Долгожданная кража

Глава 7 «Запорожец» — тоже машина

«Тук-тук-тук!»

«Кто там?»

«Это я, почтальон Печкин, принёс повестку в прокуратуру».

Только я не почтальон Печкин, поэтому так поступать не буду. Не дождётесь, товарищ новый заместитель прокурора. Сначала мы зайдём к воспитателю общежития.

Казалось бы, странное дело: в общаге не дети живут, а повидавшие всякого разного мужики. Какой им воспитатель, особенно если следовать старой поговорке о том, что воспитывать надо, пока дитя поперёк лавки лежит? Здесь с этим уже поздновато, вроде как. Но воспитатели в каждом общежитии были. Правда, я про себя называл их комиссарами. Светлана Николаевна была как раз из комиссаров. Гражданский опер почти что. Она всё знала, всё видела, всё помнила, но милицию по пустякам не беспокоила, управлялась сама, и весьма неплохо. И контингент свой держала в руках крепко.

Слово «контингент» мне сильно не нравилось, но что поделаешь? В таком месте, как общежитие, может проживать только контингент. Слово «общежитие» мне тоже не нравилось. К нему, слову этому, конечно, все давно привыкли и перестали замечать его странную сущность, но вдумайтесь — «общее» — «житие». Чем-то неправильным, противоестественным попахивает от этого слова. А ведь известно, что «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт». Тут я вспомнил, что и сам проживаю в общежитии, и, стало быть, являюсь неотъемлемым элементом этой противоестественности. Я сконфузился и немедленно прекратил свои лингвистические исследования, дабы не впасть в ещё бо́льшую ересь.

Светлана Николаевна по-мужски протянула мне руку. А чего ж тут удивительного? С кем поведёшься, как говорится. Когда мы обсудили все насущные дела, я вытащил повестку и посмотрел, кому она адресована. Та-ак, Михаилу Михайловичу Михайлову. Шутка что ли? Или в этом роду Михайловых фантазии совсем ни на грош? Я представил себе длиннейшую вереницу Михал Михалычей, уходящую куда-то в глубь веков к своему первому прародителю, тоже Михаилу, от которого и пошла фамилия. Кстати, такой персонаж в этом общежитии мне был пока не известен. Или новенький, значит, или из тихих.

Всеведущая воспитательница подтвердила — из недавних. Сорок лет, а ни кола, ни двора. Приехал из Архангельска с одним вещмешком. Поюжнее, говорит, решил перебраться. Интересно, он карту видел когда-нибудь? Тоже мне, нашёл юг!

— Не судим? — спросил я.

Светлана Николаевна отрицательно покачала головой и сокрушённо заявила:

— Да лучше бы судимый был. С ними-то у меня контакт как раз налажен. А этот дикий какой-то. Как напьётся, никаких порядков не разумеет. Его уж местные учили пару раз.

Ага, вот с этого места поподробней, как будут говорить в мои поздние времена. А воспитательницу и подгонять не пришлось.

— В цедээре[5] как раз стимуляцию выплатили. Понятно, «рексы»[6] тут же отметить решили. А как дошли до кондиции, Михайлов кого-то петухом обозвал. Ну и всё. Этого хватило, чтобы ему, значит, популярно и объяснили, что он и есть тот самый петух. А чтобы закрепить урок велели забраться на подоконник да из форточки кукарекать. Он, конечно, ни в какую. Тогда заменили ему эту кару на пару фингалов да выбитый зуб. У нас ребятки из бывших сидельцев ох как не любят таких шутников.

Светлана Николаевна закончила рассказ и выглянула в окно:

— Да вот он, собственной персоной! Не желаете познакомиться?

Вот поди ж ты! Удача сегодня так и прёт! Не иначе впереди какая-нибудь каверза зарыта, чтобы уравновесить маленький нынешний успех. А воспитательница тем временем выглянула в коридор, немного подождала, пока нужный субъект появится в пределах видимости, и зычно крикнула:

— Михайлов! Ком цу мир!

Когда невзрачный человечек появился на пороге, Светлана Николаевна легонько подтолкнула его в спину:

— Проходи, не стесняйся. Тут вот с тобой побеседовать хотят.

— А я отлучусь пока по делам. — Это уже мне. Молодец, тётка, всё понимает.

Я махнул перед носом Михайлова «корочками», не беря за труд открывать их. В нынешние времена этого было вполне достаточно.

— Уголовный розыск. Инспектор Воронцов. А вы, стало быть, гражданин Михайлов, Михаил Михайлович?

— Так точно, гражданин начальник! — отрапортовал мужичок.

— А почему гражданин? Опыт имеется?

Михайлов осклабился.

— Не-е, гражданин начальник, отводит бог покуда. На нарах не бывал. Но зарекаться на будущее не могу. От тюрьмы да от сумы, как известно… А гражданин потому, что мы как есть, люди противоположные. Мы для вас — быдло, так сказать, пыль на ветру. Ну, а вы для нас — му…

Он сделал расчётливую заминку и почти без паузы продолжил:

— Ой, чуть не согрешил, слово плохое могло вырваться. Но не вырвалось ведь?

И ехидненько посмотрел на меня. Говорунчик какой попался, блин. Да ещё с философским уклоном. Пыль на ветру, понимаете ли. И обозвать умудрился, да так, что вроде и претензий не предъявить. Ну ничего, ещё не вечер.

— Ты смотри, чтобы у меня не вырвалось. — пообещал ему я. — Расскажи-ка лучше, по поводу какой травмы ты обращался за медицинской помощью?

— Это когда же? — фальшиво полюбопытствовал Михайлов. Но переиграл. По глазам было видно, что всё он понял сразу. Но попробовал узнать «на шару», что мне известно.

— А у тебя что, много таких случаев было за последнее время? — не дал я ему шансов.

— Всё, гражданин начальник, всё вспомнил. Как есть всё! В августе дело было, ага, точно в августе. На Ильин день аккурат. Второго числа, стало быть.

Михайлов закатил глаза, изображая активную мозговую деятельность.

— Я, гражданин начальник, в городе человек новый. Порядков ваших не знаю. Не опаснулся, когда надо было, вот и получил ни за что, ни про что. Вот видите…

Михайлов ощерился, демонстрируя прореху в жёлтых от никотина зубах.

— И ещё вот тут.

Он наклонил голову.

— Вот, пощупайте. Два шва накладывали. Пощупайте, пощупайте. До сих пор шишка осталась.

Ничего я щупать не стал, удовольствовавшись беглым взглядом на лысеющую макушку рассказчика. Там и действительно просматривался небольшой бледно-розовый рубец.

— Часы, между прочим, отобрали. «Победа», от отца — фронтовика остались. Нашёл бы гадов, я бы их собственными руками…

Михайлов затуманился взором и чуть не пустил слезу. Вот это артист, восхитился я.

— Ты, Михал Михалыч, часом книжки не пишешь? Сказки, например?

Не случившиеся слёзы у рассказчика мигом высохли.

— А что не так? — осторожно поинтересовался он.

— А вот что. Давай изложим твою трагическую историю так. Тогда-то и там-то во время распития спиртного я неосторожно обозвал одного товарища «петухом», за что и был побит…

— Донесли уже? — живо и без тени смущения удивился Михайлов. — Тогда признаю, было дело, чего уж там. Ведь посудите сами, гражданин начальник, не мог я вам такую историю рассказать. Меня бы мои товарищи не поняли, не принято у нас так-то. Ну чё там, ну выпили, ну повздороли. Мало ли что между своими бывает. Сегодня мне досталось, завтра кому-то от меня перепадёт. Жизнь такая, понимаете ли, штука, что без этого никак нельзя. И что, сразу жалиться бегать, как детям несмышлёным?

А что? Правильно мужик рассуждает. И нам работы меньше. Только чтобы до увечий не доходило. А по мелочи Светлана Николаевна и сама разберётся, работа у неё такая.

— Ну вот и замечательно! — одобрил я жизненную позицию Михайлова. — Теперь садись вот сюда и пиши, как дело было по правде.

— А пацанам что за это будет? — насторожился он.

— А ты напиши так, что называть их не желаешь и претензий к ним не имеешь.

— Ага! — Михайлов расслабился и повеселел.

Минут через пять он протянул мне листок бумаги с кривыми каракулями. Я прочитал и восхитился. Из написанного получалось, что травму несчастный получил в общежитии во время диспута за круглым столом из-за расхождения во взглядах с коллегами, и что это дело житейское, не требующее вмешательства милиции. Закончил он фразой, которую я ему и подсказал чуть раньше.

— Точно, тебе бы сказки писать! — похвалил я Михайлова, не став придираться к определению понятий. Кому пьянка, а кому и творческий диспут. — Вот укажи ещё, сколько вы там бормотухи во время своего диспута «уговорили», и будет всё тип-топ и абгемахт.

— Так ящик, наверное.

— Ну вот и записывай.

Когда Михайлов закончил свой опус, я положил перед ним прокурорскую повестку. Мужичок прочитал написанное на ней и вопрошающе посмотрел на меня. Я прокомментировал:

— Тебя вызывают в прокуратуру по факту твоей травмы, повлекшей обращение за медицинской помощью. Твоя задача — рассказать всё, как есть, безо всяких сказок. То есть…

Я не закончил фразу и посмотрел на Михайлова.

— Гражданин начальник, мы хоть и пыль на ветру, но люди с понятием. — заверил он меня. — Всё будет тип — топ и… забыл, какое ещё слово вы там говорили. Только можно я в прокуратуре про «петуха» рассказывать не буду? Неловко как-то.

— А это уж как пойдёт. — не стал я его жалеть. — И вот ещё что. Дописывай в бумаге: я, ФИО, предупреждён об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. И подпишись.

Когда Михайлов написал, что требовалось, я забрал бумагу и металлическим голосом сообщил ему:

— Теперь слушай сюда. Эта бумага будет у меня, и если ты наплетёшь в прокуратуре сказок про незнакомых людей и папины часы, ей будет дан ход, и у тебя появится реальная возможность познать то, от чего ты так философски не зарекался десятью минутами раньше. Всё понятно?

Михайлов побожился мне, как умел, и был отпущен восвояси. Можно было поставить себе маленький плюсик. Из этой травмы прокуратуре глухаря уже будет не сделать, и то хорошо. А мог бы прилететь и грабёж. Я ни минуты не сомневался, что без сегодняшнего инструктажа гражданин Михайлов рассказал бы заместителю прокурора сказочку про папины часы и жестокости неизвестных ему череповецких супостатов. А прокуроры не имеют привычки проверять показания так называемых потерпевших, прежде чем возбудить уголовное дело.

Про уголовную ответственность для Михайлова за ложные показания я, конечно, маленько перегнул. Ничего ему не будет, не тот случай. Да и вообще эта статья у нас практически не работает, особенно самостоятельно. Это если ещё «прицепом» где-нибудь может получиться. Но бумагу-то он подписал, и эта бумага у меня. Вот и пусть помнит об этом во время своего похода в прокуратуру.

Я глянул на часы и обомлел — без десяти четыре. В четыре должна прийти моя Нина. За десять минут до конторы мне не добежать. Воображение тут же нарисовало картинку: Нина сидит на стульчике в коридоре в ожидании меня, а мимо проходит следователь Утягин… Дальше я фантазировать не решился, быстро попрощался со Светланой Николаевной, поблагодарил её за помощь и вылетел на улицу. Машину бы тормознуть, но я в гражданке. Кто тебе такому остановится?

Но, видимо, лимит на удачу в этот день оказался ещё не исчерпан. На выходе из общаги я нос к носу столкнулся с милиционером. С незнакомым. Зачем он сюда шёл? Может по каким-то своим делам, может просто живёт тут. Не дав ему опомниться, я потащил его на улицу.

— Братан, тут такое дело…

«Братан» ошалел от такого натиска и начал упрямиться. Ах, да, я же не представился.

— Сержант, я из уголовки, Воронцов. Вот ксива. Срочно останови мне какую-нибудь попутку. В контору надо сей же момент.

Я не особо следил за гладкостью выражений, но сержант меня понял и проникся. Только вот опыта в остановке машин у него, похоже, не было никакого. Две легковушки мы прозевали. Водители просто предпочли «не заметить» вялого махания сержантской руки. Пропустили бы и третью, но красненький ушастый «Запорожец» остановился сам.

— Что, сынки, торопитесь куда-то, вижу?

За рулём сидел… Прежний Воронцов, образец номер один, так сказать, смело мог бы назвать водителя дедом. Тому было лет шестьдесят. Густая «карламарксовская» грива седых волос, седые брови толщиной в палец, мощная чёрная оправа очков. Но Воронцов номер два, Воронцов поживший и побывавший в возрасте, пожалуй, побольше этого, так делать не стал.

Махнув сержанту, мол, спасибо за готовность помочь и больше не мешай, я объяснил водителю, что к чему. Машинально отметил номер машины — «80−80 ВОО». Да за таким бы номером в нашем будущем очередь выстроилась. Считай, три повтора «восемь — ноль». Буквы «ВО» тоже ведь на «восемь — ноль» похожи. А тут простой советский работяга на своём «Запоре» разъезжает и на подозревает даже, что является владельцем блатного регистрационного знака.

Водитель без слов распахнул правую дверь, приглашая садиться и протянул мне свою руку:

— Степан Петрович, пенсионер.

— Алексей Воронцов, уголовный розыск. Мне бы побыстрее до райотдела, Степан Петрович.

Познакомились, поехали. Через пару минут я понял, что наш дежурный водитель «Боря сорок кэмэ» — просто ракета. Видимо, что-то отразилось на моём лице, потому что Степан Петрович начал сокрушаться:

— Мне вот, как инвалиду войны, эту радость выделили. А водительской практики нету совсем. Думал, быстро настрополюсь, да вот не очень-то получается. Знающие люди говорят, что в моём-то возрасте трудновато уже это дело осваивать.

Водитель легонечко прохлопал правой рукой по баранке, демонстрируя, о каком именно деле он говорит. Левая рука крепко держалась за руль, даже костяшки пальцев побелели. Не надо бы так сильно, подумал я, но под руку говорить ничего не стал. А Степан Петрович продолжил свою речь:

— Вот езжу потихоньку, тренируюсь.

Он о чём-то задумался и вдруг сказал:

— А знаете что, если вам надо быстро, так может сядете за руль? Небось, права-то имеются?

У меня даже дыхание перехватило. Я так скучал по управлению машиной в этой своей новой жизни! Даже беспокойство за Нину отошло на второй план. Только вот прав-то у меня как раз и не было. Почти сорокалетний водительский стаж был, а удостоверение осталось там, в старой жизни. Только кто с меня здесь и сейчас эти права спрашивать будет?

Как можно небрежней и обыденней я кивнул головой, дескать, какие могут быть сомнения, и мы со Степаном Петровичем поменялись местами. «Запор» оказался даже не инжекторным, а карбюраторным. Я же последние двадцать лет ездил в основном на «автомате» и про всякие там «подсосы» и сцепления давно думать перестал. Справлюсь ли? Не заглохнуть бы при первом же старте, а то опозорюсь ещё перед этим замечательным стариком.

Но всё обошлось. Что ни говори, а память тела — великая штука. Как только я отвыкшей от шофёрской работы левой ногой выжал сцепление, всё встало на свои места: остальные задействованные в управлении машиной части тела синхронизировались без моего сознательного участия.

С водительской позиции движение на дороге выглядело совсем иначе, нежели для пешехода. Сказать, что оно было вялое, это не сказать ничего. Я вполне комфортно для себя рулил в негустом транспортном потоке, успевая объезжать щербины на асфальте. Немножко не хватало правого зеркала заднего вида, но эта беда была не велика. Да я и не удивился его отсутствию, зная, что в нынешнем времени о такой ерунде никто и не задумывался. Даже посадочного гнезда для него предусмотрено не было.

Когда я уже довольно лихо затормозил у райотдела, Степан Петрович посмотрел на меня с уважением и некоторой завистью.

— Ну, Алексей, вы показали мне класс! Теперь я понимаю, к чему мне надо стремиться.

Я чувствительно поблагодарил старика, и мы расстались друзьями. Случайно оказавшиеся на крыльце РОВД сотрудники с интересом посмотрели на моё помпезное появление. Да-да, именно помпезное, ибо «ушастый» ещё не скатился в категорию «недомашин», а гордо стоял в одном ряду с другими автомобилями и был почти так же недосягаем для простых смертных, как и остальные легковушки.

Оказавшийся тут же на крыльце мой экс-наставник Титанов успел спросить:

— А ты же ведь вроде рулить не умеешь?

Я только широко улыбнулся в ответ, прокладывая дорогу внутрь райотдела, мол, думай, что хочешь. Мне было некогда. При входе я взглянул на часы, висевшие над окном в дежурку. Стрелки показывали без двух минут четыре. Успел!