Драконий лекарь

Глава 25

Очнулся я от знакомого уже гулкого удара. Огромная туша, сброшенная с высоты на каменный пол, сотрясла пещеру. Мать вернулась.

Сколько я был в отключке? Час? Пять? Понятия не имею. Последнее, что я помнил — адская, рвущая боль, запах паленой плоти и волна почти эйфорического облегчения, когда из руки хлынул гной. А потом, кажется, я просто вырубился, откинувшись на стену.

Воспоминание было настолько ярким, что по телу снова пробежала дрожь. Как я, трясущимися руками, протыкал собственную плоть раскаленной костью. Как орал, выдавливая из себя эту мерзость. Как пихал в открытую рану тряпки, пропитанные смолой. На трезвую голову все это казалось безумием, дикостью. Но тогда, в лихорадочном бреду, это был единственный логичный план.

Мать нависала над тушей какого-то крупного рогатого животного, похожего на быка, и смотрела на меня. Ее огромные белые глаза, как всегда, не выражали ничего, но она издала короткий, вопрошающий рокот. Что-то вроде: «Ты еще живой?». Затем кивнула своей шипастой башкой в сторону добычи. «Еда».

Я медленно присел. Тело было слабым, но голова — на удивление ясной. Лихорадка отступила. Не ушла совсем, но перестала плавить мозг. Я посмотрел на свою руку.

Картина была… интересной. Смоляная корка, смешанная с угольной пылью, превратилась в твердый черный панцирь, надежно закрывавший всю рану. Воспаление вокруг спало. Не полностью, конечно, но рука уже не выглядела как перекачанная сарделька. Краснота ушла, сменившись нормальным, хоть и бледным, цветом кожи. Из-под края повязки, там, где торчал мой импровизированный дренаж, сочилась прозрачная, чуть розоватая жидкость — сукровица. Не гной! Это был хороший знак.

Похоже, мой варварский метод сработал. Вскрытие дало выход инфекции, уголь впитал токсины, а живица сделала свое дело, не дав новой заразе проникнуть внутрь. Вероятность сепсиса снизилась процентов на восемьдесят. Конечно, риск все еще был. Но теперь это была уже не гонка со смертью, а просто тяжелая болезнь, которую можно было перетерпеть. Главное — продолжать чистить рану, менять дренаж и много пить. И, черт возьми, нормально есть.

— Да, мам, иду, — пробормотал я, поднимаясь на ноги.

Говорить своим голосом я перестал бояться еще во второй день. На это драконы почти не реагировали.

Драконята уже вовсю копошились у туши, начиная свою привычную грызню за лучшие куски. Я подошел к ним. Теперь то мне нужно было не просто оторвать кусок мяса, а разделать его и еще… кое-что улучшить в тушке, хех.

Я поднял острый осколок камня и принялся за работу. Нужно было отрезать тонкие, плоские куски, которые могли бы быстро прожариться. Мышцы быка были жесткими, волокнистыми, но я упрямо резал, превращая большой ломоть в некое подобие стейков для барбекю. Как абсурдно.

Закончив, отошел к своему костерку, который за время моего сна погас, превратившись в груду тлеющих углей.

— Так, малой, — позвал я Альфу, который как раз оторвал у брата здоровенный кусок печени. — Работать.

Он проглотил добычу и неохотно подполз ко мне. Надеюсь, успел восстановить свои залпы.

— Смотри сюда, — я разложил тонкие куски мяса на плоском камне рядом с углями. — Огонь!

Я указал пальцем прямо на мясо. Драконенок посмотрел на меня, на мой палец, на мясо (все-таки они пользуются зрением, но… может реально инфракрасное зрение имеется?). Секунду подумал, а затем издал свой знакомый булькающий звук.

Маленькое огненное кольцо вылетело из его пасти и ударило точно в цель. Мясо мгновенно зашипело, пошел ароматный дымок.

Вот и покажем мамочке, чему мы научились.

Дождался еще пары слабеньких залпов, пока одна сторона прожарится, перевернул куски камнем, и снова скомандовал выпуск пары огненных колец.

В следующий раз, правда, стоит попробовать не сжигать мясо, а нагревать камень, на котором будут лежать куски бибикю.

Мать, которая до этого безучастно наблюдала за дракой своих детей, вдруг замерла. Медленно повернула свою огромную голову в нашу сторону, а после издала удивленный рокот.

Подползла к нам, а я же инстинктивно вжал голову в плечи. Наклонила свою башку, посмотрела на наш пикник на природе, а потом и на меня.

И вдруг, ее шея выгнулась, пасть открылась. Я думал, она собирается заорать!!! Но вместо этого… из ее глотки, с низким, ревущим гулом, вырвался целый столб жидкого пламени. Он ударил в стену пещеры в нескольких десятках метрах от нас.

Я охерел. Просто охерел!!! Скала в месте удара раскалилась добела, потекла, как воск. Жар от этого плевка ударил мне в лицо так, что я отшатнулся.

Значит, показала нам, как именно плеваться огнем, да? Увидела неумелую попытку своего детеныша и продемонстрировала, как выглядит настоящая мощь?

А потом, видимо, понимая, что я, да и все драконята, замерли в шоке, сделала еще кое-что — повернулась к туше быка, снова открыла пасть. И на этот раз выдохнула короткую, широкую струю пламени, которая окутала всю тушу.

Шерсть вспыхнула и сгорела за секунду. Кожа почернела и обуглилась.

Она… прожарила нам всю тушу целиком, чтобы нам больше нравилось?

Спасибо, мам. Очень, кстати, своевременно.

И я не шутил. Запахло жареным мясом. Вот буквально… настоящим! Термически обработанным. Мой желудок, который последние дни переваривал то сырую плоть, то мамину отрыжку (пусть память это забудет, пожалуйста), свело спазмом от предвкушения. Забил на неумело выгоревшее мясо от огня Альфы, подошел к пропаленному бычку и вырезал камнем большой, сочащийся жиром и кровью кусок из прожаренной туши. Пусть верхний слой было уже обуглившимся, но ничто не мешало мне докопаться до сердцевинки, где мясо было нормальным. Подождал, пока кусок хоть немного остынет, и впился в него зубами.

О боже. Это было лучшее, что я ел в своей жизни!

Да, мясо было пережарено снаружи и почти сырое у кости, да, оно было без соли, без специй, вонюче пахло паленой шерстью. Но это была еда, после которой я не могу блевать за ближайший камень!

Драконята, кажется, тоже оценили мамин кулинарный талант — с той же яростью, с которой мутузили друг друга за сырое мясо, сейчас методично раздирали обугленную тушу, отрывая дымящиеся куски. Даже мать, откусив здоровенный шмат, жевала его с каким-то довольным рокотом.

Приручаю вас к культуре питания, да? То-то же!

Жизнь налаживается.

А между тем, дни потекли один за другим, сливаясь в один длинный, тягучий цикл, отмеренный уходами и возвращениями матери, да количеством перемотки новой повязкой и промывания раны. Я уже и перестал считать, сколько времени провел в этой пещере. Неделя точно была. Может, уже и две? Понятия не имею. Здесь не было ни дня, ни ночи.

Рука заживала. Медленно, правда, но в минус прогресс заживления не шел, за что я благодарен буквально всем и каждому. Реально, какое-то чудо меня вытащило из перспективы умереть тут. Тем не менее, каждый «день» я проводил одну и ту же процедуру — снимал старую повязку, аккуратно вытаскивал дренаж, промывал рану водой, выдавливал остатки сукровицы. Затем готовил новый дренаж из ткани, пропитанной смолой, вставлял его на место и закрывал все свежим слоем живицы и угольной пыли. Лихорадка ушла, оставив после себя слабость и постоянную жажду. Но главное то — я был жив и функционален.

И вот так определяется мой ритм жизни. Мать уходит — я работаю. Мать возвращается — я наблюдаю и изучаю.

Работа заключалась в одном: прогрызть себе путь к свободе. Каждый раз, когда скрежет ее передвижения затихал вдали, я спускался к завалу и начинал медленно, работая лишь одной рукой, скидывать мелкие и подъемные камни в разные стороны, прочищая путь. Камень за камнем, голыми руками, я разбирал эту стену. Прогресс, правда, был ничтожным. За час я мог разобрать в лучшем случае кубометр породы. А сколько их там было? Десятки? Сотни? Я не знал. Но каждый сдвинутый камень, каждый сантиметр, отвоеванный у горы, был каким-то движением… Последняя надежда утопающего, в общем. А еще в перерывах между этим я пытался изучать малышей, давать им какие-то задания и стимулы, пытаясь выйти в дрессировку (ха-ха-ха).

А вот когда мать была в гнезде, я превращался в простого наблюдателя. Все-таки они… интересные. А у меня, как ни у кого другого, была ну просто невозможная возможность! Я жил в логове чудовищ и наблюдал за ними просто круглые сутки.

Чувствуете плач зависти ксенобиологов? Нет? А я вот да.

И огромные подвижки в изучении у меня были.

В основном, касаемо их общения друг с другом. Это прям вообще было целое отдельное исследование, которое поглощало меня целиком! Да, сначала я пытался воспринимать их звуки как единые фразы, привязанные к конкретным ситуациям. Вот этот рокот — «Еда!», а вот этот писк — «Больно!». Признаю, недальновидно думал, но! Чем больше я слушал, тем яснее понимал, что все куда-а-а-а как сложнее. Вслушиваться в их «речь» категориями человеческих словосочетаний, изначально было ошибкой, они ведь не люди! Система была абсолютно иной.

Я заметил последовательность, повторяемость отдельных, м-м-м, назовем их базовыми звуками, из которых эти фразы складывались. И тут все встало на свои места! Ну как… почти встало.

Грубо говоря, за все это время я смог выделить четыре… буквы? Пусть будут буквы. Четыре базовых звука, которые они использовали как строительные блоки для своей речи.

Первый был глубокий, вибрирующий рокот, заставляющий груд драконов (и мою собственную) мерно дрожать при произношении или прослушивании. Условно — «Р-р-р», как наиболее близкий для аналогии и звучанию.

Второй звук был гортанным, шипящим выдохом, похожий на звук «Ш-ш-ш».

Третий же был высоким, такой щелчок на периферии границы улавливаемой частоты, который они издавали то ли языком, то ли смыкая какие-то хрящи в глотке. Назвал это буквой «Х». Не «икс», а именно «ха».

И четвертый был протяжным, гудящим. Эдакий вой на одной ноте, напоминающий «О-о-о».

Сами по себе эти буквы не значили почти ничего — не было той ситуации, при которых кто-то бы просто замычал одним звуком. Вся магия была в их комбинациях, в интонации, в длительности и, что самое главное, в вибрациях, которые их сопровождали.

Ощущаете сложность местного алфавита? Аж четырёхфакторное восприятие! Четыре параметра, которые нужно было уловить и расшифровать одновременно!!!

Вот, например, когда мать приносила еду, она издавала связку, которую я для себя запомнил, как «О-о-о-ШР!». Протяжный призывный вой, который резко обрывался шипящим щелчком и заканчивался коротким, утвердительным рокотом. Условно: «я здесь, внимание, еда!». А вот ее призыв к тренировке по бурению звучал совсем иначе, типа: «Р-О-о-о-о…». Властный рокот, переходящий в долгий, затухающий вой, типа: «ко мне, время урока». Это было сложно.

Все мои догадки и изречения, правда, вилами по воде писаны. То есть доказательности пока никакой, только предположения, но я начинал видеть систему.

Возможно, их язык был заточен в основном на передачу намерений и эмоций, а не абстрактных понятий. Но мать повторяла одни и те же связки для одних и тех же действий. Менялась лишь интонация. Иногда ее «Еда!» звучало устало, иногда — почти радостно.

Как жаль, что я не филолог! Для полноценного изучения этого языка потребовались бы годы наблюдений, спектральный анализ звука, постоянные записи и наблюдения сотен людей! А я тут, блин, как студент по обмену в чужой стране, пытаюсь на слух выучить язык, у которого нет даже алфавита.

Ладно… пока мне хватало и этого. Для упрощения своей жизни здесь, запоминал ассоциации. Эта связка звуков — пора есть. Эта — время спать. А вот эта, короткая и резкая «Ш-Ш-Х!», означает «Не лезь, идиот, убьет!». Очень полезная фраза, хах.

И кстати, я окончательно убедился в их почти отсутствующем зрении, но кое-что не сходилось. Я командовал Альфе «Огонь!», указывая на кучу щепок, и он стрелял именно туда. Он реагировал на мое движение. Спрашивается, как?

Догадки строились на том, что их белые, лишенные зрачков и пигмента, глаза могли различать лишь резкие перепады света и тени. Огонь они видели как яркую вспышку, поэтому и шарахались от него. Но это не объясняло их точности. Зрение им заменяли другие органы. Слух был феноменальным, да — они реагировали на малейший шорох. Нюх был главным навигатором. Но было и еще что-то…

Для выяснения этого решил пойти путем эмпирического эксперимента. Взял два камня, один из которых только что лежал у костра и был теплым, а другой — холодный. Положил их в разных концах пещеры. Затем указал на теплый камень и издал призывный рокот. Альфа, поводив головой, безошибочно пополз именно к нему. Инфракрасное зрение? Термолокация? Хм… они могли видеть мир не в красках цвета, а в тепле, хм…

Рука, указывающая на цель, была для них теплым пятном на холодном фоне камня. Они видели тепло моего тела, тепло костра, тепло свежей крови. Это объясняло и то, как они находили друг друга, и то, как мать находила меня в темноте. Но я ведь… не похож на ее детенышей… Так, не буду об этом думать!

Подумаю о другом аспекте их жизни — обучению бурению. Это был отдельный спектакль. Мать, вопреки прошлым тренировкам, больше не стучала по камню мордой, а подтаскивала к нам большие плоские куски породы и издавала обучающий рокот. А затем… начинала сама тереться о камень головой. Не бить, а именно тереться, совершая медленные вращательные движения, раскрывая пасть и упираясь зубами в породу.

Детеныши, подражая ей, неуклюже тыкались мордами в камень, пытались его кусать, скребли. Их челюсти еще не двигались — вращательный механизм был не развит. Но инстинкт и обучение делали свое дело. Они тренировались.

И тут у меня в голове родилась очередная безумная идея. А что, если… направить их тренировки в нужное мне русло? Вот так совершенно случайно заставить их помочь мне прогрызть завал? И им тренировка, и мне свобода. Но для этого нужно было, во-первых, как-то заманить их туда. А во-вторых… заставить мать показать им, как это делать по-настоящему, а то пока просто неумело целуются с камушками. А может и саму мать направить на освобождение меня? Но как? Притащить ее к завалу и попросить: «Мам, просверли дырочку, пожалуйста»? Бред.

Но зато после этих тренировок по бурению у мелких постоянно возникала одна и та же проблема. Мелкая каменная крошка и грязь забивались между рядами их зубов. Они начинали жалобно скулить, трясти головами, тереться мордами о пол. Мать на это не реагировала — типа, учитесь чиститься сами.

И тут вступал я. Подходил к скулящему драконенку, издавал успокаивающий рокот, а затем, используя тонкий осколок кости как зубочистку, начинал аккуратно выковыривать из его пасти застрявшие камни. Процедура была, мягко говоря, нервной — держать руки в пасти, полной острейших зубов. Но они, на удивление, терпели. А после, когда я заканчивал, их поведение менялось. Они начинали ластиться, тереться об меня своими шипастыми головами, издавать тот самый довольный, мурлыкающий гул!

Вот очередной абсурд! Меня БЛАГОДАРЯТ драконы.

Мать, кстати, перестала разделывать туши. После первой показательной прожарки она просто приносила добычу и обдавала ее пламенем. Это наблюдение тоже навело меня на мысль. Если одним плевком она смогла оплавить камень, а другим — лишь слегка поджарить мясо, значит, она может контролировать температуру и мощность своего оружия. Удивительно.

Сами драконята тоже взрослели не по дням, а по часам. Они росли с чудовищной скоростью. То, что неделю назад было похоже на большую змею, теперь было размером с крупную собаку. В их поведении все четче проступали черты вида.

Я назвал их про себя… Шепотами Смерти (как глупо, но достаточно удачно, на манер других именований драконов словами викингов). Так, для внутренней классификации. Потому что их передвижения были почти бесшумны, а результат их действий — смертелен, хе-хе. Они были идеальными хищниками для своей среды. Социальные, умные, обладающие сложной системой коммуникации и, что самое главное, способные к обучению.

Но я все чаще ловил себя на мысли, что наблюдаю не просто за животными. Было в их поведении, в их взаимодействии что-то, что выходило за рамки простых инстинктов. Особенно это касалось матери. Я, кстати, назвал ее Вопль Смерти. Просто потому что ее рокот был в разы громче.

Однажды она принесла в зубах другого дракона.