не уходит, тоже вас ждет.

Подавив желание послать своего начальника подальше, буркнул:

— Сейчас вещественные доказательства приберу, потом предоставлю отчет. — Подумав, добавил. — Правда, отчитываться пока не о чем. Место происшествия осмотрели, труп доставлен в морг, подозреваемые не установлены.

— А почему подозреваемые не установлены?

Что это на Эмиля Эмильевича нашло? Муха какая укусила? Так ведь зима на дворе, все мухи сдохли.

Будь я сейчас сыт, ответил бы помягче. Но на голодное брюхо умные мысли куда-то пропадают.

— Я, господин прокурор, следователь, не волшебник. Если у вас имеются какие-то соображения, есть основания считать кого-то подозреваемым — буду рад их услышать.

— Вам следует изучить ближайшее окружение убитой девицы, определить круг лиц, которые входили в число друзей или знакомых… — принялся бубнить Книсмиц. — Установить людей, которым выгодна ее смерть.

Нет, точно надворного советника кто-то укусил. Не иначе, председатель уездной земской управы.

— Эмиль Эмильевич, — прервал я разглагольствования прокурора. — Я сегодня целый день не ел, поэтому плохо воспринимаю методические указания. За один день — даже за половину дня, круг знакомств не установить. С вашего разрешения, приберу вещдоки, запру кабинет, а потом мы с вами пойдем к Его Превосходительству. А пока идем — расскажете, зачем вы привели с собой господина Румянцева? И что с вами такое случилось? Не в вашем духе излагать мне прописные истины.

Книсмиц притих, собираясь с мыслями, потом сказал:

— Простите, если я вас обидел. Я в отставку собираюсь подавать. — Оглянувшись на пустой и темный коридор, который освещался только его свечой, попросил: — Но я пока это держу в тайне от всех.

— Надеюсь, вы хотя бы до лета дотерпите? — забеспокоился я. Летом уйду, а потом пусть кто угодно становится новым прокурором.

— Не волнуйтесь, даже до следующий осени задержусь — у меня как раз и выслуга подойдет, двадцать пять лет стукнет. С пенсией и новая жизнь станет лучше, и надежней.

Странно. Я-то думал, что Книсмицу лет поменьше — тридцать семь, возможно, что и сорок. Получается, что ему не меньше сорока пяти? Что за новая жизнь?

— И куда вы собрались, если не секрет? — поинтересовался я. Потом догадался: — Уж не в земство ли?

— Угадали. Я уже сговорился с господином Румянцевым, что выйду к нему на службу.

— А в каком качестве? Насколько я помню, чтобы войти в состав гласных, у вас должна быть в собственности либо земля, либо недвижимое имущество — в цифрах не вспомню, но прилично, либо какое-то промышленное предприятие.

— А еще в гласные могут избираться поверенные от частных владельцев, от учреждений, — поправил меня Книсмиц, лучше знавший Положение о земствах. — Но в гласные я пока не собираюсь баллотироваться, а вот советником по юридическим вопросам господин Румянцев меня готов взять. Как я слышал, что вы, на одном из собраний, настоятельно рекомендовали земству обзавестись собственным юристом. Николай Федорович принял ваши слова к сведению. А у меня, сами знаете, опыт имеется. Правда, жалованье он мне может положить не слишком большое — сорок рублей, плюс квартирные, но если с пенсией, то получается неплохо.

— Эмиль Эмильевич, что вдруг на вас нашло? — помотал я головой. — У вас же хорошее место, через три года коллежского советника пожалуют — а это, считайте, полковник. А может еще и статского советника получите.

— Есть причина, — загадочно ответил Эмиль Эмильевич.

Далее он углубляться не стал, тем более, что мы уже дошли до приемной Лентовского.

Начальника канцелярии уже не было, но сам генерал сидел в кабинете. При моем появлении поднял голову и спросил:

— Иван Александрович, есть какие-нибудь новости?

— Увы, Николай Викентьевич, пока никаких.

— Жаль… — вздохнул председатель. — А моя супруга очень рассчитывала, что вы уже сегодня отыщете убийцу ее подруги.

М-да. Понимаю, что госпожа Лентовская женщина наивная, к тому же — слишком верит в меня и в мое умение, но председатель-то суда человек опытный. К чему такие вопросы задавать?

— Ваше превосходительство, — развел я руками. — Убийцу на месте преступления не застали, подозреваемых у меня нет. Но будем работать. Завтра встречаюсь с полицией, составим план совместной работы, набросаем версии, очертим круг подозреваемых. А Марии Ивановне передайте — Чернавский работает, сделает все возможное.

По лицу нашего генерала заметно, что ему хотелось приказать — дескать, сделайте не только возможное, но и невозможное тоже. Не каждый день — даже не каждый год, убивают лучшую подругу жены, да еще и дочку покойного компаньона тестя.

— Когда вы собираетесь допросить Марию Ивановну? — поинтересовался Лентовский.

— Думаю, в самое ближайшее время, — осторожно сказал я. — Возможно, уже завтра, или послезавтра. Понимаю, для вашей супруги смерть любимой подруги — огромное несчастье. Надеюсь, Мария Ивановна пришла в себя?

— Иван Александрович, понимаю, что без допроса моей жены не обойтись. Но, очень вас прошу — ведите допрос максимально деликатно.

Я даже немного обиделся на начальника. Когда это я чинил допросы неделикатно? Я даже с настоящими преступниками вел себя достаточно корректно. А уж с женщиной, которую я очень ценю, уважаю, ничего лишнего не позволю. Впрочем, Николай Викентьевич свою жену очень любит, понимаю. Другой бы начальник постарался костьми лечь, чтобы оградить жену от формализма, а еще — от будущего выступления на суде.

— Если пожелаете — можете сами присутствовать на допросе, — нашелся я. — По закону это не возбраняется, а вам так спокойней. — Спохватившись — чуть было не забыл очень важный момент: — Еще понадобится помощь вашей супруги — чем скорее, тем лучше. Мария Ивановна знает что-нибудь о драгоценностях, о ценных вещах, которые могли быть похищены?

— Вот тут я сам могу вам помочь, — сказал Лентовский. — Я с Зинаидой давно знаком. Родителей ее помню. И в гостях вместе с супругой бывал. У Зинаиды, из украшений были только сережки — с крупным жемчугом. От матери достались. Покойный Дмитрий Степанович был человеком крутого нрава. Даже не знаю, как мой тесть с ним и ладил? Красильников считал, что всякие украшения — это лишнее. У супруги, кроме обручального кольца ничего не было. Да, еще сережки с жемчугом — так они еще из приданого. А потом, как Дмитрий Степанович умер, Зина ничего себе и не покупала — мол, зачем?

Значит, здесь тоже швах. Ладно, будем деньги искать. А для начала нужно уточнить — а сколько имелось денег?

— Николай Викентьевич, давайте сделаем так, — предложил я. — Мы соберемся вчетвером — вы с супругой, ваш тесть и я. Поговорим, а потом, на основании беседы, я подготовлю протоколы допросов.

— А тесть зачем? — поинтересовался Лентовский. — Думаете, он сможет пролить свет на убийство?

— Сможет, нет ли, пока не знаю. Но у Зинаиды Дмитриевны я обнаружил векселя, выписанные Иваном Андреевичем.

— Векселя? — удивился председатель суда. — Про векселя мне ничего неизвестно. Впрочем, — пожал Николай Викентьевич плечами, — мы с моим тестем сразу договорились — он не пытается влиять на суд, а я никогда не вмешиваюсь в его дела, не буду надавливать на его партнеров.

— Еще мне понадобятся точные цифры — сколько Иван Андреевич выдал наличных дочери своего компаньона, нужно допросить приказчиков, которые всем эти занимались.

Его Превосходительство призадумался, нервно побарабанил пальцами по столу, потом сказал:

— Я сегодня же зайду к тестю, приглашу его завтра на ужин… Нет, лучше на послезавтра. Иван Андреевич человек занятой, сразу рушить его планы не стоит. Пусть он зайдет послезавтра. Вам удобно, если послезавтра? Или завтра?

Я тоже призадумался. Конечно, лучше бы отца и дочь допросить завтра, чтобы быстрее, но завтра я не знаю, что у нас «вырисуется». Не исключено, что полиция что-то выяснит, придется работать с ними. Или — убийца придется и напишет явку с повинной. А Иван Андреевич и Мария Ивановна точно, что преступника не покажут.

— Вполне, — кивнул я. — Я и сам собирался назначить встречу на послезавтра. Завтра, думаю, будет трудный день. Станем планировать операцию, бегать по городу, искать свидетелей. Но лучше, чтобы допрос был не во время ужина.

— Да, вы правы. Удобнее назначить встречу часов на пять вечера, — пришел к выводу Лентовский, а потом спросил: — Вы уже знаете, кто последним видел Зинаиду Дмитриевну живой? Разумеется — за исключением убийцы.

— Пока, получается, что кухарка, — сообщил я. — Но она ничего не видела, потому что уходила на вечернюю службу. Есть еще нянька, но та…

— Да, про няньку я знаю, — кивнул Лентовский. Посмотрев на меня, спросил: — Иван Александрович, разрешите, я задам вам вопрос? Вероятно, председателю суда не стоит задавать такие вопросы своему подчиненному, тем более, если он следователь. Но дело касается моей жены, а Марию ни разу не допрашивали.

— Николай Викентьевич, я весь во внимании.

Еще бы. Я был настолько заинтригован, что забыл даже про бурчащее брюхо.

— Подскажите, как ей себя вести? Понимаю — она должна говорить правду и только правду. Но нет ли каких-то определенных правил?

Вот тебе раз. Это что же, я должен учить судью, как должна вести себя на допросе его жена? Во время судебных заседаний он столько допросов провел, а уж столько слышал — что мне и не снилось. Что ж, спишем на растерянность и на привязанность к супруге.

— Николай Викентьевич, существует простое правило, — начал разъяснять я. — Им пользуются и преступники, и те свидетели, которые предпочитают сохранять осторожность — не желают сказать что-то лишнее. Ваша супруга должна честно отвечать на все мои вопросы, но при этом ей не стоить рассказывать о том, что не имеет отношения к делу.

— То есть, как на процессе: вопрос-ответ? — деловито уточнил Лентовский.

Я, по правде говоря, имел в виду нечто иное, но пусть так и будет.

Раскланявшись, я вышел из кабинета, пулей пронесся по лестнице, задержался на миг, чтобы попрощаться с ветераном, и почесал вперед, мечтая о наваристой миске щей. Или борща. Или — чего угодно, только бы было вкусно. Нет — пусть только съедобно.

Только выскочил от торговой площади на проспект, как услышал:

— Иван Александрович, простите великодушно. Хотел с вами посоветоваться. Еще раз прошу прощения, что задерживаю.

Господин окружной прокурор! Да что б тебе пусто было!

Какое-то время мы шли молча, но скоро я не выдержал:

— Эмиль Эмильевич, вы сказали, что желаете со мной посоветоваться? Право слово — кушать хочу, умираю.

Книсмиц тяжко вздохнул, потом спросил:

— Вот, скажите, что делать, ежели человек любит, но он при этом женат?

Ничего себе! Нашел кого спрашивать.

— А он, этот человек, на самом деле любит, или ему просто кажется? — поинтересовался я. — Все-таки, бывает любовь, а бывает влюбленность. Вы уверены, что вы — то есть, тот человек, действительно любит?

— Уверен.

— Эмиль Эмильевич, у вас же не так давно был роман с замужней женщиной, — осторожно начал я, но Книсмиц меня перебил:

— Так я про нее и говорю.

Интересно. Что, пошли на новый круг? Или Книсмиц позабыл, что его уже обвиняли в мошенничестве? Ладно, что жалобу титулярного советника разбирал сынок товарища министра, поэтому скандал удалось замять.

— А разве Ольга… не помню отчества, не отбыла вместе с мужем в Туруханск? Или в Якутск? Я же лично просил батюшку, чтобы тот устроил судьбу титулярного советника Карандышева.

— А ваш батюшка и устроил. Роман Викторович счастлив — недавно коллежского асессора получил, назначен начальником землеустротельной канцелярии при Тобольском губернаторе. Через три года надворного советника получит.

— А что супруга? Решила не ехать с ним? — удивился я. Насколько помню, Карандышев говорил, что чин ему нужен именно из-за любимой жены. Правда, как можно любить жену и сдавать ее напрокат ради новых петличек?

— Нет, почему же? Она с ним поехала, но он пожелал развода. Мол — супруга в браке была ему неверна. Ольга Павловна, разумеется, очень обиделась, согласилась дать мужу развод. Написала мне, а я предложил — дескать, приезжай, станем жить вместе. Ей, если она признала себя изменщицей, замуж выходить не разрешат, а меня с супругой никто не разведет.

— И что она?

— А что она? — хмыкнул Книсмиц. — Согласилась. Все бумаги Ольга Павловна подписала, но развод — дело длинное. Покамест муж дал ей разрешение на отдельное проживание. Но из Тобольска до Череповца добираться — не ближний свет.

Я только руками развел.

— Эмиль Эмильевич, если вы все решили, то зачем вам советчик? Поступайте так, как вам сердце подскажет.

Давать кому-то советы в таких делах — слуга покорный. Все равно поступят по-своему, а нет — тебя же потом и упрекнут.

А Карандышев… Как говорится, нет слов.