Ехала карета по чёрному мосту

Глава 3

После странного случая прошло чуть больше месяца. Вадим никому не рассказывал о привидевшемся ему кладбище, но теперь он старался не ходить мимо садоводства, предпочитая сделать крюк в целый квартал. Страх той ночи не хотел улетучиваться, не хотел блёкнуть, истончаться, тонуть в повседневных делах и мелких переживаниях, как уже случалось. То, что вызвало этот страх, не имело чётких контуров, реального объяснения, оно не пришло извне, Вадим не мог понять, откуда взялось то видение и почему оно не забывается.

Угроза теперь была даже в собственной квартире из-за выходящих на садоводство окон. Вадим старался не подходить к ним, ему хотелось задёрнуть занавески, но он боялся, ему казалось, что родители сразу поймут, что он от чего-то прячется, поймут, что с ним что-то не так. А Вадим сознавал, что с ним именно что-то не так.

Когда было не изобрести правдоподобного предлога, чтобы днём задёрнуть занавески или, выйдя из дома, свернуть на другую улицу, и перед глазами всё же оказывался знакомый забор с выглядывающими между прутьев ветками, Вадима охватывало пугающее ощущение нереальности происходящего. Словно хлипкие садовые домики, свежевскопанные грядки и мутный полиэтилен парников были ненастоящими, а умелой декорацией, скрывавшей открывшееся ему той мартовской ночью – запутавшиеся в сухой прошлогодней траве холмики могил с вросшими в них крестами, тёмный силуэт медленно идущего между ними человека, его неподвижное лицо, белое в лунном свете.

Временами ему даже казалось, что привычное, с детства знакомое садоводство – вовсе не реальность, а обман, нарисованная на стекле картинка, наложенная на ту, другую, являющуюся на самом деле реальностью, но неспособная целиком её скрыть. Его кошмар стал его тайной, или его тайна стала кошмаром.

И страшнее всего было то, что Вадим помнил – он уже видел это кладбище. Видел в тот короткий промежуток времени, разделивший его жизнь на «до комы» и «после комы».

Вадим стоял перед табличкой «Психологическая консультация» и прикидывал, не повернуть ли ему назад к метро. Ещё только собираясь записаться на приём, он уже ощущал раздражение, почти враждебность к неизвестному ему человеку, которому должен был рассказывать то, что сделало ущербной его жизнь. Вадим чувствовал, что стесняется своих страхов, ему казалось, что вместо того, чтобы помочь от них избавиться, его, наоборот, уличат в них, и он заранее чувствовал себя виноватым и от того ещё более обозлённым.

Сейчас, уже стоя перед дверью, Вадим, словно чтобы ещё больше досадить себе, вспомнил районного невролога, сказавшего ему после выписки из больницы, что теперь – всё, теперь нужно думать прежде всего о своём здоровье, и забыть о всякой ерунде, под которой он подразумевал практически всё, из чего складывается жизнь в двадцать три года, и так далее, и тому подобное. Каждое его слово казалось Вадиму ударом молотка, заколачивающего над ним крышку гроба. Как ни странно, именно это воспоминание заставило Вадима решительно толкнуть дверь консультации. Если и этот врач окажется таким же, то ведь в любой момент можно повернуться и уйти, но зато не будет мучить ощущение, что он не использует шанса избавиться от своего кошмара.

Вадим настолько привык к мысли, что увидит в кабинете копию разозлившего его невролога, что даже не сразу понял: поднявшийся ему навстречу высокий худощавый парень и есть тот самый Максим Евгеньевич, «очень хороший специалист» - как охарактеризовала его женщина в регистратуре. Вадим только сейчас вспомнил, что она добавила ещё слово «молодой». И правда – молодой. И выглядит вполне располагающе – джинсы в заклёпках, пряжка на ремне в виде ковбойской шляпы, на ногах – казаки, а длинные волосы забраны сзади в неформальный хвост. У Вадима немного отлегло от сердца – этот вряд ли будет настаивать на спокойном образе жизни и повышенном внимании к своему здоровью. Должен же он иметь мозги, в конце концов. Успокоило Вадима и то, что уже в середине разговора он предложил отбросить отчество и называть его просто Максимом.

Впрочем, присмотревшись, Вадим заметил, что, показавшийся ему сначала едва ли не ровесником, Максим на самом деле был гораздо старше – густые тёмно-русые волосы успели немного поседеть на висках, от крыльев носа к губам шли глубокие складки, и когда он не улыбался, его лицо приобретало немного жёсткое выражение. Вадим невольно задумался, сколько ему может быть лет. Тридцать пять? Сорок? Всё-таки, для седины рановато. Вадим едва сдержал улыбку, подумав, не бывает ли у психолога с такой внешностью проблем, когда ему приходится консультировать женщин, жалующихся на отсутствие гармонии в браке. Хотя, с другой стороны, может, для него это не проблемы?..

Покинув кабинет, юноша с облегчением признался себе в том, что Максим его не только не расстроил, не запугал и не вызвал раздражения, но и как-то незаметно, ничего не обещая и не пытаясь ни в чём убедить, всё же внушил чувство уверенности, что от мучающего его кошмара можно избавиться. Вадим даже подумал, не стоило ли рассказать Максиму не только о перенесённой им клинической смерти и посетивших его в коме видениях, теперь повторившихся и превративших его жизнь в тщательно скрываемый от окружающих людей ад, но и о страшном выпускном вечере, о гибели одноклассника от рук неизвестного маньяка, о человеке, связанном с этим маньяком, но, тем не менее, спасшем Вадиму жизнь. Однако, рассудив более спокойно, похвалил себя за сдержанность – всё-таки, даже психологу можно доверить далеко не всё, тем более, если это связано с такой вещью, как убийство, которому ты стал свидетелем. И уж тем более правильно он поступил, умолчав о поездке в машине с вампиром – ещё не хватало увидеть в серьёзных, внимательных глазах Максима насмешку.

Вадим стал посещать кабинет психолога каждую неделю, сеансы стали привычными и он всё больше проникался доверием к Максиму. Настороженность ушла, а вместе с нею и осторожность. Он садился в мягкое кожаное кресло и – говорил, говорил, говорил, словно плыл по волнам собственных слов…

Он шёл по зажатой сугробами тропинке. Пушистый снег смягчал очертания могильных крестов, лёгкие белые хлопья то и дело срывались с потревоженных воронами веток деревьев, мягко опускаясь на тропинку. Вадим находился на знакомом ему по его видениям кладбище, но, в то же время, чувствовал под собой кожаную обивку кресла, видел запорошенные снегом могилы с перепархивающими с одного памятника на другой воронами, но, одновременно с этим, видел себя со стороны, словно перед ним прокручивали видеозапись с его участием. За деревьями показалась небольшая часовня. Вадим подошёл к крыльцу с нависающей над ним снежной шапкой, поднялся на несколько ступенек и потянул на себя медное кольцо дверной ручки. И в этот момент рядом зазвучала трель мобильника, разорвав окружающий Вадима неподвижный заснеженный мир, выбросив его в совсем другое пространство, в другое время и, как на миг показалось Вадиму – в другое тело...

Максим чуть не подпрыгнул на стуле от неожиданности. Он точно помнил, что отключил перед сеансом мобильник, но лежащий на столе маленький аппарат разрывался от звонков. Самостоятельно вышедший из состояния гипноза Вадим смотрел на него широко раскрытыми, едва ли не перепуганными глазами.

Как только взгляд Максима упал на взбесившийся мобильник, звонки разом прекратились, экран погас. В тот же момент Максим ощутил, что подлокотник кресла под его рукой сделался липким и, посмотрев вниз, увидел размазанную по серому кожзаменителю кровь.

После того, как за Вадимом закрылась дверь, Максим выбросил в ведро скользкий от крови комок, в который превратилась зажатая в руке бумажная салфетка. Он почувствовал пробежавшую по лицу судорогу ещё до того, как взгляд упал на ладонь, рассечённую глубоким порезом. Свежим порезом. Максим сглотнул застрявший в горле ком, глядя, как ранка перестаёт кровоточить, как прямо на глазах стягиваются, светлеют её края. Через несколько секунд, каждая из которых отдавалось тяжёлым ударом сердца, его ладонь снова пересекал лишь едва заметный неровный след от шрама, полученного много лет назад.

Максим вытянул из коробки ещё одну салфетку и вытер остатки крови с подлокотника. Глубоко вздохнул и взял со стола мобильник. Теперь надо нажать клавишу включения. Просто нажать клавишу. Маленький аппарат лежал в его руке словно жуткая машина времени – нажми клавишу, и окажешься в собственном прошлом, от которого столько лет пытался убежать, сознавая, что это бег по спирали и лишь надеясь, что решающим окажется хотя бы не следующий виток, и прекрасно понимая, что прошлому незачем гнаться за ним, оно просто ждёт.

Максим встряхнул головой, отгоняя эти мысли, и включил мобильник. На экране высветился пропущенный вызов. Рука, держащая телефон, дрогнула, когда Максим снова нажал клавишу, уже зная, что за номер возникнет на экране, даже не надеясь ошибиться. Секунда – тяжёлый, затруднённый удар сердца – на экране возникли одиннадцать цифр, словно страшный шифр, открывший дверь в тот жаркий июньский день, когда...

...Он снова стоял на пыльной автобусной остановке, дрожащей рукой прижимая к уху мобильник и чувствуя, как замирает сердце от тихого, насмешливого голоса. «Фу, какой ты грубый... До встречи, Макс!..»

Он выдохнул и нажал «вызов». Механический голос сообщил: «Данный номер не обслуживается». Максим почувствовал, как его губы непроизвольно изгибаются в улыбке. В улыбке, которая очень не понравилась бы ему, увидь он её на лице кого-нибудь другого. По такой улыбке с уверенностью можно сказать, что её обладатель находится на грани нервного срыва. Максим снова медленно выдохнул, постарался расслабить лицо и взял сигарету. Механический голос в трубке повторял фразу по-английски. Максим нажал "отбой", бросил мобильник на стол и откинулся в кресле, выпустив в потолок струю дыма. Данный номер не обслуживается, данный абонент мёртв.

А у него кровоточит шрам, которому уже больше десяти лет. Максим помнил, что такое уже было однажды. Пусть давно, пусть в полуяви-полубреду, но было. Кто-то подстерёг его ночью на пустыре и прыснул в лицо дрянью из баллончика, после чего он очнулся только под утро, лишившись часов, мобильника и мелочи из карманов. Очень нелогичное нападение, если целью впрямь был грабёж. А если не грабёж? Кроме пустыря и компании бомжей в памяти осталась гулкая комната в недостроенном доме, стягивающая запястья верёвка, бегущая по руке горячая кровь и силуэт в тёмном дверном проёме. Разумеется, это можно было списать на галлюцинации, да только следы от верёвок на запястьях были реальными…

Максим резко встал, сорвал с крючка куртку и вышел из кабинета, едва не забыв запереть дверь на ключ. Сдать ключ он тоже чуть не забыл. А расписаться забыл точно.