Господин следователь. Книга 11

Глава 14 Орудие преступления

Такого ужаса я еще не видел. Впрочем — я много чего в этой жизни не видел. И, по правде-то говоря, лучше бы этого никогда и не видеть.

Но что я? От такого зрелища обомлел и исправник, успевший повоевать, и оба полицейских — и Савушкин, и Смирнов.

Мертвая женщина в кресле, а на полу, в лужице запекшейся крови лежала раскрытая опасная бритва.

Казалось, голова почти отделена от туловища, а багровые рубцы запекшейся крови прикрывали перерезанные сосуды. Темно-синее платье спереди насквозь промокло от крови, которая успела засохнуть и превратиться в корку.

И только лицо оставалось чистым, удивительно белым, а мертвые глаза, уставившиеся в одну точку, ничего не выражали — ни боли, ни удивления, открытый рот, словно бы зашедший в беззвучном крике.

Сейчас мертвая Зинаида Дмитриевна, Зиночка — подружка Марии Ивановны Лентовской, выглядела лет на десять моложе.

Мы дружно закрестились, поснимали фуражки.

— Господи, неужели с собой покончила? — растерянно спросил исправник, посмотрев на меня.

— Нет, не похоже, — покачал я головой, потому что успел бегло осмотреть комнату — выдвинуты ящики стола, а в углу лежит плоская деревянная шкатулка — такие используют для хранения ценных бумаг. И рядом валяется что-то отпечатанное в типографии.

Чтобы не смотреть на мертвое тело и страшную рану, шагнул к шкатулке. Ага, так и есть — векселя. Если убийство с целью ограбления, то почему преступник их не взял?

Векселя отпечатаны в типографии, все честь по чести. От руки вписаны данные. Векселедержатель — Зинаида Дмитриевна Красильникова, которой надлежит получить от векселедателя — должника…

Что? Должник — Иван Андреевич Милютин? А суммы указаны приличные. Когда Иван Андреевич успел Зинаиде задолжать?

Впрочем, осмотрю все попозже.

— И где наш Федышинский? — вслух поинтересовался я и посетовал. — Небось, Михаил Терентьевич опять скажет — вот, мол, как Чернавский вернулся, сразу же и покойник случился.

На самом-то деле мне было все равно, что скажет наш патологоанатом, это я пытался войти в рабочий режим. Трупы в Череповце видел, но здесь впервые жертвой оказалась женщина, с которой был знаком. Да еще и убита так страшно.

Мне говорили, что за доктором уже послали, а отставной военврач, как правило, не опаздывает.

— А не будет нынче Федышинского, — сообщил исправник. Посмотрев на меня, усмехнулся. — Да не переживай, с Михаилом Терентьевичем все в порядке. Девица в его доме живет, его высокородие жизнью довольно, прием ведет, а самое главное — телеграфистов на крышу не загоняет. Все проще. Земство наше снова хай подняло — отчего во время выездов на убийства, полиция сотрудничает только с одним доктором, который, к тому же, не является работником земских врачебных учреждений? Потребовали, чтобы составили график дежурства земских врачей, чтобы те, по очереди, выезжали и на оказание помощи раненым и увечным, которые в полицейский участок поступают, и на убийства. Видите ли, им не нравится, что деньги из казны идут мимо бюджета земства.

Ну да, Федышинский у нас является частнопрактикующим врачом, потому что в силу чина и опыта, держаться за земство ему не нужно. А земство, стало быть, желает, чтобы деньги вначале поступали в его казну?

— Так и послал бы Румянцева подальше, — удивился я.

— Я-то бы и послал — наше дело, с кем нам сотрудничать, кому платить, земство рылом не вышли властям указывать, но Михаил Терентьевич спорить не стал. Да и гордость взыграла — не захотел он что-то доказывать, спорить. Послал всех подальше, да и все. А уговаривать… Сам понимаешь, с чего бы вдруг?

Понимаю Василия. У него и так дел хватает помимо уговаривания капризных докторов, тем более, что убийства у нас случаются нечасто. И нет пока надобности иметь при полицейском участке дежурного врача — этакую, ускоренную помощь, как в Москве. Опять-таки — Федышинский уже немолод, а вдруг женится, да уедет куда-нибудь в село, а то и в другой город, где его Дульсинею никто не знает? Смену пора готовить.

Ладно, посмотрим. Помнится, во время самоубийства актрисы — как вспомню, до сих пор переживаю, что погибла талантливая женщина, на вызов пришел земский врач… Кажется, по фамилии Опарышев? Да, точно. Виктор Петрович Опарышев. Он на меня произвел наилучшее впечатление. Профессиональную помощь женщине оказать не успел, но человек толковый, все мне разъяснил, подсказал. А то, что у него нет такого опыта, как у Федышинского, так где же его взять?

Доктор появился тогда, когда мы с Абрютиным закончили составление Акта осмотра места происшествия. Точнее — я заполнял протокол, описывая и выдвинутые ящики, и валявшуюся рядом со столом мелочь — четыре пятака, а исправник, со свойственной ему педантичностью составлял схему, с указанием расположения тела, а также мебели. Ее тут и было всего ничего — письменный стол, простой стул и кресло, в котором как раз и сидела Зинаида. Ни книжных полок, ни шкафа с книгами, ни каких-нибудь гросбухов. Образа, разумеется, но это даже не упоминаю, это понятно. Сундук в углу еще имеется — но он старый и пустой. Как я понимаю, это кабинет покойного соратника Ивана Андреевича Милютина? Странно, что ничего нет такого, «купеческого», но он мог свои дела и в конторе вести.

Василий даже указал на схеме — где валялся сломанный ящик с ценными бумагами. Все-таки, фотограф бы не помешал. Сделали бы снимок — куда проще. Хотя… Схемы никто не отменял[1].

Векселя я пока сгреб в кучку — потом все перепишу, как тело осмотрят. Конверт бы мне еще какой. Сложить в него все ценные бумаги, пусть исправник опечатает. Впрочем, нет. Ничего опечатывать не станем, сдам в банк, на ответственное хранение и расписку возьму.

И обыск — вернее, осмотр нужно провести.

Земский врач — и это был не Опарышев, оказался довольно молод — лет двадцать пять-тридцать. Худощавый, одетый с дешевым провинциальным шиком. Из-под расстегнутого пальто виднелась манишка — некогда, белоснежная, но пожелтевшая от частых стирок. Видно, что костюм пошит у портного, но ткань дешевая — коленки уже пузырятся. Лучше бы он купил штаны в лавке готового платья — сидели бы чуть похуже, но впечатление бы не испортили.

Вот, рассмотрел доктора, осудил, а теперь устыдился собственных некрасивых мыслей. Это я, сынок богатых родителей, имеющий хорошее жалованье и побочный доход, могу позволить себе и мундир построить, и прочее. А на жалованье земского лекаря не пошикуешь.

Вместо приветствия и представления, земский доктор скривился и спросил:

— И что вы от меня хотите?

Мы с исправником переглянулись, Василия Яковлевич сам представил мне эскулапа:

— Земский доктор — Константин Павлович Елисеев, в степени лекаря и в звании уездного врача. — Кивнул в сторону мертвого тела в кресле, Абрютин уточнил:

— Хотим, чтобы вы провели первичный осмотр.

Доктор пожал плечами, поморщился, вытащил из кармана носовой платок, обернул им свою ладонь и потрогал запястье Зиночки.

На лицо, окровавленную шею и платье, залитое кровью, лекарь старался не смотреть. Но ладно, что блевать не бежит. И такое бывает.

— Riqor mortis, — с важностью изрек врач и с чувством легкого превосходства посмотрел на нас.

— То, что имеется трупное окоченение, мы и так знаем, — терпеливо сообщил я. — Нас интересует другое.

— А что вас интересует? Заключение о смерти и счет за свои услуги я пришлю к завтрашнему дню. Оплату следует произвести в кассу земской управы.

— И это все? — удивился я. — Вы ничего не сделали, а собираетесь предъявить счет?

— Я прибыл, факт смерти удостоверил, а что вам еще от меня нужно? Будьте любезны — поясните толком.

Я начал терять терпение. Врач, прибывший на труп, не знает, что ему делать?

— Господин лекарь, у вас был курс судебной медицины?

— Допустим.

Если у Елисеева и был курс, он его либо прогуливал, или сдавал не Легонину, а кому-то другому. И не факт, что лекарь заканчивал Московский университет. Это мог быть и Харьковский с Казанским, или Варшавский. Кто знает, как там судебную медицину изучают? Не во всех же университетах имеется свой Легонин.

— В курсе судебной медицины говорится о том, что врач, по прибытии на место преступления, должен осмотреть мертвое тело, по возможности — установить время и обстоятельства, поспособствовавшие смерти. Градусником умеете пользоваться? Далее — если уж вы так любите латынь, следует произвести Post mortem autopsies, чтобы окончательно установить причину смерти.

— А зачем я стану терять время на вскрытие? — хмыкнул лекарь, брезгливо ткнув носком ботинка в окровавленную бритву. — И как я стану устанавливать время смерти, если не захватил с собой градусник? Меня вызвали на труп, так зачем измерять температуру у трупа? Вы что — не видите, что покойница сама себя прирезала? Плохо работаете, господин следователь, если не понимаете очевидных вещей.

Меня больше взбесило не хамство, а то, что лекарь ткнул ботинком в окровавленную бритву.

В морду что ли, лекаришке дать? Хотя… Определенно, парень растерян, изрядно напуган, но, словно подросток, пытается скрыть свою растерянность и беспомощность наглостью.

Я посмотрел на исправника, а тот сказал:

— Господин Елисеев, в данном случае, ваше мнение не имеет значения. Извольте выполнять свои служебные обязанности.

— У меня, господин исправник, хватает обязанностей и живых пациентов. Им я обязан оказывать помощь, а мертвой дамочке уже ничем не поможешь.

— Да вы, господин лекарь, забываетесь…

Василий Яковлевич тяжело задышал, столкнувшись с откровенным неповиновением. Опасаясь, что из-за разборок мы можем забыть о главном, я кивнул лекарю.

— Елисеев, можете быть свободны.

Видя, что лекарь медлит, повысил голос:

— Пошел вон отсюда, пока вас не отправили под арест. Спиридон Спиридонович, покажите ему дверь.

Надо бы вообще сказать — пошел вон, болван, но сдержался. Здесь не земский лекарь виноват, а его начальство. Прислали, понимаете ли… Неужели не видит, что все раскидано, а такое при самоубийстве бывает редко?

Савушкин — умный человек, быстренько подхватил земского доктора под локоток, вывел из комнаты, а потом вытолкал за дверь.

— Да я его… — начал звереть исправник, но я сумел успокоить друга. — Василий Яковлевич, дружище, давай потом. Не стоит устраивать разборки при мертвом теле. Нам сейчас главную работу надо исполнить.

Абрютин слегка успокоился, покрутил головой.

— Ну, сукин сын.

Почему из сотен студентов, ежегодно заканчивавших медицинские вузы, в Череповец прислали отъявленного осла? Каким критерием руководствуется земство? Но, самое скверное, что с точки зрения закона лекарю нельзя ничего предъявить. Не обязан земский врач производить Post mortem autopsies[2] по приказу исправника. Разумеется, Василий мог бы включить самодурство, заставил бы лекаря провести вскрытие, но вопрос — а сделает ли земский эскулап его добросовестно? Вон как он до руки покойницы дотрагивался — через платок. Уж на что у меня предвзятое отношение к покойникам, так и то, браться голой рукой не боюсь. Правда, потом эту руку мою раза три, но это детали. Но лекарь-то с больными людьми дело имеет, которые, время от времени умирают.

— Василий, мне эскулап тоже нахамил, но я же стерпел? И ты потерпи, а потом лекаришке козью морду сделаешь — я тебе в этом деле с удовольствием помогу, а пока надо отправить кого-нибудь за Федышинским, — попросил я. — Пусть скажет — дескать, Чернавский ему челом бьет, чтобы смилостивился наш боярин, и приехал. Мол, следователь готов старому ворчуну в ножки упасть.

— Придется самому ехать, — вздохнул исправник. — Наш Федышинский, тоже гусь тот еще, но он хотя бы свое дело знает.

Абрютин, оставив мне в помощь Савушкина и Смирнова, отправился уговаривать доктора.

Теперь — по степени важности. Прибрать бритву — исправник ее месторасположение нарисовал, подсуну лист бумаги, положу пока на стол.

Потом еще разочек осмотрю комнаты — особенно спальню, а пока надо ценные бумаги приходовать. Разумеется, это не «живые» деньги, но приравненные к ним.

И я, тяжело вздохнув, принялся пересчитывать и переписывать ценные бумаги. Новенькие, кстати.

— Значит, делаем так, — приказал я. — Я сажусь, записываю, а Спиридон Спиридонович мне диктует…

— А я что делаю? — поинтересовался Смирнов.

— А ты, господин старший городовой, будешь свидетелем — смотришь, чтобы мы с господином помощником пристава, что-нибудь не уперли.

Векселей оказалось десять штук, на общую сумму… 300 тысяч рублей. Первый — на сумму 20 тысяч рублей, должен быть предъявлен к оплате в 1885 году, остальные — с рассрочкой до 1892 года.

Триста тысяч рублей. На эти деньги можно купить каменный дом в Санкт-Петербурге — в три этажа, со службами. Еще парочку имений, но не здесь, а где-нибудь в Орловской или Курской губерниях, где чернозем. Что там еще можно приобрести? А, двухпалубный пароход.

А еще — почти десять верст железной дороги. Ну, при условии, что половину не украдут.

Все записали, расписались — я, как следователь, полицейские — как свидетели.

Странный какой-то преступник. Или мотивом убийства является не корысть, а что-то другое? Месть, предположим. За что Зиночке мстить? Отвергнутый воздыхатель? Еще смешнее. Зависть? Из зависти так не убивают.

Нет, ничего не понимаю.

Показалось, что прошло невесть сколько времени, но оказалось, что всего час. А тут я услышал знакомое ворчание.

— Стоило вернуться господину Чернавскому, как у нас опять имеется мертвое тело.

Хотел ответить что-нибудь подходящее, но, бросил взгляд на мертвую Зинаиду — и все острые слова куда-то пропали, просто спросил:

— Михаил Терентьевич, сможете что-то сказать?

Федышинский, первым делом скинул с себя фуражку и шинель, поискал взглядом — куда бы их пристроить? Не найдя вешалки, отдал их Смирнову, а сам принялся за осмотр.

Взяв руку Зинаиды, сказал:

— Ну, что я могу сказать? Температура — это я без всякого градусника скажу, около девятнадцати — двадцати градусов. Ректально измерять уже нет смысла — с учетом такого ранения, если и покажет, так опять-таки, с разбросом в один или два градуса. Можете доверить моему опыту.

Опыту Федышинского я верю.

— То есть, убита часов пятнадцать или шестнадцать, назад? — предположил я.

— Возможно, — хмыкнул доктор. — Еще возможно — что и тринадцать. Кровью истекла быстро, в комнате довольно тепло. Окоченение уже проходит, но тоже медленно. Веки отошли.

Значит, разброс по времени часа два-три? В принципе, вполне допустимый. Зинаиду Дмитриевну убили вчера, не позже полуночи, но не раньше восьми часов вечера. Опять-таки, лучше взять промежуток с запасом — от восемнадцати часов и до часу ночи.

Доктор встал, стал внимательно осматривать рану на шее.

— Убита сзади, и сверху — слева направо, — сказал Федышинский. — Предполагаю, что некто держал ее левой рукой за плечо, а правой чиркнул по горлу. Правда, похоже, что здесь не одна рана, а две. — Посмотрев на городовых, попросил: — Ну-ка, ребятушки, мне бы теплой водички, и тряпку какую-нибудь. Можно полотенечко намочить.

Смирнов переместил шинель доктора на письменный стол, а сам побежал вниз, на кухню.

— О чем задумался, господин следователь? — поинтересовался Федышинский.

— Вспоминаю признаки подобного самоубийства, — признался я. — У меня версия — что это убийство, а как вы сказали — что две раны, то призадумался.

Неужели лекаришко прав? Психанула Зинаида, устроила в кабинете небольшой погром, взяла бритву?

— И каковы же признаки? — полюбопытствовал доктор.

— У самоубийцы, который себя жизни лишает при помощи бритвы, как правило — три раны на шее. Две первые — неглубокие, а то и просто царапины, а третья — смертельная.

— Вполне возможно, — кивнул Федышинский. Подумав немного, одобрительно хмыкнул: — А ведь и верное. Неглубокие — примеряется человек, а потом третья — режет себя до смерти. Однако, правильно вам диплом с отличием дали, заслужили.

Я с недоверием посмотрел на старого эскулапа. Заболел, что ли, Михаил Терентьевич? Но сознаваться, что судебная медицина здесь не при чем — все дело в чтении детективов, я не стану.

— Признаюсь — сам первый раз с подобным столкнулся, — сообщил Михаил Терентьевич. — И резаных видел, и колотых, и стреляных. Но вот, чтобы кого-то бритвой по горлу — такое впервые вижу. И самоубийц не видел, и убитых. Но здесь — точно, что убили да ограбили барышню. Вон, извольте на уши глянуть.

Глядеть не хотелось, но пришлось себя пересилить. Федышинский слегка сдвинул волосы, и я увидел, что мочки ушей повреждены — выдирали сережки.

— У живой вырывали или у мертвой? — спросил я, на что доктор только пожал плечами. Кто ж теперь скажет?

Прибежал Смирнов с мокрым полотенцем.

— Пришлось самому брать — кухарка совсем обезумела — рыдает, едва об стену головой бьется. И даже нянька обезноженная ревет, — сообщил старший городовой.

Ну да, кухарка утром и обнаружила тело Зинаиды, потом заорала так, что соседи сбежались. Один из соседей (надо бы его допросить — только узнать бы, кто именно?) сбегал наверх, а потом побежал за полицией. Ладно, все узнаю, всех допрошу.

Доктор отжал полотенце, слегка протер горло влажной тканью.

— Ага, сразу- то не увидеть, — хмыкнул он. — Две резаные раны — обе рядом. Глубокие, но насколько — это я потом сообщу. И обе, я вам скажу, смертельные. Так что — убийство это, господин следователь.

— Похоже на орудие убийства? — кивнул я на бритву.

Федышинский бритву уже видел, поэтому лишь кивнул:

— Оно самое.

[1] Автор, имея некоторый опыт осмотра места происшествий может сказать, что фотографии, выполненные экспертом-криминалистом, скорее дополняют составленные схемы.

[2] Посмертное вскрытие