Железный Ворон

Глава 14

Остаток дня я провёл в тумане. Я бродил по своим роскошным апартаментам, от вида на бездну за окном до камина с его тайной, и пытался справиться с тем, что на меня навалилось.

И с одной стороны, всё это очень угнетало. Неизвестность, опасность, эта золотая клетка. Какая-то часть меня, та, что помнила тихую, размеренную жизнь, кричала от ужаса.

Но другая часть… она была очень большой, и она получала от всего этого какой-то дикий, первобытный азарт! Покушение, тайные ходы, магия, вражда древних родов, политические интриги… Жизнь Пети Сальникова никогда не была такой. Я чувствовал, как пьянею от этого адреналина.

Но больше всего меня расстраивало только одно: я ни с кем не мог этим поделиться. Никому нельзя рассказать, что на самом деле творится у меня в душе. Я, Петя, и так не был особо разговорчивым, но ведь и событий на мою долю столько не выпадало!

Вечером я набрал полную ванну. Горячая вода, которая лилась из крана сама собой, без труб и бойлеров, приятно расслабляла уставшие мышцы. Я погрузился в неё, откинув голову на холодный каменный бортик, и смотрел на безупречный потолок.

— Помолвлен… с Голицыной, — прошептал я в пустоту, и пар унёс мои слова.

Я пытался расслабиться, но мысли роились в голове. Остаток вечера я провёл за учебниками, механически заучивая основы этого мира, пытаясь занять мозг хоть чем-то конкретным.

Утро наступило незаметно. Я проснулся на диване, так и не дойдя до кровати, укрытый кем-то (или чем-то?) лёгким пледом. На столике уже стоял завтрак: овсянка с ягодами и кувшин молока. Рядом с ним лежал небольшой плоский ящичек из тёмного дерева, перевязанный шёлковой лентой и скреплённый сургучной печатью с гербом Академии.

Я сел, протёр глаза и взял ящичек. Сломав печать, я открыл его.

Внутри, на бархатной подложке, лежали две вещи.

Первая — сложенная записка от ректора Разумовского.

«Княжич, для вашей подготовки. Изучите. Не разочаруйте меня. И её. Р.»

Вторая вещь — это была небольшая книга в синем сафьяновом переплёте. Название было вытиснено серебром: «Род Голицыных. История, нравы и ключевые фигуры».

Но под книгой было что-то ещё. Я убрал её и увидел то, чего ожидал меньше всего.

Это был портрет-миниатюра в овальной серебряной рамке. С него на меня смотрела девушка лет семнадцати-восемнадцати. У неё были правильные, почти кукольные черты лица, светлые, почти платиновые волосы, собранные в сложную причёску, и большие серые глаза.

И она была живая.

Девушка на портрете медленно моргнула, её губы тронула вежливая, но абсолютно ледяная улыбка. Она чуть склонила голову набок, разглядывая меня с нескрываемым, холодным любопытством. В её взгляде не было ни радости, ни смущения. Только оценка. Словно она смотрит на призового жеребца, которого ей купили на ярмарке.

Это была она. Княжна Анастасия Павловна Голицына. Моя невеста.

Я резко отложил портрет на стол, словно он обжёг мне пальцы. Её холодный, оценивающий взгляд пробрал до костей.

Выходит, я просто пешка, — пронеслось в голове с горечью. — В этом мире я просто пешка на доске. Да… возможно, я мог бы стать значимым. Королём. В далёком будущем. Но теперь… теперь я лишь разменная монета в чужой игре.

Я тяжело вздохнул. Чувство бессилия было почти физически ощутимым.

Но тут же внутри всколыхнулась волна протеста. Злого, упрямого.

А почему, собственно, я, Петя Сальников, обязан быть этой пешкой⁈ Я ведь в первую очередь Петя! И не стоит об этом забывать! Не стоит!

Я злился. Злился на себя за минутную слабость, злился на этого «отца», на ректора, на весь этот мир. Почему за меня решают, на ком мне тут жениться, а⁈

Я несильно, но с чувством, стукнул кулаком по столику. Вскочил и начал мерить шагами комнату, от камина до стеклянной стены с видом на космос. Туда-сюда. Туда-сюда. Я был как зверь в клетке. Нервный, раздражённый, не находящий себе места.

Пройдя так несколько кругов, я немного успокоился. Ярость уступила место холодному анализу. Я снова подошёл к столу и взял портрет.

Я смотрел на неё. На эту холодную красавицу с платиновыми волосами. Она всё так же вежливо и отстранённо улыбалась, наблюдая за мной своими серыми глазами. Что я пытался в ней разглядеть? Врага? Союзника? Жертву таких же обстоятельств, как и я? Я и сам не понимал.

Она была красива. Безупречно, холодно красива, как ледяная статуя. Но её взгляд не сулил ничего хорошего.

Пока я так смотрел на портрет, девушка на нём снова медленно моргнула, и её губы шевельнулись. Я не услышал звука, но я отчётливо, прямо у себя в голове, «прочитал» одно-единственное слово, произнесённое беззвучным шёпотом:

«Разочарование.»

И после этого её вежливая улыбка исчезла. Лицо на портрете стало абсолютно бесстрастным, и она отвернулась, начав рассматривать что-то за пределами рамки, словно я перестал быть ей интересен. Портрет стал просто картинкой. Связь прервалась.

Она не просто оценила меня. Она вынесла вердикт. И он был таким же, как у всего этого мира. «Разочарование».

— Разочарование? — повторил я вслух, глядя на отвернувшееся лицо на портрете. — И в чём же ты разочарована, моя белокурая, надменная красавица? Это во мне ты разочарована?

Она бесила меня. До скрежета зубов. Почему она меня так бесит, ума не приложу⁈ Может, дело в сравнении с этой простой, игривой, тёплой Линой, что живёт по соседству? А может, потому что я ловил на себе точно такой же взгляд в прошлой жизни, когда шёл в своей рабочей робе на остановку, а мимо проплывала очередная «фифа» с надутыми губами и презрением в глазах?

Её молчаливый приговор ударил не по княжичу Воронцову. Он ударил по Пете Сальникову. И Петя Сальников такого не прощал.

Злость и обида сменились чем-то иным. Холодной, весёлой яростью. Азартом. Вызовом.

— Ах ты… — прошипел я, глядя на миниатюру. — Ты ещё меня не знаешь, деточка. Ох, не знаешь…

Я усмехнулся.

— Жениться, значит? А давай поженимся!

С этими словами я отбросил портрет в сторону, на мягкий диван. Пусть лежит. А сам сел за стол и принялся жадно завтракать.

Я ел овсянку, запивая её молоком, и чувствовал, как голод и злость придают мне сил. Пусть они плетут свои интриги. Пусть оценивают. Пусть разочаровываются. Я буду играть. Но я буду играть по своим правилам. Этот брак — не приговор. Это… новая арена. Новое поле для битвы. И я собирался дать на нём самый лучший бой в своей жизни.

Пока я ел, мой взгляд снова упал на книгу, которую прислал ректор. «Род Голицыных. История, нравы и ключевые фигуры».

Теперь это была не просто книга. Это был тактический справочник. Руководство по изучению противника. Или… будущей жены.

Я доел завтрак. В голове царила ясная, холодная решимость. У меня было три дня. И я не собирался тратить их на уныние.

Утро. Тренировка.

После завтрака я отложил все книги, кроме одной — «Базовые Плетения». В голове царила холодная ясность. Сила. Мне нужно больше силы.

Я встал посреди комнаты. Первым делом — «Эфирный клинок». Я вытянул палец и выстрелил. Невидимый заряд снова прошил воздух и оставил оплавленную дыру, на этот раз — в полене, лежавшем у камина. Слишком просто. Слишком прямолинейно.

Я открыл книгу. Следующим в списке атакующих плетений шёл «Эфирный хлыст». Суть была сложнее: нужно было не просто выстрелить энергией, а вытянуть её в длинную, гибкую нить, уплотнить и удерживать, управляя её движением.

Первая попытка была жалкой. Нить получилась короткой, дряблой и тут же распалась. Вторая — чуть лучше. К обеду, который появился на столе сам собой, я уже мог создать хлыст длиной в метр и даже сбить им со стола пустую кружку. Получалось. Моё новое тело училось с невероятной скоростью.

День. Сбор информации.

После обеда я, уставший, но довольный, засел за «Историю рода Голицыных». Я читал жадно, пропуская описания балов и генеалогические древа, и впиваясь в суть.

Сила: Их дар к стихийной магии был не просто «талантом». Он был агрессивным, почти неконтролируемым. Голицыны славились своей мощью, но не тонкостью. Они били кувалдой там, где можно было обойтись скальпелем. Слабость: Их главной слабостью была гордыня. Непомерная. Они не терпели оскорблений, не прощали поражений. Любой, кто показывал себя сильнее их, автоматически становился смертельным врагом. Нравы: Они презирали «низкие» виды магии — всё, что связано с артефакторикой, целительством, иллюзиями. Только чистая, боевая мощь имела для них значение. Анастасия: О ней в книге было мало. «Княжна Анастасия Павловна, единственная дочь главы Рода, Павла Голицына. Обладает редким для их Рода даром к магии Льда. Отличается сдержанным, холодным нравом и безупречным воспитанием». И всё. Никаких подробностей. Она была загадкой.

Вечер.

Я встал, прошёлся по комнате. Тренировки и чтение утомили, но не принесли облегчения. Чувство изоляции давило. Мне нужно было… просто с кем-то поговорить. С единственным человеком здесь, кто не вызывал у меня отторжения.

Я подошёл к двери своих апартаментов и вышел в общую гостиную Башни Магистров. Подойдя к двери Лины, я постучал.

Через несколько секунд дверь открыла она сама. Её волосы были растрёпаны, а на щеке — небольшое пятно сажи.

— О, Воронцов! — удивилась она. — Какими судьбами? Я думала, ты там уже с космосом разговариваешь от скуки.

Она улыбнулась своей обычной широкой улыбкой.

— Заходи, не стой на пороге. Только осторожно, не наступи на какую-нибудь мою «элегантную» деталь.

Я шагнул через порог её мастерской, снова погружаясь в знакомый хаос из инструментов и артефактов. Она отошла в сторону, давая мне пройти.

Я не стал ходить вокруг да около. Я пришёл за информацией, и нужно было понять, что она уже знает.

— Ты уже слышала о «событии»? — спросил я, глядя ей в глаза. — Ну… которое намечается?

Я намеренно не стал уточнять, о чём речь, проверяя её реакцию.

Улыбка на лице Лины тут же погасла. Она устало вздохнула и провела рукой по своим растрёпанным волосам, ещё больше их взлохматив.

— О твоей помолвке с Голицыной? Да. Слышала.

— Откуда? — удивился я.

— Дамиан сказал, — она пожала плечами. — Он, когда возвращается от ректора, всегда в курсе всех последних сплетен и указов. И делится ими со мной. Наверное, это его способ развлекаться — наблюдать за моей реакцией.

Она подошла к одному из своих верстаков и без сил опустилась на высокий табурет.

— Сочувствую, Воронцов. Честно. Это… худшее, что твой отец мог для тебя придумать.

Её сочувствие было искренним, без всякой насмешки или злорадства.

— Слушай, — она посмотрела на меня очень серьёзно. — Я знаю, ты её не видел. И книги врут. Так вот, я тебе скажу как есть.

Она подалась вперёд, понизив голос.

— Будь с ней осторожен. Очень. Она не просто «холодная». Она опасна. Год назад на тренировочной дуэли один парень из рода Шуйских позволил себе какую-то неосторожную шутку в её адрес. Она не вызвала его на дуэль. Она не пожаловалась. Она просто… посмотрела на него. И он провёл неделю в лазарете с тяжелейшим эфирным обморожением. Лекари еле спасли его дар. И доказать никто ничего не смог. Она даже пальцем не шевельнула. Просто… посмотрела.

Лина замолчала, и в её глазах я увидел тень настоящего страха.

— Она не айсберг, Воронцов. Она — бездна под тонкой корочкой льда. И никто не знает, что в этой бездне творится. А теперь тебя собираются в эту бездну бросить.

Её рассказ был совсем не похож на сухие строки из учебника. Это было живое, пугающее предупреждение.

— Звучит не очень, да? — я криво усмехнулся, пытаясь скрыть холод, который пробежал по спине от её рассказа. Бездна под корочкой льда. Отлично.

Я опёрся о край верстака, стараясь выглядеть как можно более невозмутимо.

— Ну… а ты как сама к этому относишься? Если не брать в расчёт, что ты мне сочувствуешь?

Я сам не понял, как повёл разговор в эту сторону. Просто мне вдруг стало важно узнать, что она думает. Не о ситуации в целом, а лично она. Наверное, она и вправду мне понравилась.

Лина на мгновение растерялась от моего вопроса. Она, очевидно, ожидала, что я буду говорить о себе, о своих страхах.

— Я? — она удивлённо моргнула. — А что я могу об этом думать?

Она отвела взгляд и принялась без цели перебирать какие-то шестерёнки на столе.

— Это… неправильно, — сказала она тихо. — И глупо. Этот брак ничего не решит. Вражда между вашими Родами слишком стара. Это всё равно что пытаться потушить лесной пожар стаканом воды. Будет только громкий «пшик», а потом всё вспыхнет с новой силой.

Она подняла на меня свои зелёные глаза, и в них была не только тревога за меня, но и какая-то личная горечь.

— А ещё… я думаю, что это ужасно несправедливо. По отношению к тебе. И… к ней тоже. Вас просто используют, как две красивые фигурки на шахматной доске. И никому нет дела до того, что вы живые.

Она тяжело вздохнула и вдруг сменила тему, словно ей стало неловко от собственной откровенности.

— Ладно, хватит о грустном. Ты же не только за этим пришёл? Ты хотел что-то спросить или… просто сбежал от своего космического окна?

Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась немного вымученной. Она давала мне возможность уйти от этой тяжёлой темы и вернуться к более простым вещам.

Её слова — «Нет дела до того, что мы тоже живые» — зацепили меня. И вправду… эта Голицына тоже человек, и она тоже оказалась в такой же ситуации, как и я. Пешка. Я об этом прежде не думал. Это немного меняло ракурс.

— Ясно… — кивнул я. — Ну, спасибо, что поделилась.

Я видел, что ей неловко, и решил не давить. Вместо этого я решил вернуть в разговор тот самый азарт, который и сблизил нас в первый раз.

— Я пришёл на самом деле вот зачем, — я подался вперёд, и мой голос стал заговорщицким шёпотом. — Мы тот проход нашли, а так его и не использовали. Всё как-то закрутилось-завертелось…

Я сделал паузу, глядя ей прямо в глаза.

— Как насчёт сегодня ночью, а? Ты со мной⁈

И я подмигнул ей.

Усталость и грусть на её лице мгновенно сменились знакомым огоньком авантюризма. Её глаза загорелись.

— Сегодня ночью? — переспросила она, и на её губах появилась хитрая улыбка. — Воронцов, ты решил не откладывать свой «побег» в долгий ящик?

— А какой смысл? — я усмехнулся. — Жизнь коротка. Особенно в этой Академии, как я погляжу.

— Это точно, — она рассмеялась. — Я в деле! Конечно, я в деле! Во сколько?

— Давай так… — я задумался. — После отбоя. Когда всё утихнет. Я постучу к тебе.

— Договорились, — кивнула она, и её лицо выражало неподдельный восторг. — Ох, это будет весело! Наконец-то что-то интересное, кроме моих железок!

В этот момент дверь её мастерской снова приоткрылась, и в щель просунулась голова Дамиана.

— Я смотрю, у вас тут весело, — протянул он своим обычным скучающим тоном. — Заговоры плетёте? Полонская, ты опять втягиваешь новичка в свои сомнительные авантюры?

Мы с Линой резко замолчали и обернулись. Он стоял, прислонившись к косяку, и смерил нас своим непроницаемым взглядом. Было совершенно непонятно, слышал он что-то или нет.

— Дамиан! — возмутилась Лина. — Ты что, подслушиваешь⁈

— Я просто проходил мимо, — он пожал плечами. — И услышал подозрительно весёлый смех. В нашей обители скорби это редкость. Вот и решил заглянуть. Так что за авантюра намечается, в которую меня, как обычно, не пригласили?

Он смотрел на нас, и в его тёмных глазах плясали любопытные искорки.

Я посмотрел на Лину, пытаясь поймать её взгляд. Её реакция сейчас была ключевой.

Она на мгновение замерла, её лицо стало непроницаемым. Весёлость исчезла. Она смотрела на Дамиана не как на друга, а как на… соперника в какой-то сложной игре. Она явно взвешивала все «за» и «против». Было видно, что она не доверяет ему до конца, но и врать ему в открытую, похоже, не хотела.

После секунды молчания она перевела взгляд на меня, и в её глазах был немой вопрос: «Что будем делать? Твоё решение.» Она передавала инициативу мне.

Я посмотрел на Дамиана. Его скучающий вид и язвительный тон больше меня не обманывали. Этот парень был гораздо сложнее, чем казался.

Я решил не врать.

— Да, авантюра, — сказал я ровно, глядя ему прямо в глаза. Мой голос прозвучал спокойно, но твёрдо. — Есть тут одна авантюра.

Я сделал шаг к нему. Лина молча наблюдала за нами, не вмешиваясь.

— А ты как вообще к ним сам относишься? И главное… ты любишь о них трепаться? Говори честно. — Я сделал паузу и добавил с абсолютно серьёзным лицом: — У меня дар. Я пойму, если ты врёшь.

Дамиан на мгновение замер. Мой прямой ответ явно выбил его из колеи. Он ожидал уловок, отрицаний, а получил… вызов. Он оторвался от косяка и выпрямился. Его скучающая маска снова треснула.

— «Поймёшь, если я вру»? — он криво усмехнулся, но в его глазах не было смеха. — Смелое заявление, Воронцов. Очень смелое.

Он прошёл в комнату и остановился напротив меня.

— К авантюрам я отношусь… со сдержанным интересом. А треплюсь ли я о них? — Он посмотрел на меня в упор. — Нет. Потому что единственный, кому я могу здесь доверять, — это я сам. Ректор видит во мне лишь подопытного кролика, а Полонская — ходячую драму.

Лина при этих словах нахмурилась, но промолчала.

— Так что же за авантюра, которая требует такой секретности? — спросил Дамиан. — Решили сбежать через трубу в прачечную? Или подкупить домового, чтобы он вынес вас в мешке для белья?

Он всё ещё пытался язвить, но теперь это была защита. Он был заинтригован. И он ждал.