Ехала карета по чёрному мосту

Глава 17

Они шли по мокрому от осевшего тумана шоссе. Максим и Сергей чуть впереди, то и дело оглядываясь на подотставшего Вадима, раздражённо кутавшегося в лёгкую куртку.

В который раз обернувшись и, то ли убедившись, что Вадим вряд ли его услышит с такого расстояния, то ли просто решившись наконец выпустить грузом лежащие на душе слова, Максим тихо произнёс:

- Что ж, теперь я не могу тебя даже осуждать.

- Ты давно уже не можешь меня осуждать. – Сергей, не сбавляя шага, повернулся к нему. – Ты же знаешь, что всё имеет срок годности – и ненависть, и осуждение. Это перегорело в тебе, я же вижу.

- Не совсем так. Ненависть – да, страх – да. Но не осуждение.

- Ты хочешь сказать, что примирился с моей сущностью? Макс, я не верю тебе.

- Почему?

- Ты не умеешь смиряться. Если бы умел – мы бы сейчас не оказались тут, все втроём. Да что я говорю, тебя в живых уже не было бы.

- Чёрт знает... может, ты прав. Глупо осуждать трясину за то, что в ней гибнут люди. – Максим помолчал. – Но я... я! Только что, не задумываясь, убил троих людей, спасая двоих, один из которых – я сам. Кого я после этого вообще могу осуждать?

- Тебе так надо кого-то осуждать?

Максим усмехнулся, почувствовав, насколько кривой получилась усмешка.

- Всем людям надо кого-то осуждать, чтобы не потерять остатки хоть каких-то принципов.

- Вот, Макс, ты и осудил всех людей разом. Как после этого поживают твои принципы?

- Хреново поживают. Да господи, это всё – просто слова, но я-то действительно убил людей, спасая собственную жизнь!

- Не только собственную.

- Какая разница?

- Ты повторил это уже два раза, про собственную жизнь. Будто ты испытываешь стыд от того, что хочешь жить.

Максим заметил, как дрогнула у Сергея верхняя губа при последних словах – то ли это проскользнула гримаса презрения, то ли невольно едва не обнажились клыки, то ли... Максим смотрел на него во все глаза и смысл разговора на секунду отступил на задний план, настолько сильно кольнуло душу то, что он увидел. Но он мог поклясться, что эта мимолётная гримаса Сергея была попыткой сдержать готовые брызнуть из глаз отчаянные, мальчишеские слёзы. Впрочем, гримаса действительно была мимолётной. Сергей тяжело перевёл дыхание и продолжил.

- Ну хорошо, а если бы спасти надо было только жизнь этого мальчика, тогда что? Отдал бы его им и жил дальше – спокойно и в соответствии с заповедью «не убий»? Троих ради одного убивать нельзя, а одного ради троих – можно? Среди твоих принципов имеются весы для жизней? Или по-твоему застрелить собственными руками и отвернуться, бросив другого на смерть, – разные вещи? Во втором случае и руки, и совесть останутся чистыми? Макс, ты сейчас сам не свой потому что почувствовал запах крови. Он может затуманить кого угодно, но чувство вины – это тоже туман. В тумане тяжело жить. Жить вообще тяжело, но тебе легко и вовсе никогда не будет. Легко тем, кто умеет смиряться и подчиняться - вот им, да, легко жить. И умирать – тоже. А таким, вроде тебя, и жить, и умирать тяжело. Но если бы таких не было, человеческое общество превратилось бы в стадо страусов, спрятавших голову в песок – все смирились, все послушны, все головы спрятаны, к миру обращены одни задницы и единственная реакция выражается словом «насрать». Ты только что просто порвал цепочку покорности, ты грудь подставил, а не зад! А теперь стыдишься того, что остался жив?

Собственные переживания на какое-то время потеряли для Максима свою мучительную яркость, он смотрел на Сергея, внутренне сжавшись от страха спугнуть, словно птицу, это наваждение... впрочем, наваждение ли? Ему казалось, что даже вздохни он глубже, и этот человек, идущий сейчас рядом, исчезнет, вновь растворившись под восковой маской мертвеца. Но сейчас рядом был именно человек – горячий, незащищённый в своей вспыльчивости, которая была словно учащённо бьющееся сердце. Живое человеческое сердце. Максим видел того юношу, чья жизнь внезапно оборвалась, когда он нёсся во весь опор по лесной дороге, потеряв голову от ощущения скорости и свободы. Юношу, который в момент смерти боялся не за себя – за лошадь, чтобы не погибла одна в лесу. Безучастность смерти, ироничность опустошённости и цинизм хищника сейчас казались капканом, вдруг выпустившим свою жертву. Сейчас в словах Сергея звучал юношеский максимализм, который зачастую несёт больше правды, чем приобретённая с опытом мудрость. В этот момент Максим видел его таким, каким он был до смерти и... каким остался даже после неё.

- Должен же я хоть что-то испытывать. Хоть стыд... чем не плата за то, что натворил?

Уголки губ Сергея дрогнули – невесёлая усмешка, почти презрительная, ранящая похуже вампирских клыков.

- Стыд, вина, муки совести – вроде разменной монеты, которой люди пытаются расплатиться с миром за свои грехи. Правда, только за те из них, на которые миру наплевать. А кто-то и милостыню ими даёт, будто миру нужна милостыня! И все предъявляют свои муки, будто это что-то ценное.

- Это ты про меня?

- Нет... может, про себя, а может, про всех вместе и не про кого конкретно. Ты пугаешь меня, Макс.

- Чем?

- Ненавистью к себе. Ненависть и страх родятся из одного корня, а если ты будешь бояться сам себя, то не сможешь дойти до конца. Не сможешь доделать то, что начал.

Максим не сдержал усмешки, хоть и пытался.

- Смогу.

- Тогда почему ты заговорил об этом?

- Невысказанная мысль – вроде мины. Когда у тебя душа заминирована, стоит и бояться себя. Хрень в том, что ты либо способен убить, либо – нет. Все эти разговоры о том, что врага, мол, могу, а просто человека нет, - это чушь, обычная болтовня. Просто человек... любой враг – просто человек! А если ты поверил в собственную ненависть и только в момент убийства понял, что любой враг – это прежде всего человек, ты пропал. Это целишься ты во врага, а убиваешь – человека. Убийство – это не та сфера, где чего-то можно добиться философскими рассуждениями, где можно что-то себе внушить или как-то себя переделать. Ты или можешь убивать, или нет. А говорить – негодяя могу, а других – нет... Что ж, если ты впрямь способен искренне верить в это, если ты способен решать, кто имеет право жить, а кто – нет, то ты – честный маньяк и в патологии твоей психики лучше разбираться профессионалам, пока ты впрямь не вышел на улицу с тем, чтобы судить, кому идти под нож, а кому – мимо своей дорогой.

- Макс, по-моему, ты... К чему ты всё это, а?

- К тому, что для убийства нет нравственных обоснований. Оно по своей сути стоит вне нравственности, а вписывается в её установки только у людей с больной психикой. Убийство нельзя пытаться объяснять. Его можно просто либо совершить, либо нет. Естественность или противоестественность убийства – она в генах.

- Макс, ты меня пугаешь.

- Да нет... это я себя пугаю. – Максим усмехнулся. – Собственными генами.

- Чем?

- Генами... а! Прости. Я имел в виду... о, господи! В общем, нечто, что глубже, чем память. Память поколений...

Сергей кивнул.

- Кажется, понял. Твоя душа не отвергает твоих поступков, а разум требует осуждения для них? Обычно бывает наоборот.

- Это в восемнадцатом веке считалось, что наоборот, - проворчал Максим. – Тогда психоанализ ещё не изобрели.

- Да, тогда обходились понятием совести.

- Моя совесть, кажется, от меня устала. – Максим усмехнулся. – Мы с ней провели слишком много времени вместе.

- Макс, ты действительно защищался.

- Не имеет значения.

- А что имеет?

Максим оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Сергея.

- Я серьёзно, Макс. Я хочу, чтобы ты это сказал.

- Нужно заканчивать то, что начали.

- Любой ценой?

Максим молчал, прекрасно понимая Сергея, понимая, что на его месте задавал бы те же вопросы.

- Макс, цель – оправдывает средства?

- Нет. Проще всего обесценить любой поступок – это найти для него оправдания.

- Значит, правды нет?

- Если бы она была, я бы продолжал тебя ненавидеть. Или, хотя бы, попытался тебя простить. – Максим резко рассмеялся. – А я называю тебя другом. Продолжать?

- Продолжай.

- Правды нет, есть ориентиры в хаосе. Просто вешки на болоте, чтобы не утонуть. Вешки ставят туда, где можно пройти, и к морали они не имеют отношения.

- Ты ненавидишь себя сейчас?

- Да.

- Ты жалеешь о чём-нибудь?

- Нет.

- Хорошо, Макс. Из меня бы получился психолог?

Максим заставил себя раздвинуть губы в улыбке, чувствуя, как вслед за вынужденным движением приходит тень настоящей эмоции.

- Ты делаешь успехи.

Вадим чувствовал себя совершенно разбитым. Казалось, несколько часов сна только усугубили усталость, вместо необходимого отдыха одарив его тревожным и бессвязным сновидением, больше похожим на галлюцинацию. Утренний холод даже радовал, позволяя хоть немного взбодриться – ровно настолько, чтобы совсем не отстать от идущих впереди Максима и Сергея. Впрочем, Вадим и не хотел их догонять. Почему-то они оба стали вызывать у него всё большее и большее раздражение. Сергей – своей мягкой, сочувственной доброжелательностью, в которой сквозило что-то фальшивое, словно, обращаясь к Вадиму, он старательно читал текст хорошо заученной роли, за которым чувствовалась глухая, отрешённая пустота. А Максим... Максим его просто бесил. Создавалось впечатление, что вся эта ситуация – опасная, ненормальная, полностью безумная, - для него была в порядке вещей. И единственным, нарушавшим для него этот порядок, было то, что Сергей своим спокойным, ровным и фальшивым голосом произнёс себе смертный приговор. Хотя, какой ещё «смертный», он же и так... Вадим поёжился, запахнув поплотнее куртку, и прибавил шагу.

Они спустились с шоссе на разбитую грунтовую дорогу, в застывшей грязи которой отпечатались следы огромных шин. Из-за замусоренных, то ли мёртвых, то ли ещё не успевших зазеленеть кустов виднелся ржавый, местами завалившийся забор, за которым начиналась кажущаяся бескрайней свалка.

Сергей шёл вдоль забора, огибая горы мусора, обломки бетонных плит, засохшие цементные кучи, скользя по всему этому быстрым, уверенным взглядом и вызывая у Вадима стойкую ассоциацию с гончей, идущей по следу. Наконец они с Максимом остановились, молча разглядывая нечто, скрытое вымахавшими чуть не в человеческий рост, высохшими за зиму сорняками. Подойдя, Вадим увидел, что привлекло их внимание.

Возле забора криво врос в землю остов машины. Вся передняя часть была не просто смята, а вдавлена в салон, так, что покорёженная приборная доска уткнулась в передние сиденья. Вадиму стало неуютно при мысли о том, что стало с водителем этой машины, картина возникла перед глазами с навязчивостью непрошенного гостя: кровь на велюровой обивке, руль, вошедший в раздавленную грудную клетку, осыпавшееся мелкими осколками в кровавую жижу ветровое стекло... Он покосился на застывшего перед машиной Сергея, внезапно подумав о том, что уже почти привык воспринимать его как человека... но ведь он не был им! И сейчас это различие, даже не проявлявшееся явственно, тем не менее воспринималось особенно остро, хоть именно в этот момент сходу и нельзя было уловить, в чём оно заключается.

- Посмотрим, смогу ли я управлять настоящей Колесницей смерти. – Сергей сказал это спокойным, будничным тоном, но, всё же, было в нём что-то трудно уловимое, но заставившее шевельнуться в душе холодный, медленно выпускающий острые ледяные корни росток тревожной обречённости.

Сергей провёл рукой по кромке измятой, проржавевшей крыши, опустился на край сиденья и продвинулся чуть дальше в салон, протискиваясь между спинкой и приборной доской. Ещё несколько секунд назад Вадим ясно видел, что между ними не было никакого зазора, покорёженный металл почти касался покрытой грязью, прогнившей обивки, но сейчас он так же ясно видел, что Сергею удалось сесть на водительское место. Создалось странное ощущение, будто машина была живым, обладающим разумом и волей существом, и она сама впустила его.

Вадим увидел, как дрогнули тонкие ноздри Сергея и невольно поёжился – неужели он почувствовал, что здесь когда-то была кровь? Сергей повернулся к ним и Вадим обратил внимание на то, что он сидел уже совершенно свободно, изнутри казалось, что приборная доска находилась на своём месте, хотя снаружи разбитый остов машины ничуть не изменился.

- Садитесь... – вздохнул Сергей и добавил. – Не бойтесь, здесь погибли только двое.

- И... что?

Сергей не ответил и Вадим с вопросительным видом повернулся к Максиму.

- Пропуск на тот свет только для двоих, - усмехнулся тот и, обойдя машину сзади, без тени брезгливости опустился на впитавшее весеннюю сырость, засыпанное прошлогодними листьями сиденье.

Вадим последовал его примеру, внутренне сжавшись от ожидания прикосновения осклизлых остатков обивки, и даже вздрогнул, оказавшись на сухом, чуть пружинящем сиденье. Он посмотрел вниз, для верности проведя рукой по бархатистому серому ворсу – ткань под ним и впрямь была сухой, совершенно чистой и выглядела почти новой. Вадим поднял на Максима удивлённый взгляд и тот равнодушно пожал плечами – безмолвный ответ на невысказанный вопрос.

Сергей выжал сцепление и надавил на педаль газа. Машина чуть подалась назад, огибая остатки забора, и медленно поехала по ухабистой тропинке к шоссе. Вадим почувствовал, как салон наполнился запахами сосновой смолы, нагретой солнцем хвои, смешанными с терпким и горьким ароматом полыни.

Наконец тряска по ухабам прекратилась и они выбрались на шоссе. Машина меняла свой вид, словно змея, сбрасывающая старую кожу, в движении освобождалась от грязи и ржавчины, и через несколько минут по шоссе уже мчалась тёмно-серая «Ока», словно только что сошедшая с конвейера.

Вадима уже не пугала и даже не удивляла езда, напоминавшая безумный аттракцион. Впрочем, к безумию, как выяснилось, очень легко привыкнуть. Единственное, чего он боялся, это увидеть из окна то место, где произошла перестрелка и где... он даже мысленно не хотел произносить это, но картина и без того вставала перед глазами – обглоданные рёбра, мутно поблёскивающие студенистые внутренности, бессильно мотающаяся по земле голова, равнодушно застывшее лицо и потерявшее подобие человеческого облика существо, сидящее в невозможной для человека позе, с трудом заглатывая слишком большие куски... Вадим привычно упёрся взглядом в спинку переднего сиденья, чтобы даже случайно не посмотреть за окно. Ему казалось, что он разглядел бы то место даже на такой скорости.

- Где он может быть сейчас? – Максим первым нарушил молчание, задав этот вопрос таким тоном, словно ему было противно от произносимых слов.

Легко придерживая руль, Сергей обернулся.

- Он не может не понимать, что теперь не он за ними гонится, а мы за ним. И он постарается держаться поближе к тому месту, где он однажды уже совершил переход из одного мира в другой, где живёт Вадим – его единственный шанс вернуться снова. Место имеет значение. Поэтому мы едем обратно. Правда, думаю, он успел раньше – как бы быстро я ни ехал, у него было больше времени. А ещё он попытается столкнуться с нами на рассвете или на закате. И понадёжнее прятаться в остальное время. Будто от Колесницы смерти можно спрятаться!