Господин следователь. Книга 11

Глава 4 Подружка невесты

Миновали заставу, где некогда приезжих в столицу встречала будка, а в ней будочник с алебардой. Будка — пусть и покосившаяся, но стоит, хотя полоски почти исчезли от дождей, а «алебардщика» нет. Их после полицейской реформы отменили, а заставы при въездах в города посчитали лишними. Правильно, между прочем. И расходы, да и смысла в такой охране все равно нет. Интересно, а сами алебарды где-нибудь остались? Сберечь бы их до будущего музея истории МВД. Будку бы тоже неплохо отреставрировать, но она слишком громоздкая.

У Александро-Невской лавры высадили поручика, а сами поехали дальше.

Все, доехали. Улица Фурштатская. И вновь раздрай. Дом, где обитает товарищ министра с супругой, одновременно и похож, и непохож на тот дом, где размещен отель, в котором мы с Ленкой жили два года назад. Или, еще будем обитать?

— Барин, ты, это, велел бы выгружать поскорее, — хмуро сказал ямщик. — Мне же и впрямь нагорит. Уже и так отстаю, да еще, не дай бог, увидит кто, что я не к станции ехал, а по адресу. Не разрешают нам. Начет делают в два рубля.

Чё-то мне нынче водитель кобылы достался зашуганный. В прошлый раз ямщик посмелее был. А этому я уже говорил, что все компенсирую.

— Не обижу, — коротко бросил я, открывая дверцу кареты и подавая руку Ане.

Конечно, она бы сама выскочила, но положено барышне помогать.

Анька, оказавшись на твердой земле (как же надоело ехать!), потопала копытцами, и принялась распоряжаться. И швейцар, что в прошлый раз попытался загнать нас на разгрузку чемоданов и сундуков к черному ходу (это же внутрь въезжать) сам ринулся помогать. Узнал девчонку, знает, что с ней лучше не шутить.

А тут и маменька выбежала. И как узнала? Не иначе, около окна сидела.

Прислуга — четыре женщины и двое мужчин, выскочившая вслед за барыней, расторопно выгрузила все вещи, потащила наверх, словно вереница муравьев.

— Рыбку не урони, — напутствовала Анька батюшкиного камердинера, помогая тому снять с крыши ящик. — Кухарке скажи — пусть сразу на ледник тащит. Приду, проверю. Еще хотела пирожки распечь.

Ох уж эти пирожки! Барышня не сумела скормить поручику и треть от оставшихся, пыталась навязать ему оставшиеся вместе с корзинкой — дескать, всех-то дел, водичкой сбрызнуть, да в печку сунуть минут на пять — распекутся. Но Салтыков, под благовидным предлогом отказался — дескать, с корзинками таскаться не положено, да и вообще… Конечно, куда офицерам с корзинкой? А заморачивать кухарку «распеканием» — себе дороже.

Маменька, расцеловав сыночка, сгребла в объятия Аньку.

— Анечка, да без тебя все сделают, ну что ты… А с пирожками как-нибудь Матрена управится.

Ага, управится. На Фурштатской и воробьев много, и ворон. Не все им конские яблоки клевать, пусть пирожками займутся. Авось, клювы не попортят.

Каюсь — испытал чувство ревности, когда увидел, как маменька обнимает и целует Аньку. Пожалуй, что крепче и нежнее, нежели меня. И даже мыслишка подленькая влетела — как это так? Ведь я же родной сынок, а девчонка-то, пусть и славная, но чужая.

Но мыслишка, как влетела, так и вылетела, как только обе женщины — и старшая, и младшая, принялись обниматься и плакать. И у самого поднялся ком в горле. Если Аня моя сестренка, то я, как старший брат, должен понимать, что для девочек мамы очень нужны. Конечно, они и для мальчиков нужны, но для девочек больше.

И опять поразился — ведь, в сущности, Ольга Николаевна Чернавская, урожденная Веригина — совершенно посторонняя для меня женщина. Ведь я-то, на самом деле «попаданец», оккупировавший тело ее сына. Казалось бы — что мне до каких-то нежностей? Так нет же! Чувство ревности пробудилось. А почему не вспоминаю своих настоящих родителей, оставшихся где-то там, за гранью?

Значит, помимо сознания, способного путешествовать между мирами, существует еще и такая штука, как сердце, которое не просто какая-то мышца в груди, а еще и…

Да, а что же еще? Что же такое сердце на самом деле? Нет, не придумал. И незачем думать. Сердце, оно сердце и есть.

— Никуда больше Аню не отпущу, — заявила матушка. — Ты-то ладно, мужчина, вам никогда дома не сидится, а это барышня.

И Анька, уткнувшись в маменькино плечо, кажется, согласна.

— Так она здесь и останется, — заверил я маменьку.

— А свадьба как же? — возразила барышня, отлипая от барыни.

— Какая свадьба? — ахнули мы с матушкой в два голоса.

Я о чем-то не знаю? Что за дела?

— Барин, так я уже могу ехать? — влез в наш разговор ямщик.

А чего спрашивать-то? Ах, он же от меня чаевые хочет. И компенсацию за возможный вычет.

— Ваня, не увлекайся, — перехватила мою руку Анька, когда я собирался отдать дядьке две красненькие бумажки. — Одной хватит.

— Благодарствую, барышня, — осклабился ямщик, принимая десятку.

Вот ведь, зараза. Не барина благодарит, который десятку дал — считай, жалованье за рейс, а барышню. А маменька, глядя на нас, хихикнула.

— Аня, так что за свадьба? — напомнила маменька. Перевела взор на меня. — Иван?

— Свадьба Ивана Александровича и Елены Георгиевны, — сообщила Аня. — А чья же еще?

— Фу ты, господи, — с облегчением выдохнула маменька, потом, приобняв нас обоих, слегка подтолкнула к двери. — Пойдемте домой, уж там и наговоримся.

Правильно, и чего это нас пугать?

— Иван, где твоя комната, не забыл? — спросила матушка, когда мы вошли в прихожую. — Вещи твои занесут, вымоешься с дороги — воду, свежее белье, принесут, а потом в столовую. Пока чайку попьем, чем-нибудь перекусите, а скоро и батюшка на обед приедет.

— Может, я пока драники для Александра Ивановича приготовлю? — предложила Анька. — Судачка не успею.

— Иди уж, — засмеялась маменька, ухватывая Аньку за хвост. В смысле — за рукав, хотя за хвост было бы правильнее. — Какие драники, какой судачок? Ты теперь у нас барышня, почитай, студентка. Больше никакой кухни, никаких судачков и прочего. Пойдем, я твою комнату покажу. Посмотришь — как все расставлено, удобно ли.

Да, а мне-то маменька комнату не показывала, все Аньке да Аньке. Ка-нешна, мелким-то, особенно девчонкам, всегда благоволят.

С дороги бы лучше всего в баньку сходить, попариться, да сполоснуть с себя пыль и пот. А душ… Уже и отвыкать стал.

Здесь же, споласкиваться в тазике — невелико удовольствие, но лучше, чем ничего. Тем более, что какой-то дядька и грязную воду вынесет, и чистой принесет. Надо бы хоть имя узнать. Похоже, у родителей прислуги добавилось.

Заодно еще и щетину сбрил, отросшую за три дня. И не порезался! Вроде, человеком себя почувствовал. Вон, уже и свежайшее белье приготовлено. Пожалуй, иной раз хорошо быть барчуком, за которым все бегают, заботятся.

Только стал одеваться, явилась маменька.

— Мам, ты чего? — заверещал я, словно испуганный поросенок, лихорадочно засовывая ноги в подштанники. А они закрутились в штопор — чуть не упал.

— Не бойся, ничего нового не увижу, — засмеялась маменька. — Я же тебя, глупенький, голенького купала. Ладно, кальсоны напяливай, глаза закрою. Плечо показывай.

— А что там показывать? — запротестовал я, ухватывая нательную рубаху. Не успел. Маменька успела открыть глаза, и покров мой отобрала.

На левой руке остался небольшой шрам. Пока свежий, но со временем, авось, рассосется.

— А почему не зашили? — строго спросила дочь генерала.

Я только пожал плечами. Я что, доктор, что ли? Акушерка, обрабатывавшая рану, грязь лишнюю из нее вытащила, карболкой залила, перевязку наложила, так и ладно. А Федышинский, приехавший через… Через сколько он часов приехал? Не помню, но зашивать, как мне кажется, уже поздно было. Да и прихватил ли Михайло Терентьич пошивочный материал?

— Рану обработали, повязку правильно наложили, доктор, когда приехал, смотрел, Ане инструкции оставил — она потом и бинты меняла, — пояснил я, торопливо натягивая рубашку, а потом принялся влезать в штаны. Неприлично стоять перед женщиной в нательном белье, пусть это и твоя мать.

— Аня?

— А она разве не писала? — удивился я.

— Нет, — покачала головой матушка. — Анечка сообщила, в общих чертах — мол, Иван был ранен, пуля прошла вскользь, рана несерьезная, помощь оказана.

Скромная у меня барышня. А ведь могла бы похвастаться в собственном участии. Придется мне.

— Аня и Леночка в Череповце узнали, что меня поцарапало, доктора из теплой постели вытащили, коляску у городского головы реквизировали, потом меня примчались спасать. А мне, к тому времени, уже и первую помощь оказали, да и вообще — тут ничего страшного не было.

Страшного не было, но сознание-то я потерял. Да еще и в свою реальность смотался. Лучше бы не мотаться. Думай теперь — что ж там такое стряслось? Война, что ли? Почему отец из полковников прыгнул в генералы? Или это всего лишь плод моего воображения? Все могло быть.

Маменька притянула мою голову, поцеловала в лоб.

— И как бы мне с тебя слово взять, чтобы ты себя под пули не подставлял? — вздохнула она. — Знаю, что бесполезно. Зато уж дед-то тобой как гордится! Всем уже, включая министра, уши прожужжал — вот, дескать, кровь, Веригиных сказывается. Внучок-то, даром, что статский чиновник, а грудь подставил за други своя! И кавалером святой Анны стал!

— Мам, да не подставлял я свою грудь. Все как-то по-глупому вышло — увидел, что дезертир в Васю целится, так я его отпихнул. Малость движение не рассчитал, мне немножко и перепало. Порох у беглеца подмоченным был, так что и всего-то руку поцарапало. А вот часы отцовские жалко и крест. А мне теперь перед Верочкой неудобно — женой исправника. Она меня чуть ли не спасителем мужа считает.

— Ваня, а кем она тебя должна считать? — удивилась маменька. — Да супруга исправника, небось, каждый день теперь свечу за твое здравие ставит, господа благодарит. Не ты — она бы вдовой осталась, детки бы осиротели.

— Вот и я Василию говорил — мол, не для тебя старался, а для себя. Убили бы господина исправника, а мне лишняя морока. О вдове беспокойся, о сыне.

— Ох, Ваня-Ваня… — снова вздохнула маменька, прижимая мою голову к груди. Погладив по голове непутевого сына, смахнула слезинку. — А барышни у тебя молодцы. И невеста, и Анечка.

— Анечка, она как ты.

— Что, как я? — не поняла маменька.

Сказать, что такая же вредная? Нет, обидится.

— Такая же заботливая, — нашелся я. — С неделю, если не больше, меня тиранила — ну-ка, Ваня, руку показывай. Надо повязку менять. Она у доктора фельдшерские курсы закончила — те, что в теории, а на моей руке практику проходила. Если бы аттестовать разрешили — все бы экзамены сдала. Зато вишь, орденом святой Анны пожаловали.

— Пойдем-ка чай пить, анненский кавалер, — улыбнулась маменька.

Это она на что намекает? На девчонку или на орден?

А в столовой нас уже ожидала Аня, да еще в новом платье. Это у нее с собой прихвачено или маменька расстаралась?

Мы уселись, а маменька укоризненно посмотрела на меня. Ах ты, опять забыл. Мне же, как единственному мужчине, положено молитву прочесть, а женщины должны вторить за мной.

— Обедать станем, когда отец приедет, — сказала матушка. — Перекусите, чем бог послал.

Ветчинка с сыром, хлебушек с маслом. А что еще надо, чтобы дожить до обеда? Так нет же, к чаю полагались еще и оладушки. С пылу да с жара, и со сметаной!

За поздним завтраком или ранним обедом (предобедом) обменивались новостями. К счастью, все основные новости маменька уже знала — спасибо Аньке, но кое-что уточняла. Например — как назвали своего ребенка Литтенбранты, кто приезжал на крестины Сашки-Шурки? Или — отчего Игнат Сизнев решил назвать младшую дочку Анькой?

Меня же интересовало другое — как это маменька отважилась пойти в начальницы Медицинского училища?

— Так из-за дедушки, — объяснила маменька. — Петр Семенович, когда твой дедушка к нему приехал, чтобы тот пока помещение у училища не отбирал, подождал, пока зять свое не подыщет, попросил — дескать, если училище в стенах медицинской академии, то пусть начальницей либо жена генерала станет, либо дочь. Все-таки, посолиднее будет. А батюшка и ляпнул — так чего далеко ходить? Вон, твоя крестница нынче в Петербурге. А коли родной отец договорился, куда деваться?

Кто такой Петр Семенович, к которому мой дедушка-генерал ездил? Ах ты, так это военный министр Российской империи генерал от инфантерии Ванновский. А я-то думал — как это военное ведомство так легко согласилось помещение за женщинами-медичками оставить? Теперь все ясно. И здесь не обошлось без кумовства. Но, ежели, дружеские и родственные связи используются во благо — это хорошо.

А Анька, из-за которой весь сыр-бор завертелся, сидит себе и вяло ковыряет вилкой в оладушке. Она что, есть не хочет? Брала бы пример со старших.

— Ваня, не увлекайся, — улыбнулась маменька, когда я стрескал вторую порцию. И не какие-то там две жалкие оладьи, что подают в столовых, а целых шесть. — Скоро обедать будем, а ты аппетит перебьешь.

— Не перебью, — веско ответил я.

— Вот-вот… — поддакнула Анька, а потом ехидно сказала: — Не перебьешь, все стрескаешь за обедом, а потом снова в мундир не станешь влезать, а винить-то некого будет.

— Кого винить? И в чем? — не поняла маменька.

— Так ведь Иван Александрович, ежели пузцо наест, всегда говорит — дескать, Анечка во всем виновата, мундир стирает неправильно, садится он, — наябедничала Анька.

Хотел возмутиться — дескать, давно не жаловался. И как из Москвы вернулся, с экзаменов, в мундире болтаюсь, но не стал. А новая прислуга — сделай замечание, изревется.

— Зато наш батюшка, — заметила маменька, — после того, как Аня ему комплимент сделала — дескать, похудел Александр Иванович, чуть что — исхудал я у тебя, кожа да кости, даже барышни малолетние замечают. Еще, — укоризненно посмотрела госпожа министерша на воспитанницу. — Аня, что за слова-то такие? Стрескаешь… Опять у Вани нахваталась?

Анька невинно уставилась в потолок, а только вздохнул. Ну, у кого же еще дите 19 века плохих слов нахватается?

— Аня, а что ты там про свадьбу говорила? — поинтересовался я, решив уйти от обсуждения моего словарного запаса.

— Да глупость сморозила, — отмахнулась Анька. — Сказала, потом подумала. Если свадьба в Череповце будет — туда все вместе и поедем. А здесь — так и ехать никуда не нужно.

— Да, маменька, что вы с будущими сватами насчет свадьбы решили? — поинтересовался я. — Леночку директор гимназии просил с полгода замуж не выходить, всего ничего осталось. А я до сих пор в неведении. И батюшка эту тему обходит, и ты не пишешь.

— Ой, Ваня, у батюшки то одно, то другое, — покачала головой маменька. — Вначале хотели после Великого поста, но у него на этот срок командировка важная выпадает — в Таврическую губернию. На тамошнего губернатора жалоб накопилось — придется инспектировать. Сколько отец там с инспекцией пробудет? Не меньше месяца. Поэтому, они с Георгием Николаевичем свадьбу на весну перенесли.

— А еще лучше — чтобы ее вообще на следующую осень назначили, — заявила вдруг Анька.

— Ань, ты чего? — вытаращился я. — Ты же сама сколько раз нам с Леной говорила — женитесь скорее.

— Ага, — горько вздохнула Анька. — Так-то оно так, но если скорее — то свадьба станет по-глупому выглядеть.

Мы с маменькой уставились на барышню во все глаза, потом я спросил:

— Поясни. Почему по-глупому?

— Да, Аня, непонятно, — поддержала меня маменька.

— Давайте я лучше покажу, — предложила Анна. — Только Ване придется со стула встать.

Пребывая в полном недоумении, послушно встал. А барышня, зайдя за мою спину, начала объяснять:

— Вот, Ольга Николаевна, посмотрите. Иван Александрович у вас высокий (потрогала барышня мой затылок), а невеста, пусть и пониже, но все равно — барышня длинненькая — вот, по сих пор (меня потрогали за ухо). Но я-то маленькая. А Леночка — Елена Георгиевна, меня своей подружкой на свадьбу назначила. Как я стану венец над головой невесты держать? Мне же на цыпочки вставать придется. А шафером у Вани исправник будет — а он у нас тоже дылда. Будем мы с Василием Яковлевичем смешными — он высокий, я маленькая. А к следующей осени подрасту.

После завтрака мы разошлись. Я собирался немножко поспать, но где там! Скорее бы батюшка приехал.

Авось объяснит, что за загадочная рука и зачем ее мне прислали?