Друиды

Глава четырнадцатая

Мул еще раз прыгнул и заскользил по грязи вниз. Мы, спотыкаясь и падая, бежали за ним, понося на чем свет стоит неразумную скотину и глупую женщину. Судя по крикам, Лакуту была еще жива. Наконец, мы не то добежали, не то докатились до относительной ровной площадки, поросшей травой. Мул стоял и посматривал на нас довольно безразлично. Потом он опустил голову и начал пастись, как ни в чем не бывало. Лакуту с трудом разжала руки, цеплявшиеся за вьючные ремни, и сползла со спины животного.

Хотя она не пострадала, было очевидно, что больше она к мулу не подойдет. Да и мул со своей стороны, совершенно не горел желанием продолжать близкое знакомство. Ничего особенного не произошло, кроме того, что теперь Лакуту придется идти пешком, а нам придется подстраиваться под ее скорость.

— Зато она больше не кричит, — с облегчением констатировал Ханес.

В другое время я бы не пожалел времени на посещение рощ друидов. Тем более, что местность становилось все более знакомой, и мы вполне могли рассчитывать на гостеприимство. Но мы спешили, как могли.

В пути все шло как обычно. Барок ныл и жаловался. Ханес развлекал нас воспоминаниями о Провинции, которую он, похоже, разглядел во многих отношениях лучше нас. Рикса не нужно было подгонять. Чем ближе мы подходили к землям арвернов, тем больше он стремился домой, хотя понятия не имел, какой прием ждет его там. Возможно, Потомар все еще хочет от него избавиться.

— Не стоит соваться прямо в Герговию, пока мы не выясним ситуацию, — говорил я Риксу. — Лучше пойдем со мной. Ты же знаешь, Менуа будет рад твоему приходу.

— Герговия — мой дом, — упрямо ответил он. — Меня и так слишком давно там не было.

— Но подумай... — начал я.

Рикс сжал челюсти.

— Пора встретить опасность лицом к лицу. Что бы меня там не ждало, я не собираюсь бежать! — Он вытянул свои большие руки и сжал в кулаки. На предплечьях вздулись мощные мышцы. Руки у него были под стать его огромному мечу. — Я — воин, — просто сказал он.

Я видел, что он словно окаменел. В таком состоянии спорить с ним было бесполезно. Конечно, мне бы хотелось и дальше идти с ним, но, наверное, я переоценил нашу дружескую привязанность. Мне очень хотелось приручить этого ястреба. Но что это за ястреб, который дал себя приручить? Мы часто стремимся к невозможному, а потом мучаемся, когда получается не по-нашему.

— Ладно, — решил я. — Тогда идем в Герговию вместе. Тебе же понадобятся верные люди, когда ты доберешься туда.

— Тарвос уже предложил то же самое, — улыбнулся Рикс. — По-моему, ему не терпится еще подраться рядом со мной.

— Ну, знаешь! — возмутился я. — Тарвос слишком много берет на себя.

— Не сердись на него, Айнвар. Он тоже воин.

Я покачал головой.

— Да я не сержусь. Просто жалею, что от меня не так много пользы, как от него.

Рикс бросил на меня один из тех проницательных взглядов, какими обычно оценивал людей.

— Дружба — дружбой, но не все зависит от тебя. Я правильно понимаю?

Да, он был не только воином. Верцингеторикс прекрасно разбирался в людях.

— Нет, — недовольно буркнул я.

— Видишь ли, — задумчиво произнес он, — большинство людей всегда готовы выказать привязанность на словах... кроме матерей, конечно. У тех все намного серьезней...

— А ты?

Он задрал подбородок и взглянул мне прямо в душу.

— Я не знаю, — признался он.

— Спасибо за честный ответ, — с горечью произнес я.

— Да, — рассеянно ответил Рикс, все еще размышляя о своем. — Но я — это я. — Прозвучало очень решительно, и я понял, что спорить тут не о чем.

Итак, мы вместе подошли к воротам Герговии. Удивленный стражник коротко переговорил с начальником охраны и все-таки открыл ворота. Мы все, кроме Лакуту, опять были одеты как кельты, а у меня на груди блестел золотой трискеле друида. За время нашего путешествия мы изрядно загорели, и уже одного этого было довольно, чтобы привлечь к нам внимание. А ведь с нами была еще и Лакуту. Те, кто не глазел на вернувшегося Верцингеторикса, разглядывали ее.

Тарвос больше не выглядел моим телохранителем. С гордо поднятой головой он шагал сразу за Риксом, впереди всей нашей группы. Копье он держал наготове. Я тоже шел с коротким мечом Тарвоса, хотя, честно говоря, не очень понимал, что с ним делать. Но все равно, если бы кто-то покусился на жизнь Рикса, это обошлось бы нападающим дорого.

— Чего они все пялятся на нас? — пробормотал Ханес себе под нос.

— Не обращай внимания, — посоветовал я. — Ты же хотел сюда попасть?

— Да я уже бывал здесь. Только... только теперь все по-другому.

Я понимал, что он имел в виду. Мы шли через толпу, словно через воду, испытывая немалое сопротивление.

Герговия выглядела серьезней, чем Ценабум, но после моих недавних странствий крепость меня не особо впечатлила. Я с удовольствием примечал мощные стены, рвы, многочисленные просторные дома, деревянные настилы через вездесущую осеннюю грязь. Меня окружал знакомый запах древесного дыма, яркие одежды жителей согревали взгляд. Теперь, вернувшись из Провинции, я лучше понимал разницу между римским укладом и свободой Галлией. Мы были сильнее, грубее, ярче. Мы казались более живыми.

— Варвары, — прошептал я с удовлетворением.

Бородатый воин, очевидно, знакомый Риксу, подошел к нему.

— Мы рады приветствовать сына Кельтилла! — воскликнул он, обнимая моего друга.

Рикс пока держался довольно холодно.

— Это ты говоришь за Потомара? — поинтересовался он.

Воин колебался.

— Его нет сейчас, — наконец ответил он. — Ушел сражаться с лемовиками.

Рикс скептически улыбнулся.

— Стало быть, Герон, пока короля нет, ты мой друг?

— Я и так твой друг! — воскликнул он.

— Извини, что-то я не припомню, чтобы ты такое говорил, когда Кельтилла убили?

Лицо Герона стало напоминать морду грустной водяной крысы.

— Ну что ты ко мне пристал, Верцингеторикс? Что может сделать один человек?

— Да, это интересный вопрос: что может сделать один человек? — Рикс прошел мимо Герона, и остальные последовали за нами. Но и Герон после короткого колебания, пошел следом. Вскоре Верцингеторикс шагал во главе целой толпы.

Он остановился перед домом, где на шесте висело потрепанное знамя желтого и синего цветов.

— Вот, Айнвар, — с грустью сказал он. — Это дом моего отца. — Он погладил истрепанную ткань знамени. — А это был его стяг.

— Тут никто не жил после гибели твоего отца, — сказал кто-то из толпы.

Рикс повернулся к людям.

— А кто бы посмел? — спросил он. — Теперь я здесь живу.

Он распахнул дверь, наклонил голову под притолокой и вошел внутрь.

Той же ночью в доме собралось так много людей, что даже без очага холода не ощущалось. Женщины из клана Рикса все-таки разожгли огонь и принесли нам еду. Воины, сторонники Кельтилла, собрались, чтобы поприветствовать его сына и пожаловаться на Потомара, оказавшегося, по их словам, плохим королем.

— Он проиграл больше сражений, чем выиграл, — орали они. — Мы за все лето так и не пограбили соседей ни разу. Вот теперь он отправился сражаться с лемовиками, а думаешь, почему? Да потому что лемовиков не победит только ленивый!

— А почему ты с ним не пошел? — спросил Рикс.

Воин, потерявший половину уха в какой-то давней схватке, равнодушно пожал плечами.

— Мы — князья и свободные люди, мы идем за кем хотим.

— В такие времена как сейчас рознь в племенах очень опасна, — сказал я, вспоминая эдуев.

Теперь заговорил Рикс. Он словно подхватил мои слова, и повел рассказ так, что я и не заметил перехода.

— Я был в Провинции. Хочу рассказать, что мне открылось там. — Рикс, сидя на лавке, подался к слушателям и неожиданно приступил к подробному изложению плана Цезаря, который я растолковывал ему на обратном пути.

Удивительно, но он ничего не упустил из сказанного мной. Кажется, он просто слово в слово повторял мой рассказ. Я слышал свои собственные мысли из уст Верцингеторикса. Только рассказывал он со страстью, мне недоступной. И уже очень скоро ему удалось передать своим слушателям и свои опасения, и свою ярость.

— Мы — свободные люди! — говорил он. — Ни один римлянин не сможет ступить на нашу землю, если мы не захотим. Нельзя давать Цезарю обмануть нас. Он — наш враг, и теперь мы точно знаем это.

Он не дал мне сказать ничего, да я и сам не очень рвался. Кто я такой для этих людей? Ученик друида? Чужак из другого племени, с которым им иногда приходилось и повоевать. А Рикс был своим, и уж если ему удалось завоевал их доверие, они пойдут за ним.

Я поймал взгляд Ханеса, сидевшего у огня. Он, как и я, гордился Риксом. Обиженный, скорбящий по отцу, гонимый юноша, уходивший вместе с нами в Провинцию, остался в прошлом. Вернулся из странствий уверенный в себе мужчина, прирожденный лидер, обладавший властным голосом и способный вести за собой. Он взял то, что я так тщательно собирал много дней, и взял так, как будто имел полное право брать и использовать мои знания в своих целях. Но я был ничуть не в обиде. Этой ночью в Герговии рождался вождь, которому предстояло повести кельтов в битву.

Разговоры продолжались до тех пор, пока друиды в местной роще не запели гимн восходящему солнцу.

Я понял, чего мне так не хватало все эти дни, и выскочил из дома. Торопясь, я не вслушивался в последние слова, сказанные там, но после окончания ритуала восхода, тренированная память услужливо повторила их. Последними словами Рикса в доме было его утверждение: «Германцы для нас лучше римлян».

Это меня озадачило, и я вернулся, чтобы услышать от него объяснение столь неожиданного заявления. К этому времени люди разошлись. Ханес храпел на резной лавке, закутанные в плащи Тарвос и Барок тоже спали. Не спал только Рикс. Лицо его покраснело, глаза блестели.

— Ты слышал, Айнвар? — встретил он меня вопросом. — Как ты думаешь, мне удалось убедить их? Они сказали, что я лучше разбираюсь в ситуации, чем Потомар. Я отыграл у него, по крайней мере, половину племени. Многие уверяли меня, что он опасный дурак, а я умен не по годам. Теперь он вряд ли посмеет меня изгнать. Наоборот, если я правильно понял, и его позиции в племени слабы, он будет меня всячески обхаживать.

Лицо его озарял свет очага, и сила окружала фигуру моего друга явственным ореолом. Не удивительно, что арверны готовы идти за ним. Он был молод, могуч и полон уверенности; они сходились к нему, как медведи на мед.

— Рикс, почему ты сказал, что германцы лучше римлян? — задал я мучивший меня вопрос.

Кажется, я застал его врасплох, но он собрался так быстро, что только изощренный взгляд друида уловил бы мгновенную растерянность.

— Да это просто разговоры, Айнвар, — с деланным пренебрежением ответил он. — Пустые разговоры.

— Ты ничего не говоришь просто так. Лучше объясни, что ты имел в виду.

— Поздно уже. Я устал. — Он зевнул, но я не поддался на обман.

— Ты никогда не устаешь, Рикс. Я тебя знаю. И ты всегда настороже, особенно теперь. Ты воспользовался моими мыслями... И я совсем не против. Но все-таки ты мне кое-что должен за это. Вот и давай, плати, говори, что ты имел в виду, когда упомянул германцев. — Я сел на скамейку и скрестил руки на груди, показывая ему, что готов ждать, сколько потребуется.

Наши глаза встретились. Я снова почувствовал давление его воли. Он стал еще сильнее, чем в прошлый раз, настолько сильнее, что у меня перехватило дыхание. Мое сопротивление слабело, еще немного и я сдался бы, позволяя Верцингеториксу делать, что он считает нужным. Очень трудно было противостоять его силе и обаянию...

«Но ты же друид!» — прикрикнул мой внутренний голос. И очень вовремя. На лбу у меня выступил пот. Разум сжался, как кулак, и выдвинулся навстречу давлению Рикса. Я даже наклонился на лавке, стараясь усилить ответное давление. И Рикс дрогнул! Он опустил глаза, и на краткий миг мне открылось зловещее знание: Рикс опасен! Как и римлянин Цезарь, Верцингеторикс был наделен духом исключительной твердости. Я понял, что он пожертвует чем и кем угодно ради достижения своих целей.

Он расслабился, и на губах мелькнула знакомая полуулыбка.

— Нет здесь никакой тайны, — ровным голосом сказал он. — Ханес мог бы рассказать тебе то же самое. Если бы ты догадался спросить. Арверны уже много лет привлекали германских наемников. В первую очередь для набегов на эдуев. Я бы никого из них на порог не пустил, и уж тем более не позволил бы подойти к нашим женщинам, но они прекрасные бойцы.

Я в изумлении уставился на него.

— Но ведь это именно то, что сделал Думнорикс!

— Ну и что? Важна только победа.

— Твой отец тоже звал германских наемников?

— Да, но видимо, их оказалось маловато. У Потомара они тоже есть, хотя не очень-то они ему помогают. Думаю, это из-за того, что сам он — никуда не годный воин. У меня они будут сражаться иначе!

— Рикс! — Я чуть не плакал от отчаяния. — Ну как ты не можешь понять? Ты же сам все сделал, чтобы облегчить ему задачу!

— Кому? — опешил Рикс.

— Да Цезарю, конечно, дурак ты этакий!

Он помрачнел. Видимо, такой поворот мысли оказался для него внове. Но с другой стороны, он же собирался действовать так, как действовали все его предшественники. Так что же тут неправильного?

— Обещай мне, — торопливо заговорил я, — что язык германцев никогда не будет звучать в твоих отрядах! Что он никогда не станет для вас нормой общения!

— Да нету у меня никаких отрядов!

— Будут. Мы оба это знаем. И когда ты станешь устанавливать новые порядки для своих воинов, пусть среди них не будет ни одного германца.

Он надолго задумался, потом серьезно посмотрел на меня из-под капюшона.

— Может, ты и прав, — задумчиво протянул он. — Вы, друиды, думаете как-то по-другому, но выходит мудро.

Но в ту ночь, когда я лежал на полу в его доме, голова напомнила мне, что Рикс так и не дал никакого обещания. Я долго лежал без сна, слушая потрескивание огня в очаге и храп моих спутников. Лакуту опять свернулась у меня в ногах, а я, уже совсем проваливаясь в сон, думал о Двуликом.

Во сне он вышел ко мне из красноватого тумана. На этот раз оба его лица были вполне человеческими. Одно — резкое и властное, с орлиным носом и впалыми бритыми щеками. Другое — тяжелое, с грубыми чертами и широкой германской челюстью. Две руки видения тянулись ко мне, росли и хотели схватить... Я побежал, петляя, как заяц, но призрак неизменно оказывался у меня за спиной. Он разевал огромную пасть, намереваясь поглотить меня...

Я проснулся, задыхаясь, и обнаружил, что потными руками сжимаю Лакуту. Вцепившись в нее, как в дерево, я отдирал от себя липкий сон. А она молча успокаивала меня, словно мать испуганного ребенка, прижимая мое лицо к груди, пока я, наконец, не расслабился и не погрузился в беспокойный сон. Добрая Лакуту!

Однажды я видел, как щенок решил выпрыгнуть из долбленой лодки на широкий лист кувшинки. Наверное, он посчитал его надежной опорой. Лист, конечно, сразу перевернулся, щенок ушел под воду, но тут же выскочил на поверхность, безмерно удивленный своей ошибкой. Пришлось ему плыть к берегу, то есть как-то существовать в новой для себя, незнакомой среде. То же самое произошло и с Лакуту. Она оказалась в другом мире, совершенно незнакомом, где все произносят непонятные звуки, никак не складывающиеся в слова. Она просто не воспринимала звуки как слова языка, поэтому даже не пыталась освоить их, чтобы общаться со мной. И все же она оставалась неизменно доброй, отзывчивой, послушной... и я никогда не видел, чтобы она плакала.

Со временем я стал понимать, насколько необычная женщина оказалась рядом со мной. Но ценил я ее все-таки больше в собственных мыслях...

Я проснулся на рассвете, все еще ощущая привкус ночного кошмара. Нельзя отбрасывать и забывать даже самые неприятные сны, ведь они — весть Потустороннего. Просто надо спешить домой и не забыть рассказать Менуа о снах тоже.

А Рикс как раз не очень-то намеревался отпускать нас.

— Остался бы ты еще на несколько ночей, — уговаривал он меня. — Князья снова придут, Айнвар. Опять будут долгие разговоры, ну как я без тебя? Останься, прошу...

Меня и самого тянуло остаться, я даже чувствовал, что так и надо сделать, но Роща звала меня все настойчивее. Я слышал песню дубов на ветру, во мне нарастала необъяснимая и беспричинная тревога, меня ждал Менуа.

— Хорошо. Я побуду у тебя еще одну ночь. Но потом уйду, — твердо заявил я Риксу.

В тот день я навестил главного друида арвернов Секумоса. Темноволосый, худощавый, с изящными руками, ни минуты не остававшимися в покое. Он расспрашивал меня о моих странствиях, и в основном о римских богах. Мы сидели у него в доме. В качестве угощения мне предложили вино и сладости, и то и другое было привозным. «Это подарок от Потомара», — объяснил друид. Некоторое время он сдерживался, поскольку неудобно начинать беседу сразу с главного, но, наконец, все же спросил:

— Скажи, это правда, что боги римлян посылают своим последователям процветание, немыслимое в свободной Галлии?

Интересно, от кого он это услышал? Торговцы наплели? Вполне возможно.

— Наверное, можно сказать, что римляне в Провинции процветают, — начал я. — Да только это процветание куплено ценой тяжелого труда кельтов. Я уж не говорю о рабах. Римские боги не любят ни тех, ни других.

— А как они выглядят, это боги?

— Как обычные люди, — сказал я, вложив в слова как можно больше презрения. — Слушай, Секумос, я расскажу. Я заходил в римские храмы, а барда Ханеса просил расспросить римских жрецов об их верованиях. Когда он пересказал мне их разговоры, я просто остолбенел. В их городах царит вечная суета. Но крысы и римляне почему-то любят жить в них. Там шумно: строители гремят балками, грохочут по камням колеса телег, и все это совершенно заглушает голоса воды, ветра и деревьев. Они не слышат музыку богов природы, не понимают их языка. Римляне утратили жизненно важную связь с Источником. Вместо песни творения они слышат только свои голоса, поэтому и богов своих лепят по собственному образу. Только делают эти образы покрасивее, такими, какими хотели бы быть сами. Их боги — прекрасные мужчины и женщины из холодного камня с пустыми глазами. Внутри этих идолов нет никаких духов. Для каждой потребности у них есть свой бог: для войны, для любви, для домашнего очага, для урожая, для торговли и виноделия, для кузнечного дела, для охоты... это список бесконечен. И каждому из этих богов они поклоняются отдельно. Жрецы говорят, что их боги даже сражаются между собой, как люди. Наверное, они правы. Если выдуманные боги такие же мелочные и злобные, как люди, почему бы им и не подраться? Они жадные и ревнивые, их приходится постоянно подкупать. А зачем каменным богам золото? Конечно, деньги идут жрецам, вот уж кто воистину процветает на римских землях.

Секумос слушал меня, сжав тонкие пальцы так, что побелели костяшки. Он сочувствовал римлянам.

— Бедные люди! — воскликнул он. — Я понятия не имел, настолько они обмануты, настолько потеряны для жизни.

— Они считают наоборот, что это мы заблуждаемся и не способны понять истину. Но если бы только так! Официальная религия Рима — они называют свои верования религией, — ставит друидов вне закона. Я не мог держать свой трискеле на виду, приходилось прятать под одеждой. Римляне говорят, что друиды поклоняются тысячам жестоких богов, и каждый из них хуже другого. Довольно странно, что они приписывают нам свои собственные взгляды. Они же сами поклоняются множеству богов, и думать не думают, что для нас наши боги — это лишь разные лики Единого Источника.

— Почему? Разве они не знают об Источнике?

— Знаешь, Секумос, я стоял в их храмах, построенных из камня, полностью освобождая свой дух. Но ни в одном изваянии он не нашел никакого отклика. Только камень.

На глазах главного друида арвернов выступили слезы.

— Римская религия не признает бессмертия наших духов, — продолжал я. — Жрецы говорят, что только их изобретенные боги бессмертны, а люди, умирая, просто перестают существовать. Я думаю, именно эта глупость делает их такими жадными. Если у тебя только одна жизнь, вполне естественно стремиться выжать из нее все, что можно.

Секумос настолько был подавлен моими откровениями, что у меня не хватило решимости рассказать о том, что римские жрецы понятия не имеют об искусстве целительства. Да и как бы они могли лечить людей, не пользуясь силами земли и неба для восстановления гармонии в теле человека? Они не могут искать подземные источники, не могут предсказывать будущее, не знают истории и родословных своих племен, не способны раскрывать умы молодым людям. Они знают только религию, да и то каждый свою. И гордятся своим званием жрецов!

Я оставил Секумоса размышлять над моими словами и вернулся в дом Верцингеторикса, где уже собирались люди. Сегодня их было больше, чем вчера. Барок с Тарвосом остались снаружи, а бедного Ханеса два здоровенных воина совсем затиснули в угол. Не было и женщин. В доме витал винный запах, хотя вино к моему приходу уже кончилось. Мне вспомнилась Провинция во время сбора винограда. Тогда над полями тоже разливался спелый яблочно-виноградный дух, и казалось, сам воздух слегка опьяняет.

Я пробрался к Риксу и, повинуясь его знаку, уселся рядом с ним на скамью. Изредка я толкал его локтем в бок. Он поворачивался ко мне, словно желая передать чашу, а я тем временем нашептывал ему на ухо, как лучше повернуть беседу, чтобы она шла в нужном направлении. Собравшиеся воины слушали. А я слушал их.

Сегодня пришли четыре князя со своими людьми, сплошь опытными воинами, повоевавшими в разных частях Галлии. Им было что рассказать о происходящем в разных племенах. Одна история показалась мне особенно тревожной.

Стало понятно, что политика Думнорикса, искавшего поддержки у германцев в его спорах с эдуями, уже начала приносить плоды. При посредстве секванов Думнорикс заключил союз с Ариовистом и его свевами, то есть тем самым племенем, которое вынудило отца Бриги оставить свои владения. Оказывается, Ариовист обещал воинам раздать кельтские земли. Якобы они об этом договорились с Думнориксом. Во всяком случае, Ариовист понял договоренности именно так. Он уже начал переселять своих людей, потеснив гельветов. Естественно, гельветам вторжение не нравилось. В конце концов, их племенной совет две зимы назад решил перебираться на новое место жительства, дескать, все равно племени тесно между Рейном и Юрскими горами.

— Спроси, куда они намерены идти, — прошептал я Риксу.

— И куда же направятся гельветы? — тут же спросил он, а мне шепнул на ухо: — Да кто же их пустит на свои земли?

Князь, рассказавший эту историю, подумал и ответил:

— Я слышал, что они хотят отправиться в Аквитанию, к северу от наших земель, в Пиренеи. Такое большое племя может выбрать либо трудный путь через секванов, либо легкий, через северную часть Провинции.

Все стало ясно. Я забыл о Риксе и его проблемах. Гельветам нечего и думать пройти через Провинцию. Римляне никогда не допустят этого, и нападут сразу, как только гельветы тронутся с места.

Это была именно та проблема, которую предвидел друид Дивитиак. Она и заставила его обратиться к римскому Сенату и просить ограничить амбиции Думнорикса. Дивитиак считал Цезаря союзником, а в результате Свободная Галлия окажется между молотом и наковальней — между племенами германцев и армией римлян.

Я поделился своим видением с Риксом. Рикс тут же озвучил мои мысли вслух. Но с ним не согласился князь Лепонтос, человек с широкой грудью и волосами цвета сухой крови.

— Это нас не касается, если только гельветы не попытаются пойти через нас. А они этого не сделают. Они пойдут южнее. Мы просто подумали, что тебе будет интересно. А вообще-то... — он задумался, — с хорошим военачальником ничего не стоит перехватить гельветов и хорошенько пограбить их. На ходу они не смогут обороняться.

Я прошептал Риксу:

— Нет. Они же кельты.

Рикс тяжело взглянул на Лепонтоса.

— О чем ты говоришь? Гельветы нашей крови. Мы не стервятники, чтобы клевать их кости, мы не станем охотиться на них в трудные времена. Однажды они могут нам пригодиться.

Лепонтос выглядел озадаченным.

— Пригодиться? Нам? Гельветы?

— Если нам придется сражаться с Цезарем, нам понадобятся союзники. А если Цезарь перебьет гельветов, то союзниками нам они уж точно не станут. — Рикс говорил очень веско.

— А с чего это нам сражаться с Цезарем? — удивился пожилой воин, покрытый шрамами с ног до головы. — Нет, Верцингеторикс, ты, по-моему, придаешь слишком большое значение этой пресловутой римской угрозе. Мы давно и хорошо с ними торгуем. Если припрет, всегда можно предложить Цезарю зерна для армии. Им же есть нужно. И он оставит нас в покое.

— Дураки! — заорал Рикс, вскакивая на ноги и опрокидывая чашку с вином. Брызги попали на одежду говорившего. — Мне стыдно тебя слушать! Мне стыдно слушать любого человека, который собрался торговать с захватчиками. Мы рабами не были и не будем! Нас не для того рождали на свет, чтобы мы пресмыкались перед римской сволочью!

Мне, да и не только мне, показалось, что Верцингеторикс вдруг вырос еще больше и вот-вот разнесет собственный дом. Что-то дикое, словно огромный свободный зверь, проглянуло в нем в этот миг. Люди отпрянули.

— Я готов пасть в бою, но никого не буду просить! Ни о чем! Никогда! — Верцингеторикс был великолепен. Я порадовался, что остался.

— Если ты поведешь нас против римлян, мы пойдем за тобой! — крикнул кто-то из задних рядов.

— Мы пойдем за твоим знаменем! Веди нас! — крикнул другой.

Теперь кричали уже все. Крики вырывались за стены дома и летели над крепостью. «Веди нас, Верцингеторикс!»