Железный Ворон

Глава 3

Вот чёрт… кажется, он не отстанет…

Мысль была досадливой и обречённой. Мой жалкий маскарад провалился. Лежать дальше, игнорируя его, было бы просто по-детски глупо и выставило бы меня в ещё худшем свете.

С тяжёлым вздохом, который был наполовину настоящим, наполовину театральным, я медленно повернулся. Простыни зашуршали. Я не хотел смотреть ему в глаза, это казалось слишком сложным, слишком разоблачающим. Мой взгляд упёрся куда-то вбок, в серую стену, но комната была слишком маленькой, и фигура мужчины всё равно оказалась в поле зрения. Против воли глаза сами зацепились за него.

Он был высоким, лет сорока пяти, с уставшим, но умным лицом. Тёмные волосы с заметной проседью на висках были коротко острижены. Одет он был не в такую форму, как женщина, а в строгий тёмный халат из плотной ткани без всяких знаков отличия. Но самым примечательным в нём были глаза — очень светлые, почти серые, и невероятно пронзительные. Казалось, они смотрят не на тебя, а сквозь тебя. Именно он, судя по всему, и вытащил Алексея с того света.

— Здрасьте… — выдавил я из себя. Слово прозвучало тихо, хрипло и совершенно не по-княжески. Это было моё слово, слово Пети Сальникова, а не Алексея Воронцова.

Лекарь Матвеев слегка склонил голову, принимая моё «приветствие». В уголках его глаз пролегли тонкие морщинки. Он не улыбался, но выражение его лица чуть смягчилось.

— Доброго вечера, княжич. Рад видеть вас в сознании и… относительном здравии. Хотя ваш последний поступок ставит это «здравие» под большой вопрос.

Он сделал шаг вперёд, взял стул, который стоял у стены, и поставил его рядом с моей кроватью. Сел. Теперь мы были почти на одном уровне. Это немного снизило напряжение.

— Нянюшка Агриппина передала мне ваш разговор, — начал он спокойным, почти лекционным тоном. — Вы утверждаете, что не помните обстоятельств дуэли. Что не помните, какая Проверка вас ждёт. Что задаёте вопросы о том, не сон ли это. Это правда?

Он смотрел прямо на меня, и в его взгляде не было осуждения, только профессиональный интерес. Это был не допрос, а сбор анамнеза.

— А теперь я прихожу и чувствую остаточную эманацию от плетения, которое ваше тело сейчас просто не в состоянии выдержать. — Он сделал паузу. — Вы пытались сотворить что-то базовое, верно? Скорее всего, простую световую нить. И даже это вас чуть не подкосило.

Он не спрашивал. Он утверждал. И был абсолютно прав.

— Алексей, — его голос стал чуть мягче, — я не ваш наставник и не ректор. Моя работа — чинить то, что вы, студенты, с завидным упорством ломаете. В данном случае — ваше эфирное тело. И чтобы его починить, мне нужна правда. Что именно вы помните?

Он ждал ответа, терпеливо глядя на меня своими светлыми, всевидящими глазами. Сейчас от моего ответа зависело очень многое. Могу ли я ему доверять? Или он просто собирает информацию, чтобы доложить «отцу» или ректору о том, что отпрыск Воронцовых окончательно свихнулся?

Я тяжело вздохнул. Воздух в лёгких словно превратился в свинец. Я смотрел на свои бледные руки, лежащие поверх серого одеяла, пытаясь подобрать слова. Каждое слово сейчас было как шаг по минному полю.

С одной стороны, нужно играть роль. Ведь быть полным профаном, не помнящим абсолютно ничего — это верный путь в сумасшедший дом или, как минимум, к отчислению. Мне кажется, что так нужно… — подсказала какая-то интуитивная часть сознания, оставшаяся от Алексея.

Но с другой стороны… если я действительно болен, если у меня амнезия… может, это шанс? Шанс выиграть время.

Я поднял на лекаря взгляд, стараясь вложить в него всю возможную надежду, на которую только был способен. Голос прозвучал чуть дрожаще.

— Скажите… если я правда ничего не помню… эта Проверка… можно ли её будет как-то отсрочить? Ну… как бы по состоянию здоровья?

Лекарь Матвеев молчал несколько секунд, внимательно изучая моё лицо. Его светлые глаза, казалось, пытались заглянуть мне прямо в душу. Я ожидал чего угодно: усмешки, отказа, сухого «нет». Но его реакция была другой.

Он снова устало вздохнул, и в этом вздохе слышалась целая вселенная бюрократических правил этого мира.

— Теоретически, — начал он медленно, словно взвешивая каждое слово, — при обширном повреждении эфирного тела, затронувшем центры памяти, совет Академии может дать отсрочку. Это называется «академический отпуск по состоянию эфирного здоровья».

Моё сердце забилось чаще. Шанс! Есть шанс!

— Но, — продолжил лекарь, и это «но» прозвучало как приговор, — есть два нюанса, княжич. Во-первых, для этого потребуется полное и всестороннее обследование вашего сознания комиссией, состоящей из трёх магистров-менталистов. Это крайне инвазивная и неприятная процедура. Они будут копаться в вашей памяти, в ваших мыслях, как в сундуке со старым хламом. Они увидят всё. И если они решат, что вы симулируете… последствия будут гораздо хуже, чем простое отчисление.

Меня прошиб холодный пот. Менталисты. Копаться в мыслях. Они увидят, что я не Алексей. Они увидят Петра Сальникова, цех, автобус, мою прошлую жизнь… Это был не вариант. Это была катастрофа.

— И во-вторых, — продолжил Матвеев, не сводя с меня глаз, — в вашем конкретном случае, это решение будет принимать не только совет Академии, но и глава вашего Рода. А ваш отец, князь Дмитрий Воронцов, уже был уведомлён о вашей дуэли. И его ответ был предельно ясен: «Никаких отсрочек. Пусть сдает со всеми. Провал будет означать, что в Роду Воронцовых одним бездарем меньше».

Он произнёс последние слова ровным тоном, просто цитируя, но они ударили меня, как плетью. Я вспомнил тот обрывок памяти: холодный взгляд мужчины с перстнем. Стало ясно, что от «отца» помощи ждать не приходится. Наоборот. Он ждёт моего провала.

Лекарь помолчал, давая мне осознать весь ужас положения.

— Так что, видите, княжич, — закончил он тихо, — отсрочка для вас — не выход. Это ловушка. Ваш единственный путь — это как-то собраться с силами и сдать эту Проверку. Или, по крайней мере, попытаться.

Он смотрел на меня с чем-то похожим на профессиональное сочувствие. Он обрисовал мне ситуацию без прикрас, показав все острые углы. Он не пытался меня обмануть.

Теперь я знал всё. Пути назад не было. Отсрочки не будет. Впереди — только Проверка, к которой я абсолютно не готов.

Слова лекаря обрушились на меня, как тонна кирпичей, погребая под собой последнюю робкую надежду. Ловушка. Вот что такое отсрочка. Либо менталисты, которые вывернут мой мозг наизнанку и обнаружат самозванца, либо гнев «отца», который, похоже, только и ждёт повода, чтобы списать «непутёвого сына» со счетов.

Я понял, что другого пути нет. Нужно играть. Нужно принять правила этой безумной игры, иначе она меня сожрёт.

Но где-то глубоко внутри, под страхом и отчаянием, зародилось упрямое раздражение. А если не сдам — так и не сдам! И чёрт с ними, с этими Воронцовыми и их академиями! — пронеслось в голове. — Найду, чем здесь заняться! Интересно, есть тут какой-нибудь завод или что-то в этом роде? Мысль о привычном, понятном труде, о мире механизмов и схем, на секунду показалась спасительной гаванью в этом бушующем море магии и аристократических интриг.

Но это была лишь минутная слабость. Сейчас нужно было выжить здесь.

Я поднял голову и посмотрел лекарю прямо в глаза. Я решил сказать ему полуправду. Это был мой единственный шанс.

— Ладно… — мой голос обрёл твёрдость, которой я сам от себя не ожидал. — Я скажу вам правду. Полную правду, как она есть.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями, выстраивая легенду.

— Я помню. Что-то. Обрывками, как во сне. Я помню моменты дуэли, вспышки света, лицо Голицына… Вспоминаю какие-то образы, картинки из… прошлого. Но собрать всё это в цельную картину упорно не получается. Словно в голове разбили зеркало, и я вижу мир через тысячи дрожащих осколков.

Я говорил искренне, потому что по сути так оно и было, просто я опускал самую главную деталь.

— Я в отчаянном положении, — я развёл руками, демонстрируя своё бессилие. — И вот с таким вот багажом памяти, мне просто не представляется возможным что-то там сдать, понимаете⁈ У меня в голове пустота на месте этих… плетений. Я даже не уверен, что смогу вспомнить, как правильно держать руки! К тому же, — я снова откинулся на подушку, демонстрируя слабость, — я крайне ослаблен!

Я замолчал, выложив все свои «карты» на стол. Я показал ему свою уязвимость, но не полную беспомощность. Я — Алексей Воронцов с серьёзной амнезией после магического удара, а не сумасшедший, утверждающий, что он — Петя Сальников.

Лекарь Матвеев слушал очень внимательно, не перебивая, его светлые глаза не отрывались от моего лица. Когда я закончил, он несколько секунд молчал, постукивая пальцами по своему колену. Он думал.

— Дискретная ретроградная амнезия с очаговым поражением мнемонических центров эфирного тела… — пробормотал он тихо, словно ставя диагноз сам себе. Затем он снова посмотрел на меня. — Это… объясняет многое. И вашу попытку «вспомнить» через практику, и ваше состояние.

Он поднялся со стула и подошёл к моей тумбочке. На ней всё ещё стоял поднос.

— Это очень плохо, княжич, но это не смертельно. Память тела и эфира глубже, чем память разума. Она может вернуться под давлением. Или… её можно подстегнуть.

Он протянул руку над подносом. В его ладони на мгновение вспыхнул мягкий, изумрудно-зелёный свет. Затем он взял пустую кружку, из которой я пил отвар, и поставил её передо мной на одеяло.

— То, что вы ослаблены — это мы исправим, — сказал он. — А вот с памятью… У меня есть одна идея. Рискованная. И не совсем… каноническая, с точки зрения академических методик. Но, возможно, это ваш единственный шанс.

Он посмотрел на меня в упор.

— Я могу попробовать помочь вам «вспомнить» основы. Но для этого вы должны будете мне полностью довериться.

В его руке ничего не было, передо мной стояла пустая кружка, но его слова повисли в воздухе, полные странного, опасного обещания.

Я смотрел на него, потом на пустую кружку, потом снова на него. Разум отчаянно пытался понять, что он имеет в виду. «Подстегнуть память», «рискованная идея», «неканоническая методика»… Эти слова звучали одновременно и обнадёживающе, и пугающе. Я был полностью растерян.

— Не понимаю, о чём вы говорите… — честно признался я. Мой взгляд метался по его лицу, ища какой-то подвох или, наоборот, подтверждение своим надеждам.

А потом отчаяние перевесило осторожность. Какая, к чёрту, разница, что он предлагает? Хуже, чем есть, уже не будет. Провал на Проверке — это конец. Любой, даже самый призрачный шанс был лучше, чем гарантированное поражение.

— Если это может мне помочь, конечно! — выпалил я, и в голосе прозвучала нотка лихорадочного возбуждения. — Давайте! Валяйте, лекарь! Я готов!

Слово «доктор» чуть было не сорвалось с языка, но я вовремя прикусил его. «Лекарь». Надо привыкать.

На губах Матвеева появилась тень улыбки. Едва заметная, но она была. Кажется, моя отчаянная решимость его даже немного позабавила.

— Хорошо, — кивнул он. — Запомните, княжич, ваш разум сейчас — ваш враг. Он пуст, он паникует. А нам нужно достучаться до памяти вашего тела, до инстинктов, до того, что впечатано в саму структуру вашего эфирного поля. Для этого нужно отключить логику и анализ.

Он поднял руку, и его ладонь снова засветилась мягким зелёным светом. Свет был тёплым, успокаивающим.

— Я не буду копаться в ваших мыслях, как менталисты. Это грубо и опасно. Я сделаю другое. Я дам вашему телу толчок. Создам для вас… «учебную модель». Смотрите на кружку.

Я послушно уставился на тёмный керамический круг.

— Первое плетение, которое вам нужно вспомнить — «Чешуя». Самое простое. Это не сплошной щит, а множество мелких, наложенных друг на друга энергетических пластинок. Его задача — не остановить удар, а рассеять его, ослабить, содрать с него мощь. Представьте себе кольчугу. Понятна концепция?

— Да… — кивнул я. Концепция кольчуги была мне, Петру Сальникову, вполне понятна.

— Хорошо. Теперь не думайте. Просто смотрите. И… чувствуйте.

Лекарь вытянул указательный палец в сторону кружки. Кончик его пальца засветился всё тем же зелёным светом, но гораздо ярче. Затем он начал медленно вести пальцем по воздуху вокруг кружки.

И я увидел это.

За его пальцем, словно из ничего, сплеталась тонкая, светящаяся зелёная нить. Он делал короткие, резкие движения, похожие на стежки иглой, и после каждого движения в воздухе на долю секунды оставалась маленькая, размером с монету, полупрозрачная шестиугольная пластинка. Она висела в воздухе, слабо мерцая, а он уже «шил» следующую рядом, чуть внахлёст. Одна, вторая, третья, десятая… Они выстраивались в узор, похожий на змеиную кожу или рыбью чешую.

Через полминуты кружка была полностью окутана дрожащей, переливающейся зелёной сферой, сотканной из сотен этих маленьких чешуек. «Чешуя».

— Вот, — спокойно сказал Матвеев, опуская руку. Зелёное плетение вокруг кружки не исчезло, оно продолжало висеть в воздухе, слабо мерцая. — А теперь… ваша очередь.

Он посмотрел на меня.

— Не пытайтесь повторить это в воздухе. Вы слишком слабы. Делайте это в уме. Закройте глаза. Возьмите мою «модель» за основу. Представьте свою руку, свои пальцы. И повторите мои движения мысленно. Не пытайтесь создать щит. Просто повторите узор. Стежок за стежком. Чешуйка за чешуйкой. Ваш разум пуст, но ваши руки — помнят. Доверьтесь им.

Он откинулся на спинку стула и замолчал, давая мне время. Передо мной висел идеальный, светящийся образец. В голове — только что увиденный процесс его создания. И приказ — попробовать.

Я смотрел на светящуюся сферу вокруг кружки, на сотни этих мелких, аккуратно наложенных друг на друга шестиугольников, и мой мозг, мозг Пети Сальникова, отказывался принимать это как нечто эффективное. Восторг от увиденного волшебства сменился холодным анализом.

Чешуйка, блть⁈ — пронеслось в голове. — Как ЭТО может помочь в бою? Чтобы сплести эту штуку, нужно дохренища времени!

Я снова поднял взгляд на лекаря. Мне нужно было понять. Не интуитивно, как понял бы Алексей, а логически, как привык я.

— Простите, Лекарь, — начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал не как критика, а как искреннее недоумение. — Повторюсь, я многого не помню, и теперь у меня возник вопрос об эффективности такой магии. Вы эту кружку оплетали «Чешуёй» секунд тридцать. Это очень долго. Так она и делается? Ну… вот в бою, например. Пока я эту «Чешуйку» буду плести, меня уже кокнут. Убьют, вернее. Простите мой французский.

На этот раз лекарь Матвеев не просто улыбнулся — он тихо хмыкнул, и в его светлых глазах мелькнул огонёк живого интереса. Мой вопрос, кажется, пришёлся ему по душе. Он не счёл его глупым или дерзким.

— Прекрасный вопрос, княжич, — сказал он, и в его голосе прозвучало одобрение. — Вопрос исследователя, а не поэта. Это хорошо. Это значит, ваш разум работает. И вы задали его абсолютно правильно.

Он чуть подался вперёд, его тон стал более доверительным.

— То, что я вам показал — это «сборка по чертежу». Медленная, академическая, для первокурсников, чтобы они запомнили саму структуру плетения, его геометрию. Разумеется, в бою так никто не делает. Это учебный макет.

Он поднял палец.

— Когда маг набирается опыта, он перестаёт «шить» каждую чешуйку по отдельности. Он создаёт… «матрицу». Задаёт в уме параметры: размер, плотность, толщину, — и вливает в эту матрицу эфир. И тогда «Чешуя» возникает почти мгновенно, за долю секунды. Вот так.

Лекарь щёлкнул пальцами.

Зелёная сфера вокруг кружки исчезла. И в то же мгновение воздух перед его ладонью подёрнулся рябью, и там вспыхнул и материализовался плоский, размером с тарелку, диск, сотканный из точно таких же зелёных чешуек. Это заняло меньше секунды.

— Видите? — сказал он, и диск тут же растаял в воздухе. — Но чтобы прийти к этому, нужно сначала научиться «шить». Ваш разум должен знать чертёж, а ваше тело — помнить движение. Вы не можете построить дом, не зная, как класть кирпичи. А ваша проблема в том, что вы, кажется, забыли, как выглядит кирпич. Поэтому мы и начнём с самого начала. С одного-единственного «стежка».

Его объяснение было предельно логичным. Оно было похоже на то, как я в прошлой жизни сначала учился читать чертежи и осваивал каждый инструмент по отдельности, прежде чем собирать сложный узел или механизм. Нельзя собрать двигатель, не зная, как работает ключ и как затягивать гайку. Всё встало на свои места. Мой внутренний механик был удовлетворен.

— Я ответил на ваш вопрос, княжич? — спросил Матвеев. — Теперь вы готовы попробовать? Без анализа. Без мыслей об эффективности. Просто довериться памяти тела.

Он снова ждал. Но теперь я был готов. Я понял принцип. Я увидел «чертёж» и понял, зачем нужны эти базовые «кирпичики».