Железный Ворон

Глава 7

Ночь прошла в рваном, напряжённом полусне. Я так и не притронулся к флакону на тумбочке. Сознание было похоже на натянутую струну: стоило ему на мгновение провалиться в вязкую дремоту, как какой-то внутренний часовой бил тревогу. Глаза открывались сами собой, рефлекторно бросая взгляд на светлый прямоугольник дверного проёма. Там, в коридоре, неподвижно маячили силуэты стражников, а иногда я видел, как прохаживается взад-вперёд фигура лекаря Матвеева.

Эта охрана успокаивала и одновременно давила. Я был в безопасности, но эта безопасность была тюремной. Мне уже здесь не нравилось. Совершенно. В этом мире, где магия была обыденностью, а собственный отец мог послать к тебе убийц, не было места для спокойной жизни. Но назад, в привычный мир цехов и автобусов, меня никто отправлять не собирался. Это было ясно. Так что нужно было думать, что делать дальше.

Рассвет пришёл медленно, неохотно. Серый свет сначала окрасил оконное стекло, а затем тонкими пальцами просочился в палату, смешиваясь с ровным светом магического шара, который снова зажёгся где-то под утро.

Я не услышал, как он вошёл. Просто в какой-то момент поднял голову и увидел, что лекарь Матвеев стоит у моей кровати. Он выглядел уставшим. Под его светлыми глазами залегли тени, но взгляд был таким же ясным и прямым. В руках он держал не поднос с едой, а аккуратно сложенную стопку тёмно-синей ткани.

— Доброе утро, княжич, — сказал он тихо. — Надеюсь, вы хоть немного отдохнули.

Он положил одежду на стул. Это была форма Академии: плотные брюки, белая рубашка и строгий китель с гербом рода Воронцовых — летящим вороном — на левом нагрудном кармане.

— Вам нужно одеться. Через пятнадцать минут вас вызывает к себе ректор Академии, магистр Разумовский.

При имени ректора внутри всё похолодало. Это было серьёзно.

— Стражники проводили меня до его кабинета, допросили и вернулись обратно, — продолжил лекарь, отвечая на мой невысказанный вопрос. — Об утреннем… инциденте пока никто не знает, кроме нас троих и ректора. Но это лишь вопрос времени.

Он помолчал, давая мне осознать ситуацию.

— И ещё одно, княжич. Самое важное.

Он шагнул ближе и понизил голос, хотя в палате никого, кроме нас, не было.

— Ректор ничего не знает о вашей… амнезии. Для него вы — Алексей Воронцов, который пережил покушение и сумел дать отпор. Ни я, ни вы не должны давать ему повода усомниться в вашем ментальном здоровье. Иначе расследования не будет. Будет комиссия менталистов и списание вас как «повреждённого актива». Вы меня понимаете?

Его слова были ясны. Я должен продолжать играть роль. И не просто играть, а играть её перед главой всей этой магической махины.

— Стражники будут ждать вас за дверью, чтобы проводить. Я пойду с вами, — закончил он. — У вас есть полчаса.

Он вышел, оставив меня наедине с новой формой, новой, ещё более пугающей проблемой и чувством подступающего голода. После пропущенного ужина желудок свело от спазма. Тело, несмотря на юность, требовало топлива, особенно после такого стресса.

Вот же чёрт… Вляпался же ты, Сальников, по самое не балуйся!

Мысль была горькой, как вчерашний отвар. Ректор. Амнезию скрывать. Играть роль перед главарём… Я отчаянно попытался вспомнить что-то из прошлой жизни. Последний день. Последний час. Но воспоминания, ещё вчера такие чёткие, теперь словно подёрнулись дымкой, ускользали.

Я умер там, что ли? — этот вопрос повис в голове ледяной глыбой. — Если да… то и тело моё там сейчас лежит… гниёт. А я здесь. Безвозвратно.

И тут же другая, более насущная мысль прервала философские терзания. Желудок снова свело пустым, голодным спазмом.

И это тело хочет есть. Хоть бы предложил чего, что ли.

Я поднялся с кровати. Ноги всё ещё были немного ватными, но держали уверенно. Я взял со стула одежду. Ткань была плотной, качественной. А ничего так, симпатично, но как-то уж слишком элегантно для меня. Простая роба подошла бы больше. Я и не помнил, когда в последний раз надевал что-то такое нарядное. Ладно… всяко лучше, чем эта белая ночнушка, напоминающая платье.

И тут меня накрыло. Я представил себе вчерашнюю картину: я, в этом дурацком белом балахоне до колен, как в ночной сорочке, с суровым лицом встаю в боксёрскую стойку и отвешиваю апперкот убийце в чёрном плаще. Картина была настолько абсурдной, что я невольно хмыкнул. Не ожидали они такого, поди… Меня позабавила эта мысль, и на фоне общего мрака это было как глоток свежего воздуха.

Тело, словно на автомате, само облачалось в новую униформу. Брюки сели идеально. Рубашка была из тонкого, но прочного хлопка. Китель оказался немного жестковатым, но сидел как влитой. Герб с вороном на груди неприятно давил, напоминая, кто я теперь такой.

Одевшись, я подошёл к двери. Матвеев был там, как и обещал, стоял в коридоре, разговаривая о чём-то вполголоса со стражником. Он почувствовал мой взгляд и обернулся.

Я решил, что перед встречей с ректором мне нужно прояснить одну вещь. Мне нужен был хоть один… не союзник, нет, этому слову я больше не верил, но хотя бы понятный мне человек.

— Лекарь… — позвал я. Он подошёл ближе. — Можно вас на секунду?

Он кивнул, его лицо было выжидающим.

— Я же… — я запнулся, подбирая слова. — Я же даже не помню, как к вам можно обращаться. «Лекарь» — это как-то… не знаю. Не по-человечески. Как вас зовут? Имя там? Или… имя-отчество?

Я не знал, как здесь принято, но мой вопрос был искренним. Я хотел знать, как зовут человека, который, помог мне с этими заклинаниями, до этого спас это тело от смерти.

Лекарь Матвеев на мгновение опешил. Он явно не ожидал такого вопроса, особенно в такой момент. Уголки его губ едва заметно дрогнули в подобии улыбки, первой за это утро.

— Меня зовут Степан Игнатьевич, — ответил он просто, без всякой спеси. — Но в стенах Академии, и особенно при посторонних, вам лучше обращаться ко мне «лекарь Матвеев» или «господин лекарь». Таков устав.

Он посмотрел на меня с новым интересом.

— А насчёт еды… я уже распорядился. Вам принесут в кабинет ректора лёгкий завтрак. Ректор Разумовский в курсе вашего состояния. Физического, — уточнил он. — Времени идти в трапезную у нас нет.

Он взглянул на большие часы, висевшие в коридоре.

— Пора идти, княжич Алексей.

— Понял. — Имя «Степан Игнатьевич» как-то сразу сделало его более человечным, реальным. Но обстоятельства требовали игры. — Я что, буду есть при этом ректоре?

Мысль показалась мне дикой. Сидеть и жевать перед каким-то местным царьком…

— Странно. К чему такая спешка? Хотя… здесь, наверное, все изрядно переполошились из-за произошедшего? Хотя вы сказали, больше никто и не знает…

Я осёкся. Ладно, слишком много вопросов. Меньше знаешь — крепче спишь. Или, в моём случае, хотя бы не так сильно паникуешь.

— Ведите меня к нему, — сказал я уже твёрже, принимая неизбежное.

Я вышел из палаты, и двое стражников тут же вытянулись по стойке смирно. Степан Игнатьевич кивнул им, и мы двинулись. Я — в центре, лекарь — чуть сбоку, а стражники — сзади, замыкая нашу небольшую процессию.

Мы шли по коридорам Северного Крыла. Они были пустынны и гулки. Раннее утро. Лишь изредка нам встречались молчаливые служащие в серой униформе, которые при виде нас почтительно склоняли головы и прижимались к стене. Ни одного студента.

Я шёл и вертел головой, пытаясь впитать как можно больше. Стены были из того же тёмного камня, что и снаружи, но гладко отполированы. Под высоким потолком висели такие же светящиеся шары, как в моей палате, но здесь они были ярче. Воздух был прохладным и пах пылью, воском и чем-то ещё… озоном, как после вчерашней битвы.

Мы вышли из медицинского крыла и оказались в главном корпусе. И здесь всё изменилось.

Коридор, в который мы попали, был в два раза шире и выше. Вдоль стен висели огромные, в человеческий рост, портреты в тяжёлых позолоченных рамах. Суровые мужчины и властные женщины в старинных одеждах смотрели на меня с полотен. Но это были не просто картины. Их глаза… они двигались. Когда я проходил мимо, я чувствовал на себе их взгляды. Головы на портретах медленно поворачивались, провожая меня. От одного из портретов, изображавшего бородатого мужчину в соболиной мантии, донёсся тихий, скрипучий шёпот: «…Воронцов… опять…».

Вся моя напускная храбрость и решимость испарились в один миг. Реакция вырвалась наружу прежде, чем я успел её обдумать.

— Так, так, так! Я не понял, это что такое⁈ — взвизгнул я, отшатнувшись и тыча пальцем в говорящий портрет.

Мой голос эхом прокатился по гулкому коридору. Стражники за спиной напряглись. Степан Игнатьевич остановился и положил мне руку на плечо, заставляя опустить мою. Его хватка была твёрдой и успокаивающей.

— Тихо, княжич, — произнёс он очень тихо, почти мне на ухо. — Это просто призрачные эхо-копии. Легендарные магистры и ректоры прошлого. Их эфирные отпечатки привязаны к полотнам. Они не опасны. Просто… любопытны. И любят посплетничать. Не обращайте на них внимания. Идёмте.

Слово «сплетничать» в отношении говорящих портретов было настолько диким, что на секунду выбило меня из колеи. Я перевёл ошарашенный взгляд с портрета на лекаря.

Тем временем бородатый снова проскрипел: «…весь в отца… такой же шумный…»

Степан Игнатьевич слегка сжал моё плечо, настойчиво увлекая за собой.

— Они реагируют на сильные эманации. А вы сейчас… фоните, как раскалённая печь, — добавил он ещё тише.

Пока мы шли эти несколько десятков метров по коридору с живыми портретами, мой мозг лихорадочно пытался найти этому хоть какое-то объяснение.

Так… Портреты. Снова этот Гарри Поттер! — мысль была навязчивой. — Ну да, я читал его! Читал, признаюсь! Ну нравилось мне погружаться в этот мир, быть избранным мальчиком. Приходил после смены, садился на кухне, открывал бутылочку пивка и улетал в эти миры, чтобы хоть на пару часов забыть про гул цеха и вечную усталость. Но, чёрт возьми, чтобы я и вправду с таким столкнулся⁈

Я тяжело вздохнул, и этот вздох был полон растерянности.

Ох, что же будет дальше? Соревнования по квиддичу на мётлах⁈

Эта нелепая мысль немного отвлекла, но вот перед нами выросли огромные двери. Они беззвучно поехали в сторону, приглашая войти в логово льва. Я замер. Вся моя напускная бравада снова улетучилась. Я повернулся к единственному человеку здесь, чьё имя я знал.

— Господин лекарь, — мой голос был тихим, почти шёпотом. — Вы мне подскажите лучше… Как себя вести? Что говорить? Всю правду?

Степан Игнатьевич посмотрел на меня, затем на открытую дверь, за которой виднелся край массивного стола.

— Ведите себя… как княжич Воронцов, переживший покушение, — ответил он так же тихо. — С достоинством, но без заносчивости. Вы напуганы, но не сломлены. Вы злы, но держите себя в руках. Говорите мало. Отвечайте только на прямые вопросы.

Он сделал паузу, подбирая самые важные слова.

— И нет. Не всю правду. Ни слова об амнезии. Ни слова о том, что вы не понимаете, что происходит. На вопрос «Как вы себя чувствуете?» отвечайте: «Я зол и хочу знать, кто за этим стоит». На вопрос «Как вам удалось выжить?» отвечайте: «Я защищался». Большего от вас не потребуется. Ректор будет говорить сам. Просто слушайте. А теперь идите. Я войду следом.

Его инструкция была чёткой и простой. Это был план. Короткий, но план.

Из глубины кабинета донёсся спокойный, низкий и очень властный голос:

— Не стойте на пороге, княжич. И вы, лекарь. Входите.

Голос не был громким, но он, казалось, заполнил собой всё пространство, вибрируя в самом воздухе. Он не терпел возражений.

Инструкция лекаря была как холодный компресс на разгорячённую голову. «Я зол и хочу знать, кто за этим стоит». Да мне и играть-то ничего не придётся. Я был зол. И я хотел знать, кто за этим стоит.

Всё встало на свои места. Этот ректор… он один из главных подозреваемых в моём списке. Он глава этого змеиного гнезда. Он наверняка связан с «отцом». Они в сговоре, хотят избавиться от неугодного наследника. И сейчас он устроит мне допрос, будет вынюхивать, искать слабые места.

Ну что ж. Посмотрим.

Приглашение ректора прозвучало как вызов. Я сделал глубокий вдох и шагнул через порог. Не как проситель и не как студент. А как человек, который пришёл требовать ответов.

Я вошёл и нарочито медленно, с лёгким пренебрежением, оглядел кабинет.

Он был огромен. Одна стена от пола до потолка была занята книжными полками, уставленными тысячами фолиантов в кожаных переплётах. Другая стена представляла собой сплошное магическое окно, за которым медленно плыли облака. Казалось, кабинет парит в небе. Посередине комнаты стоял гигантский стол из чёрного дерева, заваленный свитками, книгами и какими-то странными артефактами, вроде медных сфер и хрустальных призм.

И за этим столом сидел он.

Ректор Разумовский.

Он не был похож на портреты старых магистров. Седой, коротко стриженый, с аккуратной бородой-эспаньолкой. Его лицо было худым, аристократичным, с высоким лбом и пронзительными, очень тёмными глазами. Он был одет в строгую тёмно-фиолетовую мантию без всяких украшений. Он не выглядел могущественным магом из сказки. Он выглядел как опасный политик или глава спецслужбы.

Он не обращал на меня внимания, что-то быстро записывая в толстый гроссбух острым пером. Рядом с ним на столе стояла тарелка с булочками и чашка, от которой поднимался пар. Тот самый завтрак.

Я прошёл в центр комнаты и остановился, демонстративно не приближаясь к столу. Степан Игнатьевич вошёл следом и молча встал у стены.

Тишина затягивалась. Ректор продолжал писать. Это была явная игра, проверка на прочность. Он хотел, чтобы я заговорил первым, проявил нетерпение. Но я молчал, просто стоял и смотрел на него, излучая, как я надеялся, холодную ярость.

Наконец, не поднимая головы, он произнёс:

— Вы очень похожи на своего отца, княжич. Та же гордыня. Он тоже никогда не начинал разговор первым.

Он закончил писать, поставил точку, аккуратно положил перо и только после этого поднял на меня свои тёмные, ничего не выражающие глаза.

— Садитесь, — он указал на кресло, стоявшее перед его столом. — И поешьте. Вам нужны силы. У нас долгий разговор.

Его голос был спокоен, но в нём чувствовалась абсолютная власть. Он не предлагал. Он приказывал.

Я смотрел на него, и его манера поведения вызывала во мне глухое, инстинктивное отторжение. Этот тип мне не нравится. В памяти всплыла картинка из прошлой жизни: мы, работяги, стоим в приёмной директора завода, чтобы подать коллективную жалобу на условия труда. Когда уже совсем прикипело. И тот директор в дорогом костюме вёл себя абсолютно так же. Высокомерно, спокойно, с той же уверенностью во взгляде, что он — хозяин жизни, а мы — просто шум. Так ведут себя те, кто считает себя выше других. И даже когда их задницы в огне, они до последнего пытаются сохранить лицо.

Я медленно, подчёркнуто медленно, подошёл и сел в кресло. Оно было из мягкой кожи и неприятно «обняло» меня.

Чёрт, а это неплохой ход, — пронеслось в голове, когда я увидел тарелку с булочками. — Заставить меня есть здесь, при нём. Чавкать, как провинившийся школьник. Я сразу становлюсь мелким и уязвимым.

Я едва заметно вздохнул, собираясь с мыслями. Нет. Я не буду играть по его правилам.

— Спасибо, господин ректор, — я намеренно исказил его обращение из прошлой жизни, но оно прозвучало на удивление к месту — холодно и официально. — Я не голоден.

Я посмотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда.

— Давайте приступим к разговору. Нам есть что обсудить, и это гораздо важнее набивания желудка.

Мои слова повисли в воздухе. Я открыто отказался подчиняться и перехватил инициативу. Ректор Разумовский не дрогнул, но я увидел, как в его тёмных глазах на долю секунды мелькнул интерес. Он явно не ожидал такого прямого отпора.

Он откинулся на спинку своего огромного кресла и сцепил пальцы в замок.

— Что ж, — произнёс он ровным тоном. — Прямолинейность — это тоже черта Воронцовых. Хорошо. Тогда перейдём к делу.

Он подался вперёд, и его голос стал жёстче.

— Прошлой ночью на территории Императорской Академии было совершено покушение на студента. На вас. Двое нападавших, предположительно наёмники, обезврежены вами и находятся под стражей в медблоке. Это — официальная версия. — Он сделал паузу. — А теперь я хочу услышать неофициальную. Расскажите мне всё, что произошло. С самого начала. В мельчайших деталях.

Он смотрел на меня в упор, ожидая моего рассказа. Степан Игнатьевич у стены стоял неподвижно, как тень.