Долгожданная кража

Глава 2 Как поймать маньяка?

Ужасных происшествий дежурство не принесло, но зато оказалось под завязку наполненным разными многохлопотными мелочами, совсем как толстые мешки с семечками у бабуль на базаре. По этой причине работу удалось закончить только после трёх часов ночи, а с утра снова на службу, поскольку отгулов за поддежурку не полагается. Так что следующим утром я сидел в кабинете, изо всех сил тараща глаза и мечтая забыться сном минуток этак на двести хотя бы вот тут прямо на этом столе, чтобы с обеда быть опять бодрым и готовым к труду и обороне. Я уже сладостно представлял, как вытащу сейчас их шкафа обобществлённую шинель ещё старого образца, синего сукна и без знаков различия, брошу её на стулья, а дальше хоть трава не расти.

Про эту шинель стоит рассказать особо. Принадлежала она будто бы какому-то давнему участковому по фамилии Нежильцов. Никто этого участкового в глаза не видывал, но двадцатого числа каждого месяца в зарплатной ведомости неизбежно появлялась его подпись, а из общей денежной массы тут же улетучивалось некоторая сумма. И никто объяснить данный феномен был не в состоянии. Так бы оно, наверное, всё и продолжалось, но тут пошли разговоры о скорой ревизии, и что бы вы думали? — В очередное двадцатое число подпись Нежильцова в ведомости не появилась, и деньги все на месте оказались. Да и как иначе, если даже графа про него из ведомости исчезла. Тем всё и закончилось. Только молва милицейская гласит, что поутру двадцать первого числа, на следующий день, то есть, перед кассовым окошечком обнаружили эту вот шинель, на подкладке которой хлоркой оказалась вытравлена фамилия — Нежильцов. И больше ничего. Вот такие дела. И где тут байки милицейские, где правда, как знать?

А осиротевшая без хозяина шинель с тех пор пошла по рукам и поныне скитается промеж дежурных сыщиков, играя роль переходящей спальной принадлежности. Да ещё одна особенность завелась. Обнаружится если какая бесхозная вещь в чьём-нибудь кабинете, да хоть бы и бутылка из-под водки в шкафу с учётными делами, и грозный начальственный вопрос последует: чьё добро? — обязательно жители кабинета после некоторой заминки скажут:

— Так Нежильцова, чьё же ещё!

И посмотрят на вопрошающего невинными глазами предельной чистоты.

Я уже вытащил означенную шинель и прикидывал, как бы её половчее пристроить под свои нужды, когда в кабинет закатился мой экс-наставник Серёга Титанов и казённым голосом громко объявил:

— На улице Мира глухая сто семнадцатая, и начальник розыска желает тебя срочно лицезреть.

Я уж и подзабыл, когда это дядю Колю называли так официально за пределами совещаний и других казённых мероприятий, поэтому не смог скрыть удивления.

— Да-да, — повторил Титан, — сто семнадцатая — это вам не петух начихал. Так что вперёд, мой юный друг!

Потом уже совсем человеческим голосом добавил:

— Не люблю изнасилований. Если злодей не пойман — это тебе глухарь. Пока найдёшь этого сластолюбца, ноги, сам понимаешь, до какого места стопчешь. А как найдёшь, тут сразу и нате вам — жертва уже заявление назад тянет и на милицию сердится. Дескать, ну что вы к человеку привязались, не так всё было, погорячилась я. Нашли моего обидчика — и спасибочки, и будет с вас. Дальше я уж сама с ним как-нибудь разберусь.

Я был солидарен с Титаном и даже мог бы добавить по этому поводу кое-что от себя. Только в другой раз. Сейчас — срочно к шефу.

В коридоре возле кабинета Николая Ивановича заметил девушку. Наверное, та самая. Сидит на стульчике, юбчонка коротковатая, а коленки ничего, круглые, не торчат острыми углами, капрон не рвут. Мне как раз именно такие нравятся. Можно какую-нибудь погрешность на мордашке простить, но коленки — чтобы обязательно круглые. Впрочем, к данному моменту и данной девушке мои рассуждения не относятся никак. Я весь в работе, даже сонливость пропала.

Николай Иванович при моём входе в кабинет отвлёкся от бумаги, которую читал, и перевернул её тыльной стороной кверху. Обычный, отработанный долгой практикой жест любого оперативного работника. Даже если там никаких секретов нет, всё равно лучше перевернуть, а уж если секреты имеются, тогда тем более. И никто из коллег не посчитает такое действие за недоверие к себе, и никому в голову не придёт начать канючить: ну-ка, ну-ка, покажи, чего это такое интересненькое ты там от меня прячешь.

— Вот, — сокрушённо начал он, — стоит на своём. Хочу, дескать, заявить в милицию о том, что меня изнасиловал этот урод. А кто этот урод — не знает. Я ей все неблагоприятные для неё же последствия такого шага разобъяснил уже раз семь, наверное. И что огласка неизбежно возникнет, как ни таи. Жалеть-то не все бросятся. Обязательно найдётся кто-нибудь, кто скажет, сама, мол, виновата: вон юбчонка-то какая, заходи без стука, кому вздумается. Парни липнуть начнут: а чё, кому-то можно, а нам нельзя? Ну и так далее…

Николай Иванович перевёл дух и кивнул на стул — садись.

— Так что готовься, Алексей. Сейчас пока следователь прокуратуры прикатит да все свои формальности выполнит, этого до обеда хватит. А с обеда, если мы с ним вместе её на путь истинный не наставим, тебе предстоит ловля на «живца».

И шеф приступил к введению меня в курс дела:

— Потерпевшей двадцать четыре года, зовут Галиной. Одинокая. Живёт в доме молодожёнов на улице Металлургов. Это который около пятнадцатой школы, знаешь, поди?

Конечно, я знал. В означенном доме молодожёны, безусловно, наличествовали, но отнюдь не преобладали. Замысел городских властей был по-своему хорош: создали крепкую ячейку социалистического общества, над изготовлением ребёнка активно трудитесь, а то уже и заимели оного? — стало быть вот вам ключи от благоустроенного жилья. То, что жильё это мало чем отличается от общаги, на радостях никого не беспокоило. Всё-таки кухня, душ и отхожее место не на целый этаж, а всего для каких-то шести или восьми семей. Только вот по какой-то иронии судьбы наполнился этот дом в значительной степени не счастливыми молодожёнами, а совсем даже наоборот — разведёнками с детьми да матерями-одиночками. Как туда затесалась наша Галина, трудно даже предположить, да и не до того сейчас.

Дальнейшая история выглядела так. Дело было вчера вечером. Насильник подкараулил жертву около восьмой фэзэухи (в переводе на обычный язык — профессионально-техническое училище), когда там все учёбы уже закончились, под угрозой ножа увлёк глубоко в кусты и там совершил своё гнусное дело. Телесных повреждений нет, не сопротивлялась, боялась ножа, бельё не порвано, только одежда испачкана. Не кричала, на помощь не звала, боялась, опять-таки. После всего этого дела злодей проводил её до дома, дорогой всё выспросил: где живёт, с кем, где работает и всё такое, а она, как дура, всё ему по-честному рассказала. Волю, говорит, начисто потеряла, не понимала, что делает. Но вот имя своё настоящее почему-то утаила, Катей назвалась.

Про себя обидчик говорил, что зовут Петром, что полюбил её и жениться готов, что давно приглядывал за ней, да всё не решался подойти. В любви-то признался, но всю дорогу держал её крепко за руку, чтоб не сбежала да на помощь звать не вздумала. Сказал, что придёт следующим вечером проведать. Деньги предлагал.

— И что, взяла? — неожиданно для себя поинтересовался я.

— Так у него с собой и не было. Вот и пообещал назавтра принести.

В это время раздался стук в дверь, и следом без паузы в кабинет просочился следователь Утягин. Именно просочился, потому как дверь приоткрыл только на треть, хотя ничто не мешало распахнуть её настежь, и стал тихонько пролезать в образовавшуюся щель. Невзирая на отчётливо демонстрируемую Николаем Ивановичем досаду, Утягин (Вот ведь фамилию бог дал!) затарахтел:

— Что, Николай Иванович, прокурорские не подтянулись ещё? Вечно их ждать приходится. Так я могу от девицы-то и заявление принять. Свободный я сейчас. А если что, так и допросить в качестве потерпевшей. Потом напишем, что по поручению следователя прокуратуры, так мол и так…

Я с удивлением смотрел на происходящее. И когда этот хмырь успел пронюхать про изнасилование? Не иначе в дежурке случайно что-то подслушал. И вот уже тут как тут.

Фамилия у следователя и вправду не дворянская. Правда, злые языки утверждают, что он даже и не Утягин, а Сутягин. Это он специально фамилию сменил, чтобы не так позорно было. И те же языки утверждают, что до своего изменения фамилия ему ещё больше подходила).

Про особое влечение Утягина ко всем происшествиям подобного рода в райотделе знали все. Надо было видеть его в такие минуты: глаза горят нездоровым блеском, а в уголке рта даже капелька слюны блестит. Прямо-таки не в себе человек становится. Вот и сегодня весь его внешний вид говорит, что он уже пришёл в боевое состояние и готов выпытывать у заявительницы всякие подробности деликатного свойства. Ему бы в прокуратуре работать, куда эти дела по подследственности относятся, да только, как говорится, бодливой корове бог рогов не дал. А так в обычной обстановке следователь вроде и ничего, свои кражи, грабежи да телесные повреждения расследует исправно. Правда, говорят, что и там у него к женщинам повышенное внимание, особенно к потерпевшим и подозреваемым. И будто бы добивается он от них даже какой-никакой благосклонности. Да уж, с такой-то внешностью где ещё на женское внимание рассчитывать? Не красавец, прямо сказать. Шишковатую башку украшает несимметричная плешь, нос и один глаз на сторону смотрят. Сам кривой, как вопросительный знак. Про таких в народе говорят: ничего, что грудь впалая, зато спина колесом. В общем, не повезло мужику с обличием. Вот и старается казённый ресурс использовать.

Николай Иванович, ничего не говоря, со всем своим ярко выраженным недоумением посмотрел на соискателя чужой работы. Я знал, что после такого взгляда начальника розыска люди обычно хорошо понимают всю беспочвенность своих притязаний и стараются тихонько исчезнуть с глаз долой. Но только не Утягин. Этот товарищ и не думал ретироваться. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, умудряясь демонстрировать одновременно и покорное подобострастие, и какое-то отчаянное нахальство.

Дядя Коля, видимо, тоже понял, что без слов тут всё равно не обойтись. Обманчиво душевным голосом он как бы в раздумье начал:

— Допросить, говоришь? Заняться, говоришь, нечем? Спасибо, конечно, только это не у тебя ли сроки по арестантскому делу горят, а в бумагах конь не валялся? Не за тебя ли с твоего шефа сегодня на совещании стружку снимали?

Вот от этих слов следователь забеспокоился. Видно было, что аргументы в своё оправдание ищет, а заодно боится, что будоражащая кровь шабашка уплывает из рук. Но сказать ничего не успел, поскольку Николай Иванович продолжил:

— Так что уж лучше ступай по своим делам, пока я Рябинину не позвонил. Он, наверное, не остыл ещё после совещания и твою прыть по достоинству оценит.

После таких слов настаивать на своей помощи Утягин не решился и тихонько отбыл, не солоно хлебавши.

— А что за совещание? — поинтересовался я.

— Да не было никакого совещания. — ухмыльнулся дядя Коля. — Это я так. Но попал, как видишь. Чтобы у следака да не было проблем со сроками, ни в жисть не поверю. А теперь давай ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан.

Эта дурацкая присказка про Мопассана в последнее время активно встраивалась к месту и не к месту в наши разговоры, но в данном случае проявилась уж очень двусмысленно. Мы оба почувствовали неловкость от этого и постарались дезавуировать её активной проработкой дальнейших действий по установлению злодея.

От заявления в милицию Галина не отказалась даже после общения с Варфоломеем Леонтьевичем, старшим прокурорским следователем. Это было гарантированным подтверждением твёрдости её намерений. Варфоломей Леонтьевич, человек уже достаточно преклонного возраста (по крайней мере на мой взгляд), за бесконечным числом расследованных дел подобного свойства давно уже утратил иллюзии о необходимости деликатного метода ведения допроса. Как правило, это оказывалось полным шоком для потерпевших, а иногда и поводом отказаться от заявления. Дамы в процессе допроса и необходимости отвечать на такие вопросы, которые и с сокровенной подружкой не решились бы обсуждать, начинали понимать происшедшее в совершенно новом свете. Не каждой оказывалось под силу следовать этим путём дальше.

Тем не менее в такой тактике следователя были свои резоны. Проделикатничай на данном этапе, не задай коробящий жертву вопрос, пожалей её — и, глядишь, упустишь какую-то важную деталь, которая в последующем принесёт тебе кучу хлопот, а то и дело развалит. Извиняло, пожалуй, Варфоломея Леонтьевича некоторым образом то, что беседу он вёл настолько равнодушным тоном и любую информацию воспринимал настолько без удивления, что можно было представить, что перед тобой и не человек вовсе, и от этого делалось немного легче.

Как бы то ни было, твёрдость позиции потерпевшей даже вызвала у нас некоторое уважение, несмотря на стопроцентный глухарь, который она дарила нам. Такие немотивированные на первый взгляд преступления перспектив к раскрытию практически не имеют. Идентифицировать человека по ДНК ещё не научились (это я уже понял из текущей жизни), болтать про такие подвиги злодей не будет, тема не та. А если он у жертвы ничего не взял, чтобы потом реализовать, так и вообще труба. Тем не менее делать что-то надо.

План первоочередных действий возник такой. Вечером устроить засаду в комнате потерпевшей на случай, если вдруг этот идиот и действительно явится в гости, как обещал. Мы все: и дядя Коля, и я, и привлечённый для этой работы Санька Барыкин, прекрасно понимали, что это, конечно, чушь собачья. Никто никуда не придёт и приходить не собирался. Врал он всё. И врал только для того, чтобы жертва, очухавшись, не побежала сразу в милицию. Сбить её с толку старался, что это и не изнасилование вовсе, а пролог долгих и чистых отношений. Ну, начались не очень комфортно, что тут скажешь, зато впереди — беспредельное счастье. Вдруг сработает?

Придя в себя после допроса прокурорским следователем, Галина и сама вполне здраво рассуждала, что ждать обещанного визита не приходится. Только вот засада всё равно была неизбежна. Представляете, мы не отреагируем, а этот крендель возьмёт, да и придёт. И что тогда?

Вот поэтому мы с Санькой провели этот вечер, отпиваясь чаем в микроскопических апартаментах Галины. Проникнуть на место удалось без соседских глаз и ничем не нашуметь, пробираясь среди многочисленного полезного барахла, не вместившегося в комнаты жильцов. Особо делать было нечего. Комната на четвёртом этаже без балкона, через окно не зайдут. Так что сиди, отдыхай, жди посещения обычным образом, через дверь, или что хозяйку вызовут через соседей. Оставалось только следить, чтобы наши тени не падали на шторы окна.

Галина поначалу бучилась, была вся как сердитый ёжик, но потом, когда поняла, что вести с ней разговоры о происшедшем милиционеры не будут, оттаяла. Мы пили чай, вполголоса (чтобы не услышали соседи) болтали о пустяках, а всё, что надо, нам было известно и так из протокола допроса, скрупулёзно оформленного следователем. Я же в конце концов и вовсе закимарил на диванчике, возложив всю ответственность за бдения на Саньку. И никакие происшествия мой сон не потревожили.

На следующий день нам предстояло изменить тактику. Было решено: пусть Галина вечерком пройдётся по тому маршруту, где её изловил злоумышленник, прогуляется около своего дома и вообще всячески побудет на виду. Нашей задачей было незаметно сопровождать Галину и задержать злодея, буде таковой объявится. В напарники я опять подтянул Барыкина.

Уже в конце дня меня как бы случайно выловил в коридоре Утягин.

— Ну что, ну как вы там? Не поймали никого? –начал он, и было сразу понятно, о каком происшествии идёт речь. Но я притворился:

— Кого никого?

— Ну как же? — удивился Утягин. — По изнасилованию по этому. А оно вообще было? Или девке понравилось, и она теперь вот ищет своего кавалера, чтобы это… ну… сам понимаешь…

И гнусный Утягин произвёл известный всем мужикам на свете жест, похлопав ладонью одной руки по кулаку другой. Сто чертей! Так, кажется, говорил ещё не появившийся, наверное, советский кино-Д’Артаньян. Ну как может мужик дойти до такого состояния? Он и не спал сегодня, наверное, моделировал небось картинки всякие. Вон, до сих пор отойти не может. Мне стало противно.

— Дурак ты, Утягин, и не лечишься.

И я отодвинул страдальца со своего пути. Вдогонку послышалось что-то невнятное, но я не стал обращать на это внимания.