Железный Ворон

Глава 2

Я слушал её, и холодное, липкое чувство безысходности сжимало внутренности. Кажется, я влип по уши. Плетения, щиты, эмулятор атаки… Эти слова были для меня пустым звуком. Я не просто не помнил, как это делать — я даже не мог себе представить, что это такое. Как я пройду эту Проверку, если я вообще не понимаю, что тут происходит?

Паника подступала к горлу, но я усилием воли загнал её обратно. Сейчас показать слабость или полное неведение — худшее, что можно сделать.

Я сделал глубокий вдох, стараясь, чтобы он выглядел спокойным. Поднял на женщину взгляд, в котором, я надеялся, читалась усталая решимость, а не панический ужас.

— Спасибо, — сказал я ровным голосом. — Я… вспомню. Мне просто нужно время. Я как-нибудь с этим разберусь. Можете идти.

На её лице отразилось удивление. Она, очевидно, ожидала дальнейших вопросов, жалоб или приступа отчаяния. Но вместо этого увидела неожиданное и, возможно, неуместное спокойствие. Она нахмурилась, ещё раз внимательно осмотрела меня с головы до ног, словно пытаясь разглядеть трещины в моей маске.

— Как знаете, княжич, — произнесла она сухо, возвращаясь к своему обычному тону. — Лекарь Матвеев зайдёт осмотреть вас перед ужином. Не пытайтесь вставать и тем более — практиковаться. Любая попытка плетения сейчас может вас убить. Ваше эфирное тело похоже на паутину после урагана. Ему нужен покой.

С этими словами она наконец развернулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Щёлкнул замок.

И я остался один.

Один в тишине палаты, залитой холодным светом магического шара. Один со своим страхом, с чужими воспоминаниями.

Я сел на кровати, обхватив голову руками. Пустота. В голове не было ни единой мысли о том, как плести эти чёртовы щиты. Я медленно поднял перед собой руки — те самые бледные, аристократичные руки Алексея Воронцова.

Затем лёг обратно на колючие простыни и уставился в высокий, теряющийся в полумраке потолок. Свет от гудящего шара был ровным и безжизненным, он давил на глаза. В голове царил хаос.

Мысли метались, и внезапно я вспомнил про единственную связь с внешним миром — высокое, узкое окно.

Эта мысль выдернула меня из оцепенения. Я должен увидеть, где я нахожусь. Увидеть нечто большее, чем эти четыре стены.

Я рывком сел, и тут же за это поплатился. Голова взорвалась острой болью, в глазах потемнело, и тело пронзила волна тошнотворной слабости. Я замер, вцепившись в край кровати, тяжело дыша, пока мир не перестал вращаться. Предупреждение женщины не было пустыми словами. Тело действительно было на пределе.

Но желание увидеть, что там, за окном, было сильнее.

Опираясь о стену, я медленно, шатаясь, встал на ноги. Холодный каменный пол обжигал ступни. Каждый шаг давался с трудом, словно я шёл по дну глубокого водоёма. Но я шёл.

Наконец, я добрался до окна. Оно было высоким, начиналось почти от самого пола и уходило вверх. Стекло было старым, мутным, местами покрытым радужными разводами, но всё же через него можно было что-то разглядеть. Я прижался лбом к холодной поверхности и посмотрел наружу.

Картина, открывшаяся мне, была величественной и гнетущей одновременно.

Я находился на одном из верхних этажей огромного, циклопического здания, построенного из тёмно-серого камня. Архитектура была странной смесью готики и чего-то монументального, почти имперского: острые шпили, горгульи, похожие на химер, соседствовали с массивными колоннами и широкими балюстрадами. Всё здание, казалось, состояло из множества крыльев, башен и переходов, образуя настоящий каменный лабиринт.

Внизу раскинулся внутренний двор, вымощенный такой же тёмной брусчаткой. По нему, несмотря на хмурую, свинцовую погоду, было довольно оживлённо. Группки студентов в тёмно-синей форме, очень похожей на ту, в которую была одета приходившая женщина, пересекали двор. Они шли, оживлённо жестикулируя, смеясь, или, наоборот, уткнувшись в толстые книги в кожаных переплётах.

Но это была не просто прогулка. Это было… живое волшебство.

Один юноша, стоявший в стороне, вскинул руку, и над его ладонью расцвёл и затрещал шарик оранжевого огня, на мгновение осветив сосредоточенные лица его товарищей. Другая группа стояла кругом, а в центре между ними медленно вращался в воздухе большой валун, покрытый светящимися голубыми рунами. Я видел, как одна девушка легко взмахнула рукой, и за ней по воздуху полетела стопка книг, послушно следуя за хозяйкой.

Они делали это так легко, так обыденно, словно дышали. А я… я не умел даже этого. Я смотрел на них из своего окна-бойницы, как заключённый смотрит на вольную жизнь, и чувствовал, как между мной и ими разверзается пропасть. Они были здесь своими. А я — чужаком, самозванцем, который даже не понимает основ этого мира.

Мой взгляд скользнул выше, к другим башням, соединённым с моей крытыми галереями и воздушными мостами. В некоторых окнах горел свет — где-то тёплый, жёлтый, как от свечей, а где-то — пульсирующий синий или зловеще-зелёный, словно там шли какие-то опасные опыты. Это место было огромным, живым организмом. И оно было мне враждебно.

Слабость снова навалилась тяжёлой, душной волной. Ноги подкосились, и я едва успел вцепиться в холодный каменный подоконник, чтобы не упасть. Боль в голове вернулась с новой силой.

Кое-как, цепляясь за шершавую стену, я добрался обратно до кровати и буквально рухнул на неё. Дыхание сбилось, сердце колотилось где-то в горле. Я лежал, безвольно раскинув руки, и смотрел в потолок.

Теперь я знал больше. И от этого знания становилось только страшнее. Я видел уровень студентов. Видел, что магия здесь — не сказка, а обыденность и наука.

Время тянулось медленно. Шар под потолком всё так же ровно гудел. За окном выл ветер. Я был заперт в этой палате, в этом слабом теле, с тикающими часами моего приговора. Нужно было что-то делать. Но что?

Я лежал на кровати. Сил не было даже на то, чтобы думать, но мозг, подстёгнутый страхом и отчаянием, работал на износ. Он пытался найти выход, уцепиться за хоть какую-то соломинку. И он начал делать единственное, что мог — сравнивать.

Воспоминания начали всплывать сами собой, перемешиваясь в причудливом, болезненном калейдоскопе.

Вот я, из прошлой жизни, стою в гулком цеху, пропахшем машинным маслом и горячим металлом. В моих руках — тяжёлый инструмент. Передо мной — сложный механизм, упрямый агрегат, который отказывается работать. Я не молюсь духам машины и не уповаю на удачу. Я ищу причину. Изучаю схемы, проверяю контакты, слушаю звук, ищу слабое место. Логика, опыт, методичный перебор вариантов. Мои руки — широкие, сильные, в старых мозолях и паре глубоких шрамов от сорвавшегося ключа и острого куска металла — это инструмент, такой же, как и мой мозг. Они привыкли создавать, чинить, заставлять мёртвое железо работать по понятным законам физики.

И тут же, словно наложение кадров, возникает другое воспоминание, здешнее. Вот он, Алексей Воронцов, стоит перед зеркалом в парадной форме. Его руки — бледные, изящные, с длинными пальцами — никогда не держали ничего тяжелее эфеса дуэльной рапиры или пера. Для него сила — это не в понимании, как что-то устроено, а в мистическом «даре», в потоке, который он не может ни понять, ни проанализировать, а только почувствовать. Он бьётся головой о стену, пытаясь силой воли и гордостью выдавить из себя то, что не получается.

Картинка меняется. Я, прошлый, еду в старом, дребезжащем автобусе после тяжёлой смены. Вокруг чужие, усталые лица. Я ни от кого не завишу. Моя фамилия — просто набор букв. Она ничего не значит. Я — человек, ценность которого определяется тем, что он умеет делать своими руками и головой.

И снова наложение. Алексей идёт по широкому коридору Академии. Мимо проходят другие студенты. Они кланяются ему, кто-то с уважением, кто-то с заискивающей улыбкой, кто-то с плохо скрытой насмешкой. «Княжич Воронцов». Эта фамилия здесь — и благословение, и проклятие. Она открывает двери, но и накладывает немыслимый груз ответственности. Каждый его шаг оценивается. Каждый провал — это не просто неудача, это пятно на репутации древнего рода.

Два мира. Два подхода. Логика против магии. Человек-практик против аристократа по рождению.

И я — где-то посередине. С разумом рабочего, привыкшего разбирать проблемы на части, запертый в теле, которое должно творить магию интуитивно.

Лёжа на кровати, я вдруг почувствовал странное разделение. Мысли были моими, привыкшими анализировать и искать причину. Но тело… тело помнило другое. Когда я думал о слове «плетение», мой разум видел пустоту, а вот пальцы… пальцы на руках едва заметно подрагивали, словно вспоминали какие-то забытые движения. В глубине сознания, на самой границе чужих воспоминаний, таилось не знание, а ощущение. Ощущение того, как энергия, тот самый «эфир», должна течь по жилам, собираться в кончиках пальцев и формировать узор.

Это было похоже на фантомную боль в ампутированной конечности. Я не знал, как это делать, но какая-то часть меня чувствовала, как это должно быть. И это открытие, это слабое, едва уловимое ощущение, было первой искоркой надежды в беспросветном мраке.

Я лежал, глядя в пустоту, и мой собственный разум стал моим злейшим врагом.

Так… она просила меня не колдовать… — пронеслось в голове. — Но как я сдам этот экзамен? Или что там… проверка? Точно, Проверка. Как я её сдам, если даже не попробую?

И тут меня словно ударило током. Сознание взбунтовалось, отторгая чужую роль, навязанную мне этим миром.

Погоди… а зачем мне вообще её сдавать⁉ Мысль была острой и ясной, как звон стали. Я же не княжич! Я Петя. Пётр. Пётр Сальников! Какой я к чёрту княжич, почему я тут кому-то что-то должен? Я могу делать то, что сам захочу…

Но за этим бунтарским порывом тут же последовала холодная волна реальности.

Или не могу? Я отчётливо почувствовал, как на меня давит груз чужой личности, чужих страхов и обязательств. Ладно, я понял. Во мне как бы две личности сейчас. Хрень какая-то. Но моя личность, личность Пети, она же сильнее! Я же чувствую себя именно как Петя, значит… значит, я могу вообще уйти отсюда и пойти…

И тут мысль оборвалась.

Куда? Чёрт… Куда мне идти? В этом мире я был никем. Без документов, без денег, без понимания, как тут всё устроено. Просто странный парень в больничной рубахе с провалами в памяти. Отчаяние снова начало затапливать меня. Я просто лежал, и в голове была звенящая пустота.

А потом, из самой глубины этого отчаяния, родилась совершенно безумная, пьянящая мысль.

С другой стороны… Я КНЯЖИЧ! Блть! Я же княжич!

Всё внутри перевернулось. Ужас и безысходность сменились внезапным, почти детским восторгом. Это же просто фантастика! Как в Гарри Поттере, только я ещё и княжич! Как Малфой, только, надеюсь, добрый! Это же деньги, статус, власть… и… магия⁉ Последнее слово прозвучало в голове как взрыв. Это уже не казалось бредом. Это было реальностью. Моей новой реальностью. И это было невероятно круто.

Страх не ушёл, но теперь он был другим. Это был не страх жертвы, а азарт игрока, которому выпал невероятный шанс.

Новый настрой придал сил.

— Так, нужно попробовать, — прошептал я в тишину палаты.

Собрав всю свою волю, я снова сел, потом медленно, опираясь о кровать, встал. Пол был всё таким же ледяным, но сейчас я этого почти не замечал. Я встал посреди комнаты, закрыл глаза и сосредоточился. Я пытался ухватить то самое фантомное ощущение, которое мелькнуло раньше.

Так… если я не понимаю физику процесса, я должен создать для себя рабочую модель, — сработала привычка инженера. — Нужно представить, как эта сила, или что там, идёт из самого центра. Допустим, отсюда, из груди… из сердца…

Я поднял правую руку, бледную руку Алексея, и растопырил пальцы.

И тут же ступор.

Как там?.. Черепаха?.. Нет… Чешуя! Я начал лихорадочно копаться в чужой памяти, как в запылённом архиве. Зеркало, Чешуя и Кокон. Имена были. Но как они выглядели? Я напрягся, пытаясь вытащить то самое видение дуэли. Вот он, Голицын, уверенно сплетает синие нити… а вот Алексей, его собственные руки, и от них исходят тонкие, слабые, голубоватые…

Есть!

Я представил это. Представил, как тёплая энергия из груди течёт по руке, собирается в ладони и просачивается сквозь кончики пальцев. Я не просто думал об этом. Я требовал, чтобы это произошло. Я вложил в это желание весь свой азарт, всё отчаяние и новообретённый восторг.

Сначала — ничего.

А потом… я почувствовал это. Лёгкое покалывание в пальцах, похожее на статическое электричество. Я открыл глаза.

И увидел.

Между моими пальцами, дрожа и переливаясь, висела одна-единственная, едва заметная, тусклая голубая нить. Она была тонкой, как паутинка, слабой, почти призрачной. Она просуществовала не больше секунды, неуверенно качнулась в воздухе… и погасла.

Но я её видел. Я её сделал.

И в тот же миг острая, режущая боль пронзила мою голову, а тело пробила такая волна слабости, что ноги подкосились. Я рухнул на колени, тяжело дыша, а комната поплыла перед глазами. Предупреждение женщины не было шуткой. Даже эта крошечная искра магии стоила мне огромных сил.

Я кое-как дополз до кровати и завалился на неё, измотанный, но… счастливый. Это возможно. Я могу.

Именно в этот момент за дверью послышались размеренные, тяжёлые шаги. Они приближались.

Сердце пропустило удар. Шаги за дверью. Тяжёлые, уверенные, они несли в себе угрозу допроса, оценок и необходимости снова играть чужую роль.

Я напрягся. Весь детский восторг от первой магической искры мгновенно улетучился, сменившись знакомым ощущением загнанного зверя. Играть роль княжича — это дикий стресс. Мне совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, особенно сейчас, когда я был полностью выжат и уязвим.

Не было времени даже думать. Я инстинктивно выбрал самый простой путь к спасению — бегство.

Я быстро, насколько позволяла слабость, перевернулся на бок, лицом к холодной, шершавой стене, натянул до подбородка колючее одеяло и замер, стараясь дышать ровно и глубоко, как спящий. Глаза я зажмурил так сильно, что перед ними поплыли цветные пятна. Главное — не выдать себя. Не шевелиться, не реагировать.

Ключ в замке повернулся со скрипом, который отдался у меня в голове набатом. Дверь отворилась.

Тяжёлые шаги вошли в комнату. Один человек. Я чувствовал его присутствие спиной. Он подошёл к кровати и остановился.

Наступила тишина. Тягучая, напряжённая. Я слышал только гудение магического шара и собственное сердце, которое, казалось, колотилось так громко, что его невозможно было не услышать. Прошла секунда, две, десять… Он просто стоял и молчал. Это молчание было хуже любых вопросов. Он ждёт? Он знает, что я не сплю?

— Я знаю, что вы не спите, княжич, — раздался низкий, спокойный мужской голос. Он был незнакомым, но в нём чувствовалась власть и уверенность. — Нянюшка Агриппина сообщила мне о вашем… странном поведении и частичной потере памяти. Я лекарь Матвеев.

Я не шелохнулся. Я продолжал изображать глубокий сон, вцепившись в эту роль, как в спасательный круг.

— Также я чувствую свежий всплеск эфира в палате, — продолжил лекарь тем же ровным, почти академическим тоном. — Очень слабый, хаотичный и опасный для вашего нынешнего состояния. Вы ослушались прямого приказа и практиковались.

Меня словно окатило ледяной водой. Он почувствовал. Он всё знает.

Лекарь вздохнул. Это был не раздражённый, а скорее усталый, печальный вздох.

— Княжич Алексей. Повернитесь, пожалуйста. Нам нужно поговорить. И я обещаю, у меня нет цели вас наказывать. У меня есть цель не дать вам умереть до Проверки.

Его голос не содержал угрозы. Скорее, констатацию факта. Он не уходил. Он терпеливо ждал. И я понимал, что лежать и дальше, притворяясь спящим, уже не просто глупо, а откровенно по-детски. Стена, в которую я упирался взглядом, больше не казалась укрытием.