Господин следователь. Книга 11

Глава 21 Грехи молодости

После обеда я застал-таки Михаила Терентьевич на его рабочем месте. Вскрытие он провел, акт судебно-медицинской экспертизы написал. Казалось бы, что еще?

Но было еще кое-что, о чем расскажу чуточку позже.

А к четырем часам, как уговаривались, пришел к Лентовским.

Встречали меня Иван Андреевич Милютин и его дочь — хозяйка дома. А сам хозяин — мой начальник, решил, что присутствовать на допросе собственной жены не станет. Эх, Николай Викентьевич. Вот, если бы мою Леночку принялся допрашивать следователь, позволив мне присутствовать на допросе — разве бы я отказался?

Подумав, мы все-таки решили, что беседовать станем не вместе, а порознь. И вначале составлю разговор с Городским головой, а уже потом с его дочерью. И никаких бумаг пока составлять не стану. Бумага от разговора отвлекает, заставляет насторожиться. Лучше мы сейчас так, без протокола, а уже потом, в тиши кабинета, все запишу, да и пошлю с курьером, чтобы расписались.

Ага, с курьером. Особенно, если курьером поработает мой начальник. Но ему не привыкать.

— Иван Андреевич, кто у Зинаиды Дмитриевны наследник? — задал я свой первый вопрос. Я-то считал, что она к череповецким Красильниковым относится, а узнал, что ваш компаньон приезжий.

— Приезжий, — кивнул Иван Андреевич. — А нашим Красильниковым только однофамилец. Мы с Дмитрием почти сорок лет назад познакомились, когда я с братом из Череповца в Санкт-Петербург скот гонял. Слыхали, небось, с чего мы дело свое начинали?

Я кивнул. Еще бы, да не слыхал. Братья Милютины рано остались без отца. Сначала Иван и Василий покупали в окрестных деревнях скот, перегоняли его в столицу (600 верст пешком!), потом начали закупать зерно, обзавелись лодкой для перевозки. А там — пошло-поехало.

— Дмитрий сам из Рыбинска родом, но не из купцов, как мы — из мастеровых, которые барки делают. Он же, как и мы, рано без отца остался. Гонору много было — в подручные к дядьям или прочей родне пойти не хотел, желал сам — и строить, и продавать. А родня у него — дескать, куда тебе, сопляку, самому продавать? Первую лодку сделал — крепкая, да неказистая. Его родня на смех подняла. А мы с братом посмотрели, да и взяли. Барка, пусть и неказистая, но добротная, а продал он нам по дешевке. Потом и вторую у него взяли. Но кроме нас, у него лодки никто не покупал, а жить-то надо, так стал он потихонечу нам помогать — с мужиками заранее договаривался о покупке зерна. Мастерскую продал, стал у нас вроде приказчика. И барки покупал, и зерно скупал. А человек он экономный, денег поднакопил, женился, потом решил сюда переехать. Все деньги свои мне из рук в руки передал — мол, знаю, не обманешь. Помню, я на его деньги четыре баржи купил. А в Череповце он у меня правой рукой стал. Василий — брат, все больше в разъездах, он либо в Нижнем, либо в Самаре, да и завод на нем, а мне постоянно то в Рыбинск, то в Санкт-Петербург мотаться приходится. Дмитрий и за пристань отвечал, куда зерно из полубарок сгружают, и за перегрузку. А самое главное — следил, чтобы баржи по Мариинке вовремя уходили. Как Дмитрия не стало, четырех приказчиков вместо него нанимать пришлось.

— То есть, наследников Зинаиды искать придется? — уточнил я, слегка взгрустнув. Нет бы, Иван Андреевич мне конкретного наследника назвал, был бы у меня подозреваемый.

— В Рыбинске придется искать, — вздохнул Милютин. — Стряпчему своему поручение дал — займется. А уж как скоро — один бог ведает.

М-да, Городскому голове, простите за каламбур, лишняя головная боль. С наследством покойного генерала Калиновского у Предводителя дворянства должна голова болеть, а Красильниковы — это уже Городская управа.

— Иван Андреевич, при осмотре кабинета Зинаиды Дмитриевны, я обнаружил векселя, выписанные от вашего имени. И сумма несусветная — триста тысяч.

— А что мне оставалось делать? — пожал плечами Иван Андреевич Милютин. — Зинаида, Царствие ей Небесное, несколько месяцев назад завела разговор о том, что она собирается создать свою собственную семью, а у ее будущего мужа могут быть другие планы, нежели оставлять наследство супруги в торговом деле. Стало быть — ей понадобятся все ее деньги — все наследство отца. Я, конечно, попытался поуговаривать, но Зинаида уперлась — мол, хочу! Видимо, очень спешила новую жизнь начать…

Иван Андреевич вздохнул. Понятно, что жалко ей дочку старого друга, да еще и подругу собственной дочери.

— Теперь вот, думаю — как же я правильно поступил, что векселя Зиночке выписал, — задумчиво сообщил вдруг Милютин.

— Почему правильно? — не понял я.

— А потому, что не будь векселей, я бы у вас первым подозреваемым стал. Верно? У меня самый крепкий мотив — избавиться от девицы, которой деньги принадлежат, вложенные в мое дело. Триста с лишним тысяч! Конечно, не сам бы пошел, а нанял кого.

Забавно, но я Милютина не рассматривал в роли подозреваемого. Вру. Конечно же рассматривал. Правда, его кандидатуру отмел сразу. И дело не в моей симпатии к Ивану Андреевичу, а в практичности, о чем я сразу и поведал Городскому голове:

— Иван Андреевич, вам не было надобности убирать Зинаиду. Ни самому к ней с бритвой идти, ни убийцу нанимать. Хлопотно это, да и опасно.

Про себя подумал, что Милютин бы нанял убийцу, действовавшего проще. И не бритвой по горлу, а ножом в бок или топором по голове. А уж бритвой? Фу… Да и где бы городской голова убийцу сыскал? Нет у нас в России контор по найму киллеров. Найми кого — убивец тебя и заложит.

Нет, что-то меня не туда занесло. Фантазирую. Вслух сказал:

— Зачем вам такие сложности? Вы могли бы прекрасно обойтись без мокрухи. (Милютин, если и не понял термина, но виду не показал.) Кто другой, на вашем месте, просто сделал бы круглые глаза и сказал барышне: 'Зинуль, какие деньги? То, что я тебе каждый месяц по двести рублей выплачиваю — это благодеяние с моей стороны. Чту, скажем так, память своего друга. А у Дмитрия Степановича ничего и не было. Пойди, докажи, что не так. Письменно деньги Дмитрия Степановича Красильникова нигде не зафиксированы, а слова — они только слова. Так что, радуйся Зиночка, что тебе двести рублей платят. А будешь хорохориться — и этих денег тебя лишу. Придется тебе в прачки идти, потому что в кухарки тебя никто не возьмет — стряпать не умеешь.

Милютин поморщился. Понимаю, что он слишком честный человек для купца первой гильдии, но…

Не будем рассуждать о том, что таких честных купцов в природе не существует. Разве что, Иван Андреевич, которого сам Горький назвал «белой вороной» среди капиталистов. Но честность купеческая меня нынче мало волнует, потому что вопросы другие имеются.

— Значит, вы решили навести порядок в денежных делах между вами и наследницей вашего компаньона и решили выдать ее долю векселями?

— А мне по-другому и не выдать, — хмыкнул Милютин. — Казна за зерно только треть денег перечислила, в кассе всего ничего — тысяч пятьсот, а мне еще надо с акционерами Рыбинской биржи рассчитаться, а в январе выплачивать акционерам банка. Мне сейчас даже в долг такие деньги не взять. Не найти столько. Нет, — поправился Городской голова, — найти-то найду, если акции заложить, или завод. Так и закладывать — тоже время понадобится. Половина прибыли за нынешний год на рельсы ушла.

— На рельсы? — не понял я.

— А как железную дорогу до Череповца строить без рельсов? — удивленно посмотрел на меня Милютин.

— А разве не казна должна рельсы покупать?

— Казна-то должна, — усмехнулся Иван Андреевич. — Только, если казна начнет покупать — ей эти рельсы миллиона в три обойдутся, а если я сам, как частное лицо заказ сделаю — то в миллион. И сроки, опять-таки. Лучше, если рельсы поставят сразу, когда дорогу проложат. И шпалы надо готовить, чтобы коротышей не подсунули. Просушить, пропитать.

Я вытаращился на нашего городского голову. Что-то я о таком никогда не слышал, чтобы частные лица пытались государственные деньги сэкономить.

— Но деньги-то вам вернут? — поинтересовался я.

— Вернут, разумеется, — ответил Милютин. Правда, не очень уверенно. — Вернут через два года, в рассрочку. Весной — кровь из носу, нужно картографические работы провести, чтобы просеку вырубать.

— А где вы рельсы заказывали? На Урале? — полюбопытствовал я. Читал когда-то, что на Николаевской железной дороге использовались именно уральские рельсы, с заводов Демидова.

— С Урала везти — доставка дорого обойдется. К тому же — напрямую не выйдет, а посредники свой процент норовят хапнуть. В миллион бы точно не уложился. Дешевле в Швеции рельсы брать, да и ближе. И сталь у шведов хорошая. Даст бог — и мы станем делать не хуже. И паровозостроительный завод — ежели, соберемся в Череповце ставить, тоже шведы помогут. Но это потом, как железную дорогу запустим.

Я еще немножко поудивлялся, покивал головой с умным видом, спросил:

— Значит, с Зинаидой вы так и решили — деньги она получит в рассрочку?

— Совершенно верно. Я, для начала, приказал подсчитать — сколько денег Красильникова в моем деле? Приказчики все записи подняли, получилось, что больше трехсот тысяч рублей.

— А когда вы векселя передали?

— Где-то… — призадумался Милютин, — с месяц назад. Зинаида, правда, стала отнекиваться — мол, дядя Ваня, вроде, как и не нужно, а я ответил — ежели, тебе не нужно, так ты тогда и к оплате не предъявляй. Пусть у тебя лежат, а лучше — в банк отдай, или стряпчего себе заведи, чтобы твоими делами занимался. Зато мне спокойнее — с деньгами разобрались, ясность внесли. Выписал векселя на триста тысяч, с рассрочкой в погашении до 91-го года. Зинаида все-таки купеческая дочь, в векселях толк знает. Захочет пораньше получить — получит, только не триста, а поменьше. Еще наличными семь тысяч приказал выдать. Расписку от Зины взяли. Если нужна — прикажу, копию для вас сделают.

— Прикажите, — попросил я.

Семь тысяч рублей наличными, сережки с жемчугом, ридикюль. Что ж, уже хлеб. Вот и конкретика появилась. Авось, что-нибудь из перечня и «засветится».

— Иван Андреевич, а деньги Зинаида не в сумочку сложила?

— Вот тут, Иван Александрович, ничего не могу сказать. У Зины ридикюль с собой был — точно помню. Для векселей ей специальную шкатулочку дали — у нас таких много, а куда она деньги сунула — не знаю. Я, как векселя подписал, из конторы ушел, а наличные приказчик ей выдавал.

Конечно же в сумочку, а куда же еще? Но уточнить нужно. Городовых озадачу — пусть, ко всему прочему, попытаются выяснить — не шел ли по улице мужик с ридикюлем?

— Тогда завтра же приказчику своему прикажите, пусть берет расписку, или копию и идет ко мне на допрос. Лучше прямо с утра.

— Как скажете.

— Иван Андреевич, как вы считаете — отчего преступник векселя не взял? — поинтересовался я. — С одной стороны — эти векселя после себя кровавый след оставили. Но, если подумать — мог он ценные бумаги использовать?

— А вы бы смогли? — поинтересовался Милютин. Вроде и невежливо отвечать вопросом на вопрос, но Иван Андреевич пояснил:

— Я, отчего спрашиваю. Вы, пусть к торговым делам отношение не имеете, но человек вы умный. Стали бы с векселями связываться?

Я призадумался. Теоретически, можно отыскать покупателя, договориться с ним о продаже векселей. Разумеется, не по номинальной стоимости, за половину, а то и за десятую часть. Найти какую-нибудь женщину, выдать ее за Зинаиду Красильникову, чтобы она, на глазах потенциального покупателя сделала передаточную надпись. Индоссамент, кажется? Этот покупатель еще разочек продаст вексель.

Нет, не выйдет. Слишком длинную цепочку придется выстраивать, а при появлении первого же векселя, предъявленного к оплате, Иван Андреевич его опротестует. Потом мы цепочку раскрутим, и все «совладельцы» векселя отправятся под суд. Это вам не сынок, что подпись папеньки подделывает, здесь все серьезно.

А при появлении законных наследников Зинаиды, векселя Милютину все равно придется оплачивать, но вполне легально, и с рассрочкой.

— Да, тут вы правы, — согласился я. — Не осилить убийце такую сумму. Тем более, что он и так заполучил неплохой куш — семь тысяч.

— Вот и я про то. Убийца — он не дурак, рисковать не станет.

— Еще я у Зинаиды акции вашего банка изъял, — сообщил я. — Я их тоже, до появления законных наследников в Казенную палату на хранение сдал.

— Акции? — удивился Милютин. — А они-то у нее откуда взялись? У Зинаиды акции в нашей Питерской конторе лежат, на них дивиденды каждый год набегают. За прошлый год на Зиночкин счет тысяч пять должны были перечислить.

— Вот тут уж не знаю, — развел я руками. — Осматривал ее спальню, заглянул в комод, а они там и были спрятаны. Сто акций Волжско-Камского банка, по двести рублей каждая. Интересно, сколько они сейчас стоят?

Не стал говорить, что акции были спрятаны под нижним бельем, но Иван Андреевич и сам может догадаться. А еще подумалось, что как прекрасно, что я не стряпчий, что станет заниматься наследством покойной Зинаиды. Придется все систематизировать, отыскать разрозненные счета.

Кстати, я не нашел в доме Красильниковой банковских депозитов.

— Сейчас их можно продать по двести двадцать, может — двести тридцать рублей. Но лучше не продавать. Акции наши, как железную дорогу строить начнем, в гору пойдут. И те, что вскорости выпустим, и старые — Волжско-Камского банка. Деньги-то на строительство через наш банк пойдут.

В гору — это хорошо. И Анька мне поручение давала — прикупить акций Александровской железной дороги, тысяч на пятнадцать. Не забыть бы потом поинтересоваться.

— А, вспомнил, — воскликнул Милютин. — Лет восемь назад, Дмитрий, покойный, Зинаиде подарок решил сделать — сто акций подарить, чтобы дочка со своими деньгами была. А она, верно, в комод засунула, да и забыла. А ведь на эти акции тоже денежек набежало.

— А сколько у Зинаиды на счетах? — поинтересовался я.

— В нашем банке — тысяч двести, не меньше.

Ерш твою медь! У меня не голова, а жестяная банка.

— Иван Андреевич, вы сможете телеграмму дать, чтобы счета Красильниковой заблокировать… я хотел сказать — заморозить? И тех, кто попытается снять деньги со счетов, задерживать и сдавать в полицию?

— Еще вчера такое распоряжение отдал, — сообщил Милютин. — И в наше отделение, и в главный банк. Конечно, у покойного Дмитрия могли быть деньги в каком ином банке, но сомневаюсь.

— Фух, замечательно, — выдохнул я. — Вы молодец, Иван Андреевич. Я сам бы должен такое распоряжение отдать, но…

Хотел сказать — лопухнулся, но не сказал. А придумать другое слово не смог. И то, что у Зинаиды, кроме наличных средств, могли еще иметься и банковские счета. из головы вылетело.

— Вы попросту не успели, — утешил меня Милютин. — Знаю, вы и так денно и нощно трудитесь, чтобы убийцу найти. К тому же — откуда вам про Зинкины деньги знать?

Мне стало неловко. Тружусь… Я все утро письмами занимался, и литературой. А следовало убийцу искать. Или хотя бы письма от «жениха» почитать. А я только штемпеля глянул. Убедился, что последняя эпистола пришла два месяца назад, отложил в сторону. Чужие письма читать не люблю, разве, по делу, а здесь смысла не вижу. Или есть смысл?

Чтобы замаскировать неловкость, сказал:

— Иван Андреевич, вы мне очень помогли. А с официальными показаниями — как договаривались. Сделаю запись, попрошу Николая Викентьевича вам показать,

— Чай будете пить? Или сразу Машу позвать?

Чаю бы попить невредно, но, обуявший стыд потребовал, чтобы я поработал. В том смысле — что поговорил бы с подругой убитой.

— Чай лучше потом, — изрек я. — А я бы с Марией Ивановной поговорил.

Госпожа Лентовская уселась за собственный стол, но выглядела не хозяйкой кабинета, а скромной школьницей.

— Мария Ивановна, скажите — отец Зинаиды Дмитриевны, был строгим отцом?

Кажется, супруга моего начальника была изрядно удивлена вопросом.

— Иван Александрович, а какое это имеет значение?

Значение… Возможно, что никакого. Но после посещения морга у меня перед глазами стоит не лицо мертвой женщины, а ее спина — мертвенно-бледная, покрытая старыми шрамами.

— Как я и полагал изначально — смерть наступила в результате перерезания горла и обильной кровопотери, — сказал доктор. — Беременности не обнаружено. Но вот на спине у покойной очень характерные следы. Застарелые, надо сказать. Не хотите глянуть?

И зачем я согласился? Мог бы и на слово доктору поверить.

Чтобы посмотреть спину, пришлось помогать Михаилу Терентьевичу повернуть женщину на бок. Боже, до сих пор ощущаю на своих ладонях мертвую плоть — холодную и слегка липкую.

Некоторые из шрамов выбелились, почти пропали, но кое-какие оставались синими даже теперь, после смерти.

— Особенности строения кожи, — пояснил Михаил Терентьевич. — У кого-то шрамы рассасываются с течением времени, у кого-то нет. Когда-то барышню по спине отхлестали — не то плеткой, не то ремнем. Помогайте, — скомандовал доктор. — Положим барышню обратно.

Я помогал. Тем не менее, заслужил неодобрительный вздох от нашего внештатного патологоанатома.

— Хорошо, что вы не доктором стали, а юристом, — хмыкнул Федышинский.

— Видел я вашего коллегу из земской больницы, — огрызнулся я. — Так тот покойницу через платочек щупал…

— Елисеева, что ли? — скривился Михаил Терентьевич. — Это не мой коллега, а так, недоразумение. Не знаю, как он вообще диплом получил? По мне — гнать его поганой метлой. Если покойников боится — так он и живым помочь не сможет.

Не стал ничего говорить, но дал зарок — как только разберусь с делом Зинаиды, начну разбираться с господином Елисеевым. Диплом проверю, уточню — какое учебное заведение заканчивал, попрошу Абрютина запрос отправить. Кто знает, не получил ли земский лекарь документ об образовании нечестным путем? Или, он его вообще купил. В моей реальности такие казусы случались, как знать — может, и здесь такое практикуется? Правда, если смотреть на внешний вид Елисеева — дешевую одежду, сомнительно, что у него бы хватило денег.

После покойницкой я долго оттирал ладони свежим снегом, а потом еще забежал домой — помыл руки с мылом.

— Мария Ивановна, — честно сказал я. — Сам не знаю, что имеет значение для раскрытия преступления, а что нет? Такое чувство, что в полной темноте иду, на ощупь. И что-то такое. сам не знаю, как лучше объяснить. В общем — витает нечто такое, что мне подсказку дать может, а что именно — я не знаю. Мне бы зацепиться за что-то… а у Зиночки, у подружки вашей покойной, на спине старые шрамы. Такие, словно ее плеткой пороли. Кто ее так избил? Отец или кто-то другой? Вот, я и спрашиваю — суровым ли человеком был батюшка Зинаиды? Вы мне как-то говорили, что Дмитрий Степанович дочку в училище не хотел отдавать, а прислуга сказала — мол, в строгости всех хозяин держал. Ни украшения не разрешал покупать, ни платья новые. Но отец порол — это одно, а не он, совсем иное.

Госпожа Лентовская задумалась. Пожала плечами и сказала:

— Сложно сейчас сказать — суровым ли дядя Митя отцом был, нет ли. Зиночку он точно, любил. Переживал, конечно, что сына у него нет, некому деньги свои завещать. Он же и в купцы записываться не стал, потому что девка у него. В строгости, это да. Но все необходимое у Зиночки было. Игрушки были, комната своя имелась. Но на наряды он и на самом деле деньги жалел — дескать, зачем? Хватит тебе двух платьев — домашнее, да еще то, в котором в церковь ходить. Юбка и блузка у Зинаиды еще были, в чем учиться ходила. Дядя Митя всегда говорил — мол, мы из простых, а зачем простым людям лишнее? Нет, все равно он дочку любил.

— Любил, но так дочку выпорол, что шрамы остались, — напомнил я. — Неужели вы про это не знаете? Он ее постоянно бил или один раз?

Мария Ивановна опять замолчала. Вон, даже губу прикусила. Определенно, не хочет рассказывать. Так, сменим тактику.

— Маша, а может, все-таки правду скажешь?

Лентовская захлопала глазами, покрутила головой и ответила:

— Иван Александрович, когда вы меня Машей называете, да еще таким тоном — сразу пугаюсь. Меня так в училище учитель наш — Виктор Анатольевич называл, если он недоволен был. Обычно он меня полным именем звал — Мария, а если Машей — значит, ругать станет. Вот и вы…

А то я не знаю! Я это еще в прошлый раз, когда проводил с Марией Ивановной и Зинаидой Дмитриевной «ресурсный круг» заметил. Не думал, правда, что это может понадобится. Вишь, во второй раз пригодилось.

Вместо того, чтобы поддержать разговор, я очень строго посмотрел в глаза Марии Ивановны и та, наконец, сдалась.

— Один раз такое и было. Давным-давно, когда ей семнадцать лет было.

— А за что?

— Застал он как-то Зинку с кавалером.

— Застал?

Мария Ивановна покосилась на дверь — не слышит ли отец, и шепотом сообщила:

— В сарае он их застал, на сене. Кавалер-то сбежать успел — как был, без штанов, а Зинка-то нет. Дядя Митя — Дмитрий Степанович, так Зинку ремнем отходил, что она почти месяц дома лежала. Потом-то, конечно, охолонул, жалко стало — дочка, как-никак, но сделанного-то не воротишь.

— А кавалер?

— А что кавалер… — повела плечами Мария Ивановна. — Перепугался он до смерти, домой прибежал, оделся, а потом из города и сбежал. Решил, что убьет его Дмитрий Степанович.

— Убил бы? — поинтересовался я.

— Ежели сразу не убил, то потом и подавно бы не стал. Но и жениться бы на Зиночке не позволил. Дядя Митя считал, что кавалер у нее, как есть беспутный. Ни торговать не желает, ни своими руками что-то полезное делать.

Что ж, и такое бывает. Зинаида, как помню по фотографиям, совсем другой была. Не скажу, что писаная красавица, но вполне симпатичная барышня. Влюбил в себя разгильдяй девчонку из богатой семьи, совратил ее. Возможно, рассчитывал, что девушка забеременеет, тогда родителям придется ее замуж за него отдавать. Во все времена такое было. Но, не рассчитал.

— И далеко убежал?

— Далеко, — усмехнулась Мария Ивановна. — Бежал, аж до самого Санкт-Петербурга. Но про то мы уже потом узнали, когда кавалер в Череповец вернулся. Мать у него тут осталась. Теперь-то уже померла, но тогда-то живая была, сказала — мол, денег на дорогу дала, а больше ничего не скажу.

— А вернулся когда? — заинтересовался я.

— Вернулся уже после смерти Дмитрия Степановича. Сколько уже лет-то прошло…? Да, лет пять уж миновало. Приехал, свою парикмахерскую открыл. Так вы, верно, ее знаете. У нее вывеска забавная…

— Мастер Жан он все умеет: Двадцать лет стрижет и бреет, — пробормотал я.

— Вот-вот… Но какой же он Жан? Ванька он, Сальников. Ванька парикмахером и раньше работал, только не на себя, а на хозяина. Дядя Митя и говорил, что не желает выдавать дочку замуж за цирюльника. Мол — за мужика бы простого лучше отдал. Мужик-то, он землю пашет, сам себе хозяин. За цирюльника — все равно, что за полового трактирного.