Жрица богини Маар

ГЛАВА 10

В тот день к ритуалу начали готовиться раньше. Гарима знала, что я сильно волновалась, и понадеялась, кирглик поможет мне справиться с переживаниями, забыться. Вода и душистое тепло действительно отвлекли, прогнали тревожные мысли. Лежа у прохладного бассейна, я даже перестала бояться того, что сарех вновь проникнет в мои комнаты. Страх перед ним вообще казался теперь необоснованным.

По моему слову чужеземца могли заключить в темницу, выслать из страны или отправить на каторжные работы. Мне, сиятельной госпоже Забирающей, стоило только один раз пожаловаться на докучливого человека, чтобы он навеки перестал существовать. Вдруг пришло в голову, что чужестранец просто не понимал степени преклонения тарийцев перед жрицами, проводниками воли великой Маар. Сарех не осознавал, что его угрозы, желания, требования не имели в Империи никакого веса против слов и пожеланий жрицы. Его судьба полностью была в моих руках.

Представив, как молодого сареха заковывают в кандалы за то, что угрожал мне, словно наяву увидев, как судья приговаривает чужеземца к клеймению и пожизненной каторге, я испугалась своей власти. И в который раз порадовалась тому, что существовали Наблюдающие.

Беседы под шум плещущей воды были под стать ей — тихие, спокойные. Никакие темы, так или иначе связанные с дарами и ритуалами, не затрагивались. Это были хорошие, умиротворяющие часы настоящего отдыха, отрешения от забот. Только в конце Гарима мягким, осторожным движением коснулась моего лица. Легко придерживая за подбородок, поворачивала мою голову из стороны в сторону. Косметика больше не скрывала синяк, не скрадывала болезненную припухлость.

— Ты очень неудачно упала, — посочувствовала наблюдавшая за этим Абира. — Наверное, сон был страшным.

Я кивнула, а сестра беззаботно заключила:

— К счастью, это только сон.

Я промолчала, лишь улыбнулась в ответ. Не хотела снова лгать сестрам. Одного раза было более чем достаточно. Гарима заметила мою уловку, осуждающе покачала головой, но сказала только, что передала Суни сборы трав. По словам Доверенной, они помогали уменьшить отечность и боль. Ее травы действительно подействовали, и из кирглика я вышла уверенная в том, что непосвященные ничего не заметят.

Торжественная клятва, уверенный голос, загадочный, колдовской блеск ритуальных камней и золота. Хищная птица уютно лежит на моей руке, ждет. Сила кристалла напитывает, связывает нерушимо с сестрами. В соседней комнате Гарима произносит первые слова, мое сердце откликается на них. Удивительно привычное и одновременно новое ощущение. Доверенная не зря ходит на судебные заседания, ищет ключи к осужденным. Каждого из них она вводит в транс иначе.

Бледные призраки тех, кто решил присутствовать в Храме во время ритуала, проскальзывают в зал. Я слышу шорохи, чувствую движение. Я словно посреди пустыни, с барханов с шуршанием осыпается песок, ветер становится теплей, когда Гарима подходит ближе. Она ведет за руку лекаря Снурава, единственного настоящего человека в зале, кроме сестер.

Мужчина кажется восторженным, почти счастливым, смотрит на меня с благоговением.

Я сижу в кабинете и перебираю травы, нюхаю пучки, перекладываю связанные в десятки сухие листья. Проверяю по списку, всего ли достает, не заказать ли чего у купца. Он скоро поедет на родину. В северных краях травы сочней. Тут, старайся не старайся, выращивай свое не выращивай, а большинство растений бледными, жесткими становятся.

Решено, пишу заказ. Перо по бумаге легко скользит, чернила новые, хорошие, пахнут терпко. Растение должно быть здоровым, крепким. Верблюжьей колючкой никого не вылечить, силы в ней нет, только колкость одна.

Тарийцы хорошо лечат тарийцев. Такие же жесткие и грубые, как их травы. Господин Квиринг это тоже понимает, потому меня нанял, а не местного лекаря.

С пера падает большая капля чернил, клякса по листу растекается, перекрывает написанное. Нет, есть, конечно, исключения. Бобышка вообще почти вся из воды состоит. Если в руке сжать, из кулака так и течет.

Нужно приготовить… микстуру. Давно пора. Давно…

Этот рецепт нигде не записан, но я его помню. Хорошо помню, будто последний раз такое зелье вчера готовил. Главное, не поддаться искушению попробовать. Аромат теплый, ласковый, прямо манит варево отведать. Это к лучшему, никто же не подумает, что яд пахнет так привлекательно.

Рассказал госпоже Ильде, что это для укрепления сил. Чтобы жару переносить легче было. Она поверила. Сама приняла и ребенку своими руками дала.

Яд подействовал. Мальчик быстро умер, а женщине помочь пришлось. Жаль, что неверно рассчитал зелье. Стыдно прям. С моим-то опытом и так ошибиться. Хорошо, догадался хоть средство до последнего часа не выливать. Просто начерпал еще, заставил выпить. К утру и ее не стало.

Пока решали, пускать имперских стражей не пускать, я все следы убрал. Котлы вымыл, порядок навел. Осталось самое простое: огорчение изображать. С этим я уж как-нибудь да справлюсь.

Имперских стражей не зря боятся. Серьезные люди. У них и лекарь свой есть, оказывается. И не выскочка начинающий, а опытный, вдумчивый, прилипчивый, как репей. Мои ответы ему не понравились. Это я потом понял, когда за меня стражи взялись. Допросы каждый день, все травы мои переворошили. Да что там травы, всю жизнь мою с ног на голову поставили!

Говорят о ритуале… Этот дикий обычай… Великий Альмих! Прошу, не допусти! Надоумь господина Далибора, пусть откупит меня. Пусть чем угодно откупит! Нельзя, чтоб душа моя в кристалл попала! Нельзя!

Меня наполняет знакомая жажда. Желание обладать душой убийцы, наказать его за преступление. Хочу насытить золотую птицу, себя. Хочу напоить кристалл, отдать ему то, что его по праву. Я поднимаю руку, тянусь к обнаженной груди лекаря.

Но птица не касается клювом кожи.

В этот раз моя жажда не столь сильна, как обычно. Сомнение, холодное и отрезвляющее, останавливает меня. Впервые за два года чувствую, что птица не только управляет мной, но и прислушивается ко мне.

Он виноват, это я вижу четко. Он не раскаивается в содеянном. Это я тоже чувствую. Он вообще относится к убийствам, как к чему-то… незначимому, не вызывающему отклика в душе. Две смерти никак не трогают его. И это я тоже отчетливо вижу. Единственное, чего я не знаю, единственное, чего не ощущаю, так это причину. Того, что толкнуло его, что заставило пойти на убийство.

Я всматриваюсь, пытаюсь понять. Мужчина, преклонивший колени, распахнувший рубашку, смотрит на меня с надеждой. Она странно созвучна моей, и я пытаюсь найти ей оправдание.

Мое сердце бьется болезненно и гулко — я отдаю силу. Отдаю золотой птице, яркому сиянию ритуальных камней, тонкой паутине света. Она вырывается из клюва птицы, оплетает безмолвного и неподвижно стоящего передо мной человека. Я не могу решить сейчас, но и отпустить его не могу. Он изменится, а это нельзя позволить.

Золотые нити вокруг него становятся толще, оплетают коконом. Но я слабею, чувствую, как дрожат колени, а работа далека от завершения. Моей птице на помощь приходят ясноглазые змеи. Вздохнув с облегчением, я делю судьбу заклинания с ними и легкими бабочками, поспешившими ко мне.

Сарех сидит передо мной, скрестив руки на груди, уронив на нее голову. Он — золоченая статуя и останется ею семь дней. Недели мне должно хватить, чтобы принять решение.

Золотое сияние меркнет, ритуальные камни становятся тусклыми. Я словно вынырнула из тяжелого сна. Пол под ногами ходит ходуном, меня мутит от слабости, отвратительно дрожат руки. Абира лежит слева от меня без сознания, браслет на ее руке кажется бездарной подделкой. Бледный и темный. Гарима справа едва стоит на ногах, из носа течет кровь, но у Доверенной нет сил ее стирать. Она поражена, но не напугана.

— Что это было, сестра? — едва различимо спрашивает она.

Я не могу ответить. Отворачиваюсь, долго гляжу на свою птицу, все еще указывающую клювом на преступника. Она кажется довольной. Посмотрев поверх золотой головы сареха, встречаюсь взглядом с Императором. Он потрясен, растерян. Смешению его чувств трудно найти достаточно емкие слова.

Я не смотрю на других, их мысли и без того захлестывают меня. Люди так же ошеломлены случившимся, но все молчат.

Поманив рукой прислужницу, я велела ей подать шкатулки для браслетов. Потускневшая птица казалась невероятно тяжелой для такого изящного украшения, и я рассталась с ней с облегчением. Гарима в изнеможении села на пол рядом с кристаллом. Бледная Доверенная выглядела скверно, мне все казалось, она с минуты на минуту потеряет сознание. Но ей хватило сил снять ритуальный браслет и даже приказать одному из воинов отнести Абиру в спальню.

Эти слова сломили лед оцепенения. Присутствовавшие в Храме люди словно ожили, стали шушукаться, зашевелились. Император сам подошел к нам, тихо спросил, не нужно ли прислать лекаря. Я поблагодарила Повелителя за заботу и приняла предложение. О позолоченной статуе, которой стал преступник, Император вопроса не задал. Как и об исходе ритуала. А еще я отчетливо слышала, что Правитель запретил послам обременять жриц расспросами. Он с уверенностью, которой мне тогда так недоставало, сказал чужеземцам, что в ближайшее время все разъяснится, а они получат все необходимые ответы.

Я шла за Гаримой, тяжело опирающейся на руку одного из храмовых воинов. Оглянувшись, увидела, как прислужницы встали рядом с золотой статуей, будто защищая ее от взглядов любопытных. Заметила Императора, говорившего с господином Мирсом. Обратила внимание на господина Квиринга. Вдовец стоял недалеко от отравителя, и мне казалось, даркези вот-вот разрыдается. Посол сарехов тоже не казался радостным. Он хмурился, недовольно смотрел то на кристалл, то мне вслед, но взгляда в глаза избегал. Сына лекаря Снурава я в толпе не увидела.

Императорский лекарь осмотрел Абиру, заверил, что причин для беспокойства нет. Здоровье Гаримы тоже было вне опасности, несмотря на предобморочное состояние. Лекарь предложил ей и мне снотворную микстуру, но после пережитых воспоминаний отравителя я и помыслить не могла, что приму хоть какое-то снадобье. Доверенная не была столь предубеждена, и уже через полчаса я оказалась единственной бодрствующей жрицей в Ратави.

Голова гудела, мысли медленно сменяли одна другую, но я упрямо в подробностях записывала то, что увидела во время ритуала. Перечислила все составляющие яда, все растения, которые упомянул в заказе лекарь Снурав, особое внимание уделила тем людям, на помощь которых рассчитывал обвиняемый. Все надеялась, это хоть как-то приблизит меня к отгадке, к ответу на вопрос «Почему?». Я была совершенно уверена в том, что ритуал пошел по такому неожиданному пути исключительно потому, что я не смогла почувствовать причину.

Вздрогнула, когда Гарима коснулась моего плеча. Оказалось, я заснула у нее в спальне. Исписанные листы разметал по комнате ветерок, я чудом не сшибла со стола чернильницу.

— Давай, милая, ты поговоришь со мной откровенно, — серьезно начала Доверенная. Она взяла еще один стул, села рядом.

Под строгим взглядом сердитой сестры я сжалась, не смела посмотреть ей в глаза. Виноватой я себя не чувствовала, пока Гарима не сказала:

— И начни, пожалуй, с синяков. Я уверена, они тоже свою роль сыграли.

Смысла таиться от сестры я теперь не видела. Угрозы сареха меня, по здравому размышлению, больше не пугали, к тому же жизнь его отца находилась в моей власти. Отчего-то меня не покидала уверенность в том, что только я могу вывести преступника из его нынешнего состояния. Поэтому я рассказала Гариме все. Она слушала внимательно, не перебивала, даже смогла совладать с возмущением, которое вызвал у нее поступок сареха. Мои слова о ритуале, о том, что птица прислушивалась ко мне, Гариму насторожили, удивили. В комнате надолго воцарилась тишина. Даже птички в клетке и те молчали.

— Я уже говорила, что определить причину очень трудно и не всегда возможно, — слова сестры не прозвучали упреком. Она казалась задумчивой, но ни в чем меня не винила. — Но если это тебе всегда удавалось, то стремление добраться до сути даже похвально.

Мрачный тон, серьезный взгляд, две вертикальные морщины между сведенными к переносице бровями, сложенные на груди руки. Доверенная явно принимала решение, которое ей было неприятно.

— Ты поступила правильно, не рассказав о ночном происшествии Абире, — сестра хмуро подвела итог размышлений. — Как ни прискорбно это признавать, но ты поступила верно, не рассказав о сарехе и его угрозах до ритуала и мне. Даже зная, что ты не властна над собой, что лишь исполняешь волю Великой, я усомнилась бы в правильности твоих суждений и действий.

— Почему же ты не сомневаешься сейчас? — не сдержалась я.

Она посмотрела на меня, лицо ее просветлело.

— Потому что во время ритуала я чувствовала тебя. Твою искренность, непредвзятость, веру в богиню и правильность ее суда. Я чувствовала, что ты поступаешь, как должно. И не пытаешься изменить что-то на благо себе, — она виновато пожала плечами, усмехнулась так, словно заранее просила прощения за свои слова. — Я ведь тоже всего лишь человек. Совершать ошибки — в нашей природе. Зная об угрозах, я бы тебя подозревала. Я усомнилась бы в тебе. Это навредило бы нам, нам троим, в будущем.

Она лукаво улыбнулась, погрозила мне пальцем:

— Надеюсь, ты не видишь в этих словах разрешения скрывать от меня что-нибудь в дальнейшем.

— Нет, конечно, — я отрицательно покачала головой. — Мне стыдно, что пришлось придумывать эту историю с падением.

— Ничего, — Гарима ободряюще похлопала меня по руке. — Я знаю, как ты не любишь ложь, поэтому думаю, что великая Маар направила тебя. Хорошо, что охрана не всполошилась из-за ночного посетителя. Хорошо, что слух об этом не пошел по городу. Представь только, что было бы после сегодняшнего ритуала? Любой решил бы, что на жриц можно влиять. Что их можно подкупить или запугать.

— Я не думала о таких последствиях, — пробормотала я.

— Верю, — легко согласилась сестра. — Именно поэтому я убеждена, что богиня направила тебя. Она защитила своих дочерей от наветов недалеких людей.

Если Гарима отнеслась к изменившемуся ходу ритуала, как к одному из проявлений дара и воли богини, то Абира была не просто растеряна, не просто напугана. Она была в ужасе. Передающая спряталась от мира в своих комнатах, завернулась в одеяло и тихо всхлипывала, вцепившись в подушку. Гарима села рядом с сестрой, привлекла ее к себе мягким уютным движением и стала успокаивать.

Воркование Доверенной подействовало не сразу, и не так, как Гарима надеялась. Абира разрыдалась в голос, а ее причитания казались мне бессмысленными. Сестра еще не знала, что наша общая магия превратила преступника в золотую статую. Зато во время ритуала справедливости почувствовала наши с Гаримой дары в действии. Не так, как обычно, потому что мы не брали, а отдавали силу. Мощь птицы и змей одновременно вызывала у Передающей искреннюю зависть, преклонение и нежелание обладать даром схожей силы.

Но больше всего Абиру страшила неизвестность. И в этом она была не одинока.

Рассказ о золотой статуе сестру потряс, вызвал новую волну слез. И, как ни странно, упреки. Абира упрекала меня в том, что я слишком многое подвергаю сомнению, слишком глубоко проникаю в воспоминания и сознание преступника. По ее словам, в этом не было никакой нужды, ведь его вину уже доказали стражи. Его признал виновным суд! Мои дотошность и придирчивость, вызвавшие неожиданные изменения в ритуале, Абира считала больше обременительными, чем полезными. Я предпочла промолчать и не говорить сестре то, что она, одаренная, знала с рождения. Что жрица не принадлежит себе во время ритуала.

Гариме, потакающей моим глупым прихотям, тоже досталось. Абира припомнила ей не только старые обиды, но и то, что Доверенная больше времени проводила со мной, чем с ней. Судя по удивленному лицу Гаримы, она не догадывалась прежде, что ее ревнуют. От обидных выпадов это ее, правда, не спасло. Гарима хмурилась, но молчала, давая Абире выговориться. Думаю, окажись Доверенная менее рассудительной и спокойной, хоть чуточку более себялюбивой, мы не избежали бы серьезной ссоры.

Видя, что ее нападки не задевают ни Гариму, ни меня, Передающая постепенно утихомирилась. Но все же считала правой себя, а поведением не отличалась от упрямого капризного ребенка. Я молча наблюдала за Доверенной и удивлялась ее терпению, способности вести разговор и с такой собеседницей.

К счастью, это издевательство над здравым смыслом продолжалось недолго. Доверенная похвалила Абиру за чуткость во время ритуала и за помощь. Назвала ее вклад в общее волшебство неоценимым, чем очень польстила. Еще Гарима пообещала, что обязательно во всем разберется и, как всегда, возьмет на себя общение с послами и Императором. Уже несколько менее недовольная Абира пожаловалась на плохое самочувствие и сказала, что нуждается в отдыхе. Мне показалось, Гарима так же обрадовалась возможности уйти, как и я.

Едва за нами закрылась дверь в комнаты Абиры, напускное благодушие и покоряющая уверенность слетели с Гаримы, как семена с одуванчика.

— Пойдем, посмотрим на него, — кивком указав в сторону Храма, сказала Доверенная.

Белый кристалл приветствовал нас ласковым сиянием. Сердцем я чувствовала его тепло, даже одобрение. Еще одно подтверждение тому, что принятое решение было правильным, что богиня довольна своими дочерями. Я не успела рассмотреть золотую статую, оберегаемую полудюжиной прислужниц, как мое внимание привлекло движение в глубине зала.

Там на скамьях сидело не меньше двух десятков сарехов. Некоторые из них встали, едва завидев нас с сестрой. Хорошо, хоть окликать не решились. Для шумных северян такое поведение было бы естественным, но любой громкий звук казался в Храме великой Маар не просто неприятным, а даже противным мирозданию. Сарехи это чувствовали, судя по тому, как двое из них тихо, едва ли не крадучись, пошли по центральному проходу к кристаллу.

На счастье, прислужницами руководила Съярми — опытная, находчивая, разумная женщина, отдавшая служению великой Маар больше тридцати лет жизни. Уверена, именно ее стараниями у всех дверей Храма изнутри и снаружи появилась охрана. Съярми настораживало присутствие большого числа иноверцев, и она позаботилась о безопасности.

— Сиятельная госпожа Доверенная, сиятельная госпожа Забирающая, — шорох одежд, почтительные лица. Поклоны прислужниц и их мелодичные приветствия сами по себе походили на ритуал.

Наблюдая за величественной Гаримой, жестом подозвавшей Съярми, я заметила, что идущие по проходу сарехи замерли и нерешительно обернулись к соотечественникам.

— В Храме посторонние, — ровным тоном заметила Доверенная.

— Мы просили представителей общины сарехов уйти, но они отказались, — поспешно стала объяснять старшая прислужница. — Если мне будет позволено заметить, эти чужеземцы не верят в великих Супругов. Я говорила с ними недолго, но и этого времени хватило, чтобы понять. Они не знают также и смысла ритуалов справедливости. И все же они поняли из разговоров после завершения ритуала, что что-то пошло не так, как ожидалось. Они просили позволить им подождать здесь.

— Чего они ждут? — мягкий голос Доверенной прозвучал достаточно громко и недоуменно, чтобы сарехи переглянулись вновь и не решились подойти.

— Они ждут объяснений. Или пробуждения соотечественника. Они очень беспокоятся о нем, — по-прежнему тихо ответила прислужница.

— Их не смущает, что этот человек признан судом виновным в двух убийствах? — полюбопытствовала сестра.

Я чувствовала, что она тянула время, тоже пыталась прочувствовать сарехов. Как и я. Ведь ответ на свой вопрос Гарима знала.

— Они считают все происходящее чудовищной ошибкой, — будто извиняясь за сказанную другими глупость, смутилась Съярми. — Рассказывали, что он хороший человек, что не пошел бы на убийство. А два отравления совсем не укладываются у них в головах. Резкое отрицание вызывает и ритуал, и нынешнее состояние преступника. Хотя, возможно, причина в том, что они иноверцы… Я взяла на себя смелость немного объяснить этим людям, с каким почтением в Империи относятся к жрицам.

— Думаю, объяснения упали на плодородную почву, — усмехнулась сестра. — Ритуал и преображение их соотечественника дали сарехам некоторое представление о силе великой Маар.

— Вы правы, сиятельная госпожа Доверенная, — поклонилась Съярми и отступила на шаг.

Гарима чуть повернула голову в сторону замерших в проходе сарехов.

— Почтительности в них прибавилось, — задумчиво заметила Доверенная. Она вздохнула: — Думаю, в качестве исключения, все же стоит поговорить с ними.

— Иначе они не уйдут, — прошептала я, прислушиваясь к настрою чужеземцев.

— Да, скорей всего, — согласилась Гарима и, обратившись к сарехам, поманила их рукой.

Меня всегда удивляло, как эта уютная, родная женщина умела перевоплощаться в величественную жрицу великой Маар. Выражение лица, спокойная уверенность взгляда, выверенные жесты мгновенно ставили Доверенную на один уровень с самим Императором, не ниже. При этом Гарима не кичилась избранностью, а общение с ней действительно воспринималось, как честь.

За двумя представителями общины потянулись и другие, но не осмелились подойти близко к нам. Остановились в десятке шагов и напряженно вслушивались в слова. Двое коренастых светловолосых мужчин поклонились низко, обратились почтительно, так, как велела тарийская традиция. Беседа со Съярми явно пошла им на пользу. Жаль, угрожавшего мне воспитать некому…

Сарехи попросили прощения за то, что не стали ждать, пока мы поговорим с послом. Прямо сказать, что больше не доверяют господину Далибору, они, правда, не решились. Люди спрашивали о лекаре, о его душе. Гарима отвечала коротко, но ее благожелательный тон успокоил иноверцев, хоть она и не разрешила пригласить в Храм великой Маар священника сарехской общины. И все же сарехи чувствовали, что их не пытаются обмануть, и оттаяли.

Разговор длился долго, но он был северянам полезен. Так же изменил их мировоззрение, их отношение к жрицам и чужой богине, как и ритуал. Уважение иноземцев стало искренним, слова и взгляды полнились настоящей, а не изображаемой почтительностью. Один из мужчин признал даже, что в беседах со своими священнослужителями сарехи не могли надеяться на подобные доброжелательность и внимание.

Чужаки ушли мирные, довольные и успокоенные, но разговор с ними отнял много сил. У нас обеих. Поэтому, окинув зачарованного мужчину усталым взглядом, Гарима предложила заняться лекарем Снуравом с утра.