Господин следователь. Книга 11

Глава 11 Семейный альбом

Рассчитывали, что вечер, посвященный именинам деда закончится быстро — часам к десяти, но разъехались после полуночи. Причем — далеко после, ближе к рассвету.

А нам, как самым близким родственникам, пришлось ждать, пока все гости не покинут дом деда.

Старый генерал очень устал, но выглядел абсолютно счастливым. Еще бы — его посетил государь, вручил орденскую ленту, а внук спел такую песню, что половина гостей, не стесняясь, вытирали слезы. У каждого, из сидящих в зале были свои родные и близкие, не вернувшиеся с войны.

Почему вместо мальчика Вовы я назвал имя Сашки? Наверное, из-за отца, не дождавшегося своего батюшки — моего деда, с Крымской войны. Но, если гости решили, что прогнулся перед государем — пусть думают. Еще государю, и всем присутствующим понравилась песня «Офицеры», которую я спер у Газманова, слегка переделав. Вместо Афгана прозвучала Шипка, а свободу заменил на веру. Но эту песню и до меня «попаданцы» переделывали [1].

И была еще одна песня, тронувшая гостей до слез.

С чего начинается Родина?

С окошек горящих вдали

Со старого дедова кивера

Что где-то в шкафу мы нашли

А может она начинается

Со стука вагонных колес

И с клятвы, которые в юности

Ты ей в своем сердце принес[2]

Наверное, я бы еще попел, но император покинул наше общество — у него и другие дела имеются, а есть уже хочется, поэтому, все отправились к накрытым столам. Государь на прощание еще раз обнял деда, кивнул гостям, а со мной попрощался за руку, присовокупив, что очень рад был меня послушать и, как-нибудь позже, он хотел бы, чтобы я выступил перед императрицей и его детьми.

Ладно, что во время банкета никому не пришло в голову попросить Чернавского-младшего спеть — коллежский асессор, кавалер и внук генерала от инфантерии, все-таки не певец в ресторане и пьяных гостей развлекать не обязан. Я в такие тонкости не вдаюсь, по мне, иное опасно. Если сидишь за столом, а тебе приходится не только есть, но и пить — пусть по глоточку, а не целыми рюмками, имеется опасность провала. Накопится этих «глоточков» на полновесный стакан, долбанет по мозгам и выдашь что-нибудь такое-этакое. Нет, не шансон — я его не очень люблю, другое. Боюсь, что «Короля и Шута» здешняя публика не оценит.

Если бы не родственники, заполонившие дом старика, то мы, скорее всего, остались бы у него ночевать, а теперь все главные спальные места были заняты. Но я не люблю спать в чужой постели — вон, мне и в доме родителей до сих пор непривычно.

Ночью изрядно похолодало, и мне было жалко нашего кучера, лошадей, вынужденных ждать нас столько времени, а еще — нас самих. Ветер дует — не то с Невы, не то с Финского залива. И кажется — со всех сторон. Нет бы, Петру Великому столицу в Крым перенести. Подумаешь, он турецким в те времена был, имелся повод отбить.

Ладно — мы-то с отцом в мундирах, а сюртуки суконные, не успеем замерзнуть, а каково женщинам в легких платьях? Но оказывается, у маменьки этот вопрос продуман, потому что в карете оказались две теплые шали, в которые она укуталась сама, и укутала Аньку. Точнее — сначала Аньку, а уж потом себя.

Мы сидели так — на одной скамейке мы с маменькой, напротив — отец с Аней. Понятно, что разместились, согласно габаритам. Батюшка крупный, Анька мелкая.

— Отец доволен, — заметила маменька. — Не чаял он святого Владимира первой степени получить.

— Как думаешь — догадывается Николай Федорович, кому орденом обязан? — поинтересовался отец.

— А кому? — удивилась маменька.

— Внуку своему, — хмыкнул товарищ министра.

— А Ваня-то здесь при чем?

— А Ваня… — принялся объяснять отец, но притих.

— Так что Ваня? — в нетерпении переспросила маменька.

— Ш-ш-ш… — зашипел отец, пытаясь жестами показать супруге, чтобы не шумела. Сказал шепотом: — Потом, дома.

Чего это он? А, вот оно что. Самый младший член нашей семьи — барышня Анечка, заснула на плече у господина тайного советника. И поздно уже, да и в предыдущую ночь девчонка, скорее всего волновалась и не спала. В сущности, для Аньки сегодня тоже был важный день — почти как бал Наташи Ростовой. Столько важных персон, включая самого государя. Это она только показывала — мол, все нипочем, но, на самом-то деле перенервничала и отрубилась.

Отец сидел, хлопая глазами, а еще пытался придерживать девчонку рукой, чтобы на каком-нибудь ухабе (столица, блин!) голова барышни с его плеча не соскочила.

— Господи, как котенок, — умилилась маменька, глядя на Аню.

Мне бы следовало опять позавидовать — мол, барышней-то умиляются, а мной? Нет, не буду. Барышня и на самом деле, словно Кузька, когда тот был совсем маленьким — набегается, а потом «отключается» на том месте, где его застала усталость.

Мы доехали, карета остановилась, но Аня продолжала спать.

— Не будите ребенка, — грозным шепотом предупредил отец. — Сейчас мы ее сами перенесем.

Вот те на! Грозный товарищ министра внутренних дел, еще недавно считавший Аньку не более, чем кухаркой, теперь дрожит над ней, словно любящий папочка.

Я вышел первым, помог маменьке (ну кто придумал такие пышные шлейфы?), протянул руки:

— Давай уж…

— Не урони, — настрожил меня отец, подхватывая барышню под попку и спинку и, осторожно, передавая ее мне.

— Угу, — отозвался я, подхватывая будущую медичку.

Анька была не слишком тяжелой — пуда три, плюс-минус пару килограмм. Донесу.

Карета слегка содрогнулась — это товарищ министра сошел. Хорошо, что Аньку держу, а не батюшку!

— Давай мне, тебе-то, небось, тяжело, — предложил отец, пытаясь отобрать у меня барышню, но от его прикосновения Анька проснулась и принялась брыкаться.

— Нет-нет, Ваня, не сплю, сама дойду. Что мне потом Леночка скажет?

Барышня встала, но спросонок ее слегка «повело», и батюшка, не спрашивая разрешения, сам подхватил Аньку на руки и понес в дом, а уж на швейцара, промедлившего на полсекунды открыть дверь, зашипел так страшно, что бедолага теперь икать станет.

— Иван Александрович, гитарку-то не забудьте! Мне вот, велели вам передать.

Наш кучер, сойдя с облучка, протягивал мне гитару.

Точно, подарок деда я и забыл. Видимо, не слишком-то он и нужен. Я и в Череповце свою гитару держу у Десятовых, и здесь, уехал бы, и забыл. А все потому, что будет гитара на глазах — не удержусь, да как начну петь!

А тут к нам ломанулась и прочая челядь… Нет, прислуга, предлагавшая помочь донести барышню до ее спальни. Как же, доверит кому-то батюшка. Кажется, на руках у отца Анька снова заснула.

Поднимаясь на второй этаж, маменька хмыкнула:

— Жена полковника Изилантьева — он у батюшки моего когда-то в адъютантах ходил, спрашивает ехидненько — мол, чья это доченька? Говорю — дальняя родственница, из деревни, не верит. Посмотрела с сожалением — знаем мы, этих дальних, мужа надо было держать в строгости!

— А ты говори — мол, Ивана дочка, — посоветовал я. — Не доглядели за сыном, дочку привез незаконную. Куда же ее теперь? Мы с Леной ее удочерим.

— Мал ты еще барышень удочерять, — повернулся ко мне отец. — А вот нам, с Оленькой, в самый раз. Только…

Ну да, знаю, не получится удочерить.

При повороте барышня случайно махнула косой, едва не попав мне в глаз. Отмахиваясь, обратил внимание, что кончик косы скреплен… черно-красной лентой.

— Мамуль, а что это? — не удержался от вопроса.

Маменька сделала невинный вид, потом пояснила с улыбкой:

— Дедушке шейная лента к Владимиру теперь не нужна, а крест к новой ленте крепить — там шнурочек есть. Вот, я косу Анечки переплела…

Надеюсь, никто не заметил, что в косу барышни вплели орденскую ленту? И кто вплел⁈ Дочь, жена и мать «владимирских» кавалеров.

Впрочем, если кто и заметил, так не понял.

Анечку все-таки поставили на ноги, передали Людмиле — ее гувернантке. Нет, не гувернантка это, а горничная. Правда, горничные обычно ассоциируются с молодыми женщинами или девушками, а тут тетенька под сорок. И выглядела она не как прислуга, а как бонна. Я уже спрашивал у маменьки — почему бы в горничные для барышни не взять кого-нибудь помоложе, но она только улыбнулась и сообщили — мол, будущей медичке среди прислуги нужна не наперсница, а опытная женщина, которая и присмотрит, и совет даст. Не знаю, кто кого в конечном итоге переупрямит, посмотрим.

Завтрак был подан как обычно — в восемь утра. И пусть все зевали, клевали носом, но никто не проспал. Читал как-то наставления какого-то исторического деятеля, которые тот давал своему сыну — дескать, как поздно бы не лег, но вставать следует в одно и тоже время. Нам и наставления не нужны — и так знаем.

В нашей семье не придерживались старых дворянских традиций, когда завтракали два раза. Первый раз подавался лишь чай со сливками, кофе, да какие-нибудь калачи. А вот часа через два полагался второй завтрак, более плотный — супы, каши, жаркое-печеное.

Но это у тех дворян, которые утром дома сидели. А мы — что Чернавские, что Веригины, люди служивые — вскочили, позавтракали, разбежались. А уж когда доведется пообедать — бог весть.

Но сегодня, с учетом вчерашнего банкета у деда, завтракали скромно — бульончик, к нему котлетки. Пирожки там, хлеб с маслом, ветчина — это само-собой.

— Чем заниматься будешь? — поинтересовался отец, расправившись с третьей котлеткой. И я, глядя на него, кивнул горничной — мол, давай еще.

За завтраком прислуживала Людмила — горничная Анны. Причем, дама выглядела такой строгой, что мне стало не по себе. Кого-то она напоминала? Ах, Викторию Львовну.

Товарищ министра уже сообщил, что в присутствие он сегодня поедет, узнает — нет ли каких-то срочных новостей, важных дел, потом вернется обратно досыпать.

— Вещи пора укладывать, книги, — доложил я. — Хочу завтра домой ехать, Леночка ждет. Обещал — что быстро вернусь.

— Может, задержишься на недельку? — спросила маменька. — Успеваешь ты в свой Череповец.

У нас с родителями уже говорено-переговорено. Они, поначалу, немного обиделись, узнав, что сын собирается встречать Рождество с невестой и ее теткой, а не с родителями, но смирились.

— Надо Ивана оставить, а Леночку сюда выписать, — изрекла Аня. — Обвенчать бы их побыстрее, пусть здесь и живут. А без меня невеста заскучает. И Ваня тоже. И я без Вани.

Устами младенца, как говорят, что-то глаголит. Но Анечка у нас не младенец. Официально ее вчера государю не представили, но все равно — событие. Вон, сегодня ей даже кофе налили, как большой. Обвенчаться я вовсе не против, но жить в Санкт-Петербурге по-прежнему не хочу. И от многолюдства отвык, а еще, как вспомню, как вчера ветер дул — бр-р. Форточка в Европу.

— Завтра не выйдет, — помотал головой отец. — Завтра в фотосалон пойдем, всей семьей. Николай Федорович очень просил, чтобы мы ему новую семейную фотографию прислали, да чтобы с Анечкой.

Как же теперь без Анечки? А эта мартышка, посмотрев на меня, заулыбалась. Ага, знаю — недавно смотрела наш семейный альбом — здоровенные они тут, с толстыми страницами, гнусно хихикала, а маменька, вместо того, чтобы остановить и сделать замечание, поддержала воспитанницу. А где семейная педагогика?

Понятное дело, что обсуждали мои фотографии, особенно те, где Ваня Чернавский совсем маленький. Вроде бы — какое мне дело до фоточек того Ивана Чернавского, а вот, поди же ты. Переживаю точно также, как о своих.

Ладно, что пока не додумались фоткать младенцев с голой попкой, но вот зачем наряжать мальчика в девчачью одежду? Я про такое слышал, даже видел портреты великих в дошкольном возрасте, и в платьице — Михаила Юрьевича, например, но не думал, что и меня когда-то так наряжали.

А у Аньки еще хватило нахальства заявить, что барышня из меня симпатичная получилась, даром, что мальчишкой родился. Мол — был бы девчонкой, так она бы со мной в куклы поиграла.

В куклы! Да я бы ейной кукле сразу волосья повыдергал!

Еще на деревянной лошадке сижу, но почему-то в матросской форме. Моряк в седле. Отчего дочка генерала позволила такое несоответствие?

Но вот фотографии, положенной уроженцу Великого Новгорода у меня нет. Где фотопортрет ребенка, сидящего на льве, что стережет парадный вход в музей? А ведь там пока не музей, а Присутственные места, к которым мой батюшка, будучи вице-губернатором, имел самое непосредственное отношение.

А гимназист Чернавский? Глаза вытаращены, уши лопухом. Я потом даже к зеркалу подходил, смотрел — нормальные ли у меня уши или нет? Вроде, и ничего.

А групповой снимок вместе с товарищами-студентами? Сидим вразвалку, мундиры расстегнуты, в зубах папиросочки, а морды наглые, как у гопников. Элита, блин. Родись я в иной социальной среде, глянул бы на таких — сам бы революцию устроил.

Да, а почему бы нам сегодня в фотосалон не сходить? Впрочем, сегодня не стоит. Женщины выглядят прилично, а у отца физиономия помятая. Подозреваю, что у меня не лучше. Пожалуй, день-другой погоды не сделают.

— Ваня, нам бы, до твоего отъезда, еще с издателем встретиться, — заявила вдруг Аня. — Искать придется, кто наши рассказы печатать станет.

— А с «Осколками» у вас что? — удивился отец.

Я кивнул соавторше, и та пояснила:

— С господином Лейкиным мы расстались — опаздывает на встречи, да еще и хамит — дескать, кобенимся, никто, кроме него, такие деньги платить не станет.

— Фи… — поморщился отец. — Обнаглел, господин Лейкин. У него, благодаря вашим опусам, тираж до небес взлетел. Половина России «Обыкновенное чудо» прочла, а Приключения Крепкогорского из рук рвут. Дерутся из-за «Осколков». Петербургский градоначальник государю докладывал, что уже и руки ломали, и черепа проламывали. Ладно, что я никому не хвастаюсь, что мой сынишка с соавтором это пишут — репортеры замучают. Нет, милые вы мои, без издателя не останетесь.

— Сергей Иванович Верховцев нас с господином Сувориным может свести, — сообщила Аня.

— Суворин — это «Новое время»? — задал отец риторический вопрос. — Газета неплохая, государь читает. Еще «Будильник» есть, но он в Москве. Можете свои рассказы в «Русский вестник» отдать — с руками оторвут. У меня там знакомства есть. Ежели нужно — замолвлю словечко.

— Пока не надо. Пусть издатели нас сами поищут, — решил я. — Аня, ты как считаешь?

Анька задумалась, прикинула, что к чему и кивнула:

— Правильно. Пусть они сами к нам идут, а мы решим — кому отдадим.

Ладно, что при родителях не стала говорить — отдадим туда, куда выгодней.

— Мы с тобой небольшой перерывчик сделаем, — продолжил я. — Ты за это время «Волшебника Изумрудного города» до ума доведешь, я кое-какие дополнения в «Конец Чарльза Огюстена» внесу и в «Смерть на Волге». Читатель пусть поскучает немного — ему полезно.

— С «концом» и «смертью» — уже все готово, «Изумрудный город» мне недели на две — а потом перепишу, — хмыкнула Анька, потом с подозрением уставилась на меня: — Ваня, говори, что задумал?

Точно, Мюллер! А теперь еще и родители уставились на меня — мол, колись. Расколюсь, но не до конца.

— Я государю статьи обещал написать, не беллетристику, скорее — научно-познавательные. Пока даже не стану и говорить — о чем, потом расскажу.

— Бедная Лена, — огорчилась Анька за подружку. — Как она будет твои каракули переписывать? Ладно, когда я была — подсказывала, а теперь тяжело станет.

— Ваня, так ты и невесту заставляешь за себя работать? — возмутилась маменька. — Она же, бедняжка, и так на службу ходит?

— А Лене нравится, — вступилась за меня Аня. — Работы не так и много — только Ванины идеи набело переписать, иной раз непонятные словечки заменить. Зато Леночка деньги зарабатывает такие, что в гимназии и за десять лет не заработать. Ваня говорит, что у нас семейный подряд.

Отец закончил с завтраком, посмотрел на часы, посмотрел на маменьку и сказал:

— Николай Федорович вчера интересное предложение сделал, для Ивана. Хотел его сразу же с внуком и обсудить, но я решил, что Иван откажется.

— А что за предложение? — заволновалась маменька. — Наверное, опять решил Ваню в офицеры отдать?

Эх, ну дайте мне хотя бы кусочек памяти того Чернавского! И как я при таком количестве офицеров и генералов в роду, остался штатским? Наверняка были какие-то баталии, а ведь я (то есть — тот Чернавский), четыре года жил у дедушки генерала. Полковник Винклер в Москве агитировал за переход в армию. Значит, еще и дедушка?

— Помнишь ведь, что Николай Федорович мечтал, чтобы Иван после университета на военную службу вольноопределяющимся пошел?

— Конечно помню, — кивнула маменька. — Он даже Ивану местечко хорошее приготовил в министерстве.

— Теперь у него другая идея. Ежели Иван вольноопределяющимся пойдет, экзамен на офицерский чин сдаст, то его можно военным следователем сделать. Служба такая, что внуку нравится, зато при погонах.

— И что — дедушка хочет, чтобы я стал прапорщиком? — возмутился я. — У меня по Табелю о рангах чин восьмого класса, соответствующий майору. Ну, теперь майоров поотменяли, но капитан — тоже неплохо. А прапор — это же коллежский регистратор!

— Ваня, прапорщики — только в военное время, — назидательно сказал отец. — А нынче, кто на воинскую службу после университета пошел, подпоручиков присваивают. Чуешь?

— Подпоручик — тоже не слишком солидно, — хмыкнул я.

— Вот, тут и я, и дедушка с тобой согласны. Но! — воздел товарищ министра указательный палец вверх. — Как только государь тебе присваивает первоначальный чин, тебя сразу же производят в поручики, а следом — в штабс-капитаны. Смекаешь, почему?

А что тут смекать? Помню, как Петя Бачей, заполучив «клюкву», прицепил себе на погоны еще одну звездочку[3]. Я просто кивнул.

— Твоя «клюковка» — это уже поручик, а Владимир 4-й степени — штабс-капитан. А для деда, сам понимаешь, штабс-капитан, пусть это чин и 9 класса, повыше, нежели коллежский асессор. Подумай, неволить тебя никто не станет.

Батюшка чмокнул маменьку в щечку, погладил Анечку по головке и ушел.

Погоны штабс-капитана, форма — оно, конечно, красиво, но имеется несколько но. Военных следователей у нас нигде не готовят, их назначают из числа действующих офицеров. Насколько помню — они не имеют право самостоятельно открывать уголовные дела. Формально военный следователь подчиняется Военно-окружному суду, а реально я стану подчиняться непосредственному командиру. И не Уложением об уголовных наказаниях стану руководствоваться, а Уставом. Нет, не хочу.

— Ваня, слишком долго перерыв длиться не может, — подала голос Анька. — Поскучает читатель, а потом возьмет, и обидится. Не станет наш Крепкогорский выходить, они подождут-подождут — и других авторов начнут читать.

[1] Мне, например, очень понравилась переделка песни в книге Анатолия Дроздова «Господин военлет».

[2] Слова Михаила Матусовского

[3] Петя Бачей — герой тетралогии Валентина Катаева «Волны Черного моря». Большинство знакомо лишь с первой частью — «Белеет парус одинокий». Во второй части «Зимний ветер» Петя Бачей — прапорщик на фронтах Первой Мировой войны. После ранения, встретив сослуживца, Петя узнал, что получил орден святой Анны 4 степени.