Господин следователь. Книга 11

Глава 3 Нравственность через физический труд

И вот опять деревня со смешным названием Мяглово (впрочем, еще и не такие названия имеются), где у нас последняя остановка перед столицей. Нужно и ноги размять, и самим поесть, и лошадей поменять.

Все-таки, скорей бы железную дорогу провели. Не так муторно ездить.

В трактире мы с Аней заказали свое традиционное — супчик из потрошков и яичницу. На этот раз супчик не вызвал нареканий, зато яичницу пережарили. Сходить, что ли, поругаться? Но тратить энергию лень, поэтому я выбирал кусочки, которые посъедобнее.

— Ничего, Ваня, — утешила меня сестренка. — Приедем, сделаю тебе так, как ты любишь. Чтобы желтки слегка недожарены, с салом. А в карете у нас еще пирожки есть.

Ох уж эти пирожки! И где поручик, который бы помог нам их уничтожить?

— Ваня, смотри, — дернула меня за рукав сестренка и растерянно произнесла. — Дежа вю.

Батюшки. Определенно, тот же самый поручик, которого мы в прошлую поездку кормили пирожками. И так закормили, что он сбежал. А еще он пытался вмешиваться в наш творческий процесс, за что едва не был убит рассерженной соавторшей. Как там его? Самсонов? Нет, Салтыков. Запомнил.

Поручик, скорее всего, опять без денег и снова ищет свободное место в карете. Но кто же его возьмет забесплатно? Только мы.

— Берем? — поинтересовался я.

— Берем, — кивнула девчонка. — У нас еще пирожков полкорзинки, и два яйца. Жалко будет, если пропадут.

Увидев нас, поручик Салтыков тоже удивился невероятному совпадению, улыбнулся, даже вскинул руку в перчатке к виску, приветствуя красивую барышню, потом решил дать стрекача. Разумная мысль. Кто станет связываться с сумасшедшими?

Но от моей Аньки поручики не уходят.

— Господин Салтыков, куда же вы? Разве прилично русскому офицеру удирать от женщины? У нас как раз имеется место и пирожки. А хотите, мы вам обед закажем? — великодушно предложила девчонка. Спохватившись, что подобное предложение может показаться офицеру оскорбительным, поспешно поправилась: — Вы нам потом деньги вернете, как до дома доедете.

— Не-нет, я нынче уже отобедал, — запротестовал Салтыков. — Я думаю, уеду чуть попозже.

Заметно по физиономии, что и уехать хочется, но здравый смысл пока не оставил.

С дальнего стола, где сидели ямщики и прочий люд, поднялся и наш кучер. Надевая войлочную шапку, сказал:

— Барин, нам пора. Мы в Санкт-Петербург по времени должны прибыть, взыщут с меня, если опоздаю.

А я знаю, что взыщут. А ему, бедолаге, нас еще на Фурштатскую везти. Но я ему компенсирую штраф, да еще сверху приплачу.

— Господин поручик, решайтесь. Обещаю — барышня вас нынче на дуэль вызывать не станет, — пообещал я. Открывая дверь, чтобы пропустить вперед Аню, хмыкнул: — Что ж, не стану навязывать наше общество.

По-русски это означает — не хочешь, так и пес с тобой. Была бы честь предложена. А Салтыков решился-таки.

— Нет-нет, господин коллежский асессор, я с вами. И благодарю вас.

Мы уселись, карета тронулась, зашуршав полозьями, а барышня полезла в корзинку.

— Нет-нет, пирожков не нужно. Я сегодня и на самом деле сыт, — заотнекивался поручик. Только куда ж ты денешься, если Анька задумала пирожками кормить? Или скормить?

Салтыков сломался после четвертого. Слабак. Жалобно улыбнулся и сказал:

— Господин коллежский асессор… кстати, мне кажется, в прошлый раз у вас чин был поменьше?

— Совершенно верно. Был титуляром, а по окончанию университета пожаловали коллежским, — ответил я, не вдаваясь в тонкости получения чина.

— Да, господин коллежский асессор… или мне называть вас ваше высокоблагородие?

— Господь с вами, — испугался я. Протянув поручику руку, представился: — Мы с вами в служебных отношениях не состоим, мы в дороге. Поэтому, если угодно — называйте меня Иван Александрович. Или даже просто по имени — Иван. А барышня отзывается на Анну.

Возможно, в прошлый раз мы и представлялись друг другу, но кто же запоминает имена случайных попутчиков? Вон, я его фамилию запомнил, уже хорошо.

— А меня можно либо Алексеем Павловичем, а то и просто — Алексеем. А барышню я запомнил — Анна Игнатьевна.

— Можно и без Игнатьевны, — засмущалась вдруг Анька. — Лучше по имени.

Чего это она? Может, поручик понравился? Хм…

— В прошлый раз, если честно, я изрядно испугался, — принялся рассказывать поручик. — А потом мне в руки попалась книжечка «Медведь или обыкновенное чудо». Прочитал, а потом до меня дошло — что я сидел в карете с автором этой книги! Или с авторами?

— А вот это, Алексей Павлович, наш секрет, — строго сказала Аня.

— Почему секрет? — удивился поручик. — Если вы вместе пишете такие замечательные произведения, зачем вам утаивать свое имя? Ладно, если пишут какие-нибудь фельетончики, вроде тех, что кропает Антоша Чехонте или этот, как там его? Брат моего брата, человек без селезенки. Это же все одноразовые произведения, на злобу дня!

— Хотите, Алексей Павлович, открою вам настоящую тайну? — усмехнулся я. Не дожидаясь ответа, сказал: — Эти фельетоны пишет один и тот же человек. Еще скажу — что он самый талантливый писатель России.

— Ваня, а это не тот ли студент-медик, который мне доказывал, что фельетоны — это несерьезно? И тот, который еще не написал рассказ про Ваньку Жукова? — догадалась Аня. Ну, еще бы не догадаться, если в «Осколках» самое интересное — рассказы Чехова?

— Нет, Иван Александрович, категорически с вами не согласен, — возразил поручик. — У нас, в России, есть лишь один великий писатель — граф Толстой. А все остальные — не в обиду вам сказано, до его уровня не дотягивают. Писатель должен не только развлекать или образовывать своего читателя, но, прежде всего, научить его жизни! Писатель должен указывать путь, по которому нужно идти всем людям, а особенно молодежи. Чему может научить какой-то фельетонист? А вот учение, что создал — и еще создает, граф Толстой, оно способно указать каждому из нас как ему жить дальше.

Елки-палки, а ведь похоже, что с нами едет «толстовец». Странно лишь, что он военный. Насколько помню, последователи Толстого позиционировали себя как пацифисты?

Не то, что я плохо отношусь к произведениям Льва Николаевич Толстого, напротив — очень их уважаю, но признать, что я должен искать для себя какого-то учителя, который меня выведет на путь истинный — нет уж. И, вообще, общины, в которые скучивались последователи идей графа Толстого, мне напоминали какие-то секты. Одно хорошо, что от этих общин вреда не было, зато детей учили, опять-таки, больницы открывали.

— Не стану с вами спорить, — ответил я, стараясь удержаться от улыбки. — Толстой — великий русский писатель, но кроме него есть еще и другие. И Достоевский, и Тургенев, и молодой Чехов. Россия — большая страна, люди в ней живут разные, поэтому — чем больше у нас великих писателей, тем лучше.

— Но вы должны со мной согласиться, что Лев Николаевич — самый великий из всех писателей?

— Как скажете, — покладисто ответил я. — Если вы считаете, что Лев Николаевич Толстой самый великий писатель из всех, значит, готов это признать. Кто я такой, чтобы с вами спорить?

Еще мне тут не хватало о толстовстве спорить, да о роли литературы. Нет, сам никого не учу, но и терпеть не могу, если меня кто-то станет жизни учить. А выбор поручика — его частное дело. Уже то, что поручик читает Толстого заслуживает уважения.

Аня посмотрела на меня с изумлением, а Алексей Павлович Салтыков с огромным удивлением. Вполне возможно, что ожидал от литератора, что тот примется спорить. Имеет литератор такую особенность — принижать достоинство других писателей, а свое творчество превозносить[1].

— Я, наверное, в прошлый раз произвел на вас нелепое впечатление? Куда годится офицер, не имеющий денег.

Мы с Анькой переглянулись. Что сказать? Офицер без денег? Да сплошь и рядом. Но есть нюанс. Допускаем, что в прошлый раз у человека закончились деньги, не хватило пятидесяти копеек на почтовую карету, но, чтобы два раза подряд?

— Мне кажется, здесь у вас проживает какой-то пожилой дядюшка, возможно — другой родственник, которому вы оставляете все свои деньги, — предположил я.

— Вы почти угадали, — кивнул поручик. — В Озерках — это село недалеко от станции, живут мои друзья. С деньгами у них и на самом деле туго, поэтому, помогаю, чем могу. Обычно просто выворачиваю карманы, а уж добираюсь до Петербурга либо пешком, либо с какими-нибудь доброхотами.

Мы снова переглянулись с сестренкой. Пожалуй, поручик вырос в наших глазах. Наверное, и я поступил бы также, за некоторым исключением — вывернул бы карманы, если бы был уверен, что отыщу потом для себя денег, да еще обязательно бы оставил на проезд.

А поручик, между тем, продолжал:

— В Озерках как раз и живут люди, ставшие последователями графа Толстого. Заметьте — они образованные, независимые. Большинство имело либо службу, либо какое-то дело, которое приносило пусть небольшой, но стабильный доход. А теперь они, бросив все — службу, а кто-то и семью, занимаются хлебопашеством!

— Но так как хлебопашеством добывать себе пропитание сложно, вы им подкидываете денег из своего жалованья? — догадался я.

— Разумеется, — закивал Салтыков. — Жаль, что мое жалованье невелико, да и самому нужно на что-то жить. Иначе я бы отдавал им все свои деньги. У них вот, беда случилась — лошадь пала, а на новую деньги нужны.

Сколько жалованье поручика? Как у меня, в мою бытность коллежским секретарем или больше? Пусть рублей 700 или 800 в год. Значит, в месяц выходит… рублей 60. Квартирные парню платят, но все остальное — за свой счет. Жить можно, но особо не пошикуешь. А он еще «толстовцам» свои деньги возит. Уважаю.

Последнее слово я произнес вслух. Видимо, прозвучало оно как-то не так, потому что поручик слегка взъерепенился.

— Вы меня осуждаете?

— Ну что вы? — хмыкнул я. — Я и сам отдаю часть своих денег на полезные или благотворительные дела. Я совсем о другом подумал… Вот, скажите, ваши друзья, которые пашут землю — они кто?

— В каком смысле? — не понял Салтыков.

— Кто они по своей профессии? Вы сказали — образованные люди. А где они образовывались?

Поручик задумался, потом стал перечислять:

— У двоих имеется университетское образование — один филолог, а второй математик. Есть инженер. У остальных — их еще четверо, закончены гимназии.

— Теперь скажите, кому польза от их труда? — поинтересовался я. — Им самим? Обществу? Империи?

— Это вы о чем? — снова не понял поручик.

— Давайте мы вместе с вами уточним — каковы идеи графа Толстого? Я начну перечислять, а вы меня поправляйте и дополняйте.

Все-таки, учитель истории, основные принципы учения помню.

— Давайте с самого первого начнем: непротивление злу насилием, — начал я. — Вы, как офицер, согласны с тем, что такое возможно? Или нет?

— Нет, Иван Александрович, про этот принцип нам пока лучше не говорить. Возможно, в будущем, когда люди перестанут воевать друг с другом, перестанут существовать враждебные государства, так и будет. Но такое будет, если все государства поймут, что насилие — это зло. Они обязательно придут к этому мысли. Наверное, вам странно слышать подобное от офицера?

— Нет, что вы, напротив, — поспешил успокоить я поручика. — Вы как раз и рассуждаете, как настоящий офицер. Армия должна быть готова к войне именно для того, чтобы никакой войны не было. Не станет армии — нас просто сожрут.

— Именно так, — согласился поручик. — Мой род служит уже в четырех поколениях, дед погиб на Кавказе, прадед стал инвалидом при Бородино, но я сам войны не хочу. И не стыжусь этого.

— Тогда про необходимость существования государства мы с вами дискутировать не станем? — поинтересовался я и сам же ответил: — Все понимают, что государство — это зло, это принуждение, но, опять-таки, как в случае с армией — без государства мы попросту не выживем. Увы, нет идеальных людей, а будут ли они в будущем — неизвестно.

— Но главное-то бесспорно! — почти что вскричал поручик. — Труд облагораживает! Человек должен постоянно трудиться. Вот, мои друзья пашут сохой, работают в поте лица.

— Ужас-то какой — сохой пахать, — вмешалась в разговор Анна.

— Почему ужас? — оторопел поручик.

— Так тяжело же, сохой, — пояснила Анька. — И лошади тяжело, и мужику. Вон, в нашей деревне, все мужики только плугом пашут. Плугом и легче, да земля лучше вспахивается.

— В деревне — это в вашем имении? — снисходительно поинтересовался поручик. — Вы, наверное, любопытствовали — как мужики землю пашут?

— А чего там любопытствовать-то? — пожала плечами сестричка. — Если твой отец пашет, дядьки, соседи, так не любопытствовать нужно, а помогать. Камней у нас много — сколько лет пашем, а они снизу лезут. Откидывать надо. А все наше имение — домик с огородом. У нас с батькой своего поля нет, только огород, так все равно, перед тем, как картошку сажать, сначала надо навоз разнести, а потом вспахивать. Батька весной лошадь у брата брал, да и пахал. По осени, конечно, картошкой рассчитывался. А лошадь у ваших товарищей пала, так наверное, они ее по собственной дурости загубили. Небось, пахать-то никто из них не умеет?

Пожалуй, если бы эти слова произнес я, дело закончилось бы скандалом, со всеми вытекающими. Но когда такое говорит красивая и хорошо одетая юная особа — совсем иное дело.

— Вот тут я даже не знаю, — растерялся поручик. — Возможно, что так и есть.

— Позвольте, выражу свое мнение, — вступил и я в разговор. — То, что граф Толстой говорит о нравственности, это прекрасно. Это я вам как судебный следователь говорю — нравственные люди закон преступают гораздо реже, нежели безнравственные. Но то, что с десяток — или, сколько там? образованных людей занимаются — Анька, заткни уши (Аня послушно приложила ладони к ушам) — так вот, занимаются всякой х… й — это глупость. Подождите, — пресек я попытку Салтыкова обидеться на нехорошее слово. — Я к тому, что есть люди — простые русские мужики, которые умеют пахать и сеять гораздо лучше, нежели приезжие горожане. Даже если и предположить, что приезжие научатся, какой в этом смысл?

— Они через физический труд придут к нравственности, к самоочищению.

— Ну да, самосовершенствование, саморазвитие… А для общества-то какая польза? Они получили возможность приобрести образование — так пусть потрудятся. Вашим приятелям не стыдно? Они сидели на лекциях, занимали место, а кто-то, из тех же крестьян, мечтал выучиться, не смог. Где справедливость? Не лучше ли, чтобы люди с университетским образованием отправились работать в школу? У нас учителей не хватает не то, что сельских школах, даже в гимназиях. Про инженеров вообще молчу. Пожалуйста — на завод, производством руководите. А гимназисты? Хотят заняться физическим трудом — пусть идут в землемеры. Этих-то тоже не хватает, а из-за межей постоянные споры и драки. У нас железные дороги прокладывают — возьмут в помощники геодезистов. Будет им труд, и трудности всякие. Получается, что ваши друзья — они попросту эгоисты.

— Почему эгоисты? — слегка растерялся Салтыков.

— Но вы, например, в пахари не идете. Понимаете — вас учили, вы давали присягу. Предположим — случись война — тьфу-тьфу, от вас, как от командира роты, больше проку, чем от меня. Меня, в лучшем случае, в унтер-офицеры возьмут. Согласны?

— Ну, это само-собой, — не стал спорить поручик.

— Вот и здесь — пусть каждый занимается своим делом. Вас выучили на офицера, у вас семейные традиции — это замечательно! А они, в сущности, следуют своим собственным капризам, вместо того, чтобы служить обществу. И не нам с вами опрощаться следует, как советует граф Толстой, а сделать так, чтобы пахарь образованным был, на пианино играл, иностранные языки знал.

— Ваня, а когда пахарю, если он устосается на пахоте, иностранные языки учить? И зачем? — съехидничала Анька.

— Аня, мы уже с тобой говорили — чем дальше идет развитие техники, тем легче жить пахарю. Первобытные земледельцы палкой-копалкой пользовались, потом мотыги научились делать. Лошадей приручили — уже легче стало. И плугом больше земли можно обработать, нежели сохой. Опять-таки — плуги разные. Милютин на судостроительном заводе цех собирается поставить, чтобы плуги колесные делать. А скоро — думаю, у нас имеется шанс дожить, на поля техника выйдет.

— Это ты про трактор, который сто лошадей заменит? — вспомнила Анька.

— Про него. И еще про сеялки, и про комбайны, которые станут поля убирать вместо баб, что с серпом корячатся, и про сенокосилки. С техникой и у пахаря время свободное появится. Вот, пусть за границу съездит. Посмотрит на картины в Париже, в Венеции побывает, на Эйфелеву башню. Или, вместо того, чтобы по каналам плавать — пусть по Волге путешествует. У нас тоже есть, что посмотреть.

Тьфу ты, про Эйфелеву башню я загнул. Надеюсь, спрашивать не станут — где такая? Не спросили. Анька покивала с умным видом, а Салтыков усмехнулся:

— Эх, Иван Александрович, вы так интересно рассказываете, что я чуть было во все это не поверил. Ладно что вспомнил, что вы литератор.

— Литераторство здесь не при чем, — парировал я. — Сенокосилки, сеялки — они уже вовсю используются. Разумеется, они пока на конном ходу, но все равно — конная сенокосилка заменит человек двадцать мужиков с косой, а то и больше. Конная сеялка — так это и потери зерна меньше, и оно равномернее поле засеивает. Правда, не у нас, а в Британии, в Германии. Еще в Северо-Американских штатах. И трактор — это только вопрос времени. Когда-то и паровоз удивление вызывал. Есть в истории закон ускорения прогресса. Сейчас, насколько я знаю, ведутся работы по созданию двигателя внутреннего сгорания. Лет через десять самобеглая коляска появится, а следом — и техника, которая на полях работать сможет.

— Так сами говорите — в Британии да Германии. Куда уж нам-то?

— А нам-то кто мешает? Вот, ежели, все умные да образованные люди в общины уйдут, физическим трудом станут заниматься, вместо умственного, так и будем мы сохой на козе пахать.

— Ваня, нам все это следует записать, — безапелляционно заявила Аня, не обращая внимание на постороннего.

— Записать-то нужно, а куда?

— Так в того же волшебника. Кто нам мешает рассказать — что в этой стране трактора есть? Ладно, про трактора мы писать не станем — не поймут нас, а вот про сенокосилки да сеялки — напишем.

— Давай-ка лучше про трактора, — решил я.

Почему так — Аньке потом объясню. Но она девчонка умная — сама поймет.

Высказал я поручику о том, что наболело, а ведь я, если брать по большому счету, неправ. Дело-то ведь не в том, что у нас народ глупый, косный, а в другом. Механизация нужна тогда, когда мало рабочих рук, а земли много. В той же Англии трактора стали использовать в сельском хозяйстве во время Первой Мировой войны, потому что батраки ушли воевать. А у нас? Рабочих рук много, а земли мало, либо она плохая. Зачем зажиточному крестьянину или нынешнему помещику тратить деньги на сенокосилку, если дешевле нанять малоземельных крестьян? А сено бабы граблями огребут, в стога сметают. Нет, нужны перемены.

Этак, до создания колхозов додумаюсь. Государю, что ли, подсказать? А нужно все-таки с промышленности начинать — стройки там, фабрики и заводы, чтобы было куда излишки рабочих рук перекачивать. В деревню — технику, а излишки рабочих рук — в город. А чтобы техника появилась — нужны рабочие руки. Замкнутый круг.

[1] Автор себя к таковым не относит. Он вообще человек скромный.