Долгожданная кража

Глава 4 Ты куда, в баню?

Работа работой, но личную жизнь никто не отменял. Приближался день, когда у одной студентки пединститута какой-то негодяй стырит пальто. Студентка придёт в милицию за помощью. А как же? — Пальто у всех советских студенток имеется только в одном экземпляре и стоит столько, что новое так вот сразу и не купишь. А если вдруг и деньги есть, родители, например, подкинули, так вполне может оказаться, что нужного товара в магазине может не оказаться (Во как завернул!).

Так вот, девушка придёт в милицию, и ей необычайно повезёт. Она сразу встретит хорошего человека и блестящего сыщика, который всей душой проникнется её несчастьем. В процессе сложнейшего розыска преступника между ними проскочит искорка, которая разгорится (как там в революционной газете?) в пламя. Да, в пламя большой и всепоглощающей любви. А там в положенное время — и марш Мендельсона, необходимые торжества во Дворце Культуры Строителей, по выходным исполняющем роль Дворца бракосочетаний за неимением настоящего заведения для таких дел, а дальше… Впереди целая жизнь, в общем.

Пальто, правда, мы так и не найдём, как и злоумышленника. но разве в этом дело? Когда встречаются два любящих сердца, о каком-то пальто даже говорить неприлично.

В минуты подобных размышлений так хотелось бы поговорить с каким-нибудь своим в доску человеком, который знает меня, как облупленного, и всю мою жизнь тоже, со всеми её ужасными временны́ми кульбитами. Да только кому такое расскажешь? Хоть с зеркалом разговаривай.

Рискуя заработать шизофрению, я представил себе некоего оппонента, знающего ровно столько, сколько знаю я сам. Для убедительности игры даже имя ему дал — Алекс.

Алекс сразу же покрутил пальцем у виска (у моего, конечно, своего-то нет) и загорячился:

— Воронцов, ты дурак! У тебя уникальная возможность прожить совсем новую жизнь. Совсем, слышишь, с-о-в-с-е-м! Новые люди, новые жёны, новые приключения! А ты… Ну, не хочешь спасать мир, не надо. Спаси хотя бы себя! Разве не было в твоей жизни ничего такого, чего бы ты не хотел изменить? Все люди мечтают о такой удаче. Вспомни хотя бы тот Новогодний праздник. Это когда вы с Ниной ещё вдрызг разругались. Ты ведь всерьёз тогда собирался к Наташе перебраться, ну, к той, с конопушками, да пороху не хватило. Потом жалел сколько времени. А тут такая возможность!

Вот ведь какой гад, этот Алекс! Куда забрался! На самое больное давит! А что я могу ему возразить? Мой оппонент между тем развивал атаку.

— Ты же знаешь будущее! Такой козырь грех не использовать. А ты что? Раскрыл пару преступлений — и всё? Хочешь второй раз прожить свою жизнь? Это же скучно! Да знаю я, что ты мне скажешь. Ты прожил достойно. Пусть так. Респект и уважуха! Но ведь были же у тебя и ситуации, о которых хочется забыть, а ещё лучше, чтобы их не было вовсе. Ведь даже наедине сам с собой краснеешь иной раз, когда нечто подобное случайно в башку заберётся. Напомнить? Ты и их готов переживать снова?

Ишь ты, рассердился я на своего альтер эго, совсем распоясался! И быстренько прикрикнул на него, кажется, даже вслух:

— Цыц!

Хорошо хоть никто не видит меня в данный момент. Надо что-то возразить этому Алексу спокойно и аргументировано. Иначе он ещё, пожалуй, победит меня. И я начал:

— А того не хочешь понять, что всё не так просто? Вот представь, — внушал я ему, — два годя назад ты внезапно утратил всё. Тут даже перечислять не имеет смысла, что именно. Всё — это и есть ВСЁ. Ты просто потерял целый мир. После всего имевшегося благополучия спишь теперь в общаге на продавленном матрасе со следами жизнедеятельности предыдущих пользователей, постоянно ищешь свой многострадальный утюг, потому что его кто-то в очередной раз бескорыстно позаимствовал. Но и это не главное. Главное то, что ни одной родной души ни в пространстве, ни во времени. Тебе даже поговорить по душам не с кем, потому что первый же, кому ты откроешься, из самых лучших побуждений закатает тебя в дурку. И даже будет приходить с передачками, участливо заглядывать в глаза, пытаясь понять, ты как, уже, или всё ещё того? И вот ты, чтобы не сойти с ума, стараешься убедить себя, что всё идёт нормально. Даже в какой-то мере тебе это удаётся.

Я прислушался к своим внутренним ощущениям. Алекс молчал. Но только я собрался продолжить, как он вдруг выдал. И это был удар насмерть.

— Ни одной родной души, говоришь? А родители?

Мне даже показалось, что Алекс ехидненько хохотнул. Поймал меня, гад, и возразить мне было нечего. Как-то слишком быстро я привык к тому, что старики, слава богу, живы и не слишком часто навещал их. Да и они сами не требовали от меня частых приездов. Радовались, конечно, но всегда говорили:

— У тебя, сынок, поди работы много. Так ты смотри, отдохни лишний раз, не части́ с поездками-то. А мы тут сами управимся, если что. Есть силы-то пока.

А я, дурак, позволял им убедить себя, что всё так и есть, хотя в будущем на собственной шкуре имел возможность испытать, как больно ранит невнимание детей.

— Да я же не об этом — сурово пресёк я опасную тему. — Хотя ты тут прав, как ни досадно мне это признавать. Обещаю: к старикам съезжу при первой возможности. И давай с этим закончим. Я сейчас про Нину, про спутницу мою верную на всю жизнь. Кстати, размолвки наши — не твоего ума дело. Будешь ещё с этим делом встревать — получишь как следует. Я тебя придумал, я тебя и распридумаю до нуля. Понял? А теперь слушай дальше.

Я сделал паузу и выглянул из своей комнаты в коридор. В общежитии стояла тишина. Ну и ладно. Продолжим.

— Надо, чтобы всё по-новому, по-другому было, говоришь? Ладно, Нина ничего не знает, проживёт какую-то другую жизнь. Допустим. Я очень не хочу этого, но допустим. А скажи мне: как тогда наши дети, наши смешные пацаны, из которых выросли настоящие люди, и у них тоже свои дети? С этим как быть? Это тебе убийство не напоминает? Скажешь, будут какие-то другие дети? Но мне-то нужны мои!

Не знаю, куда бы зашла наша с моим внутренним провокатором дискуссия, если бы не стук в дверь. Я не успел ещё никак отреагировать, как в образовавшуюся щель просунулась кудлатая голова.

— Алекс…

Я даже вздрогнул. Это к кому же он обращается?

— Алексей… Александр? Вот беда! Никак не могу запомнить, как тебя зовут.

Это был сосед по этажу, восхитительный побирушка, но в целом человек вполне безобидный. Он умудрялся жить, не обрастая бытовыми мелочами, потому как вполне успешно находил всё, что нужно, в нашем общежитском коммунизме. Звали его, кажется, Василий. Вот и сейчас он начал сходу:

— Александр, Санёк, дорогой ты мой, тут такое дело. Ты мне свой портфель на пару деньков одолжи. Очень уж он у тебя ёмкий. А с меня пиво с получки. Две бутылки. Зуб даю.

Ага, так я тебе и поверил! Ты хоть челюсть давай, только бутылочное пиво в наше время ни с получки, ни с аванса не купишь. Разве только если на дебаркадер сгонять, когда там теплоходы затовариваются. Если повезёт, можно с ресторанной наценкой, то есть по сорок копеек, отхватить несколько бутылочек.

— Опять за картошкой собрался?

Так уже было однажды. Мой приличный портфельчик, чистый и аккуратный, этот изверг нагрузил картошкой навалом, без всяких мешков и пакетов, чем привёл его в удручающее состояние, а меня — в глубокий траур.

На мой вопрос, предполагающий безоговорочное отрицание, Василий с искренностью святого праведника ответил:

— Ага. К старикам в деревню еду, а с авоськой в автобусе неудобно. Люди ругаются. Пачкается картоха-то. А у тебя портфель хороший, ёмкий. И выглядит, как у большого начальника.

Что тут скажешь? Объяснения бесполезны. Он даже не поймёт, что я ему буду втолковывать, возьмись я за это неблагодарное дело.

— Послушай, Васисуалий… э-э-э… Виссарион, никак не могу запомнить твоё имя…

Это ему мелкая месть за Алекса и мой нечаянный испуг.

— Не дам. Во-первых, я уже говорил тебе, что портфель не для картошки. Во-вторых, он мне и самому нужен. Я в баню собираюсь.

Василий почесал репу.

— Ну да, в баню… оно конечно. А то давай так, — он внезапно вдохновился, — ты мне портфель, а я тебе авоську. В баню-то и с авоськой сходить можно. А мне, вишь, в автобусе ехать…

Мне захотелось его прибить. Василий чутко уловил изменение моего настроения и быстренько испарился. А заодно я обнаружил, что испарился из моей головы и Алекс со своими провокационными рассуждениями. И то хорошо.

А про баню я вовсе не придумал. У меня отсыпной после дежурства, а у Саньки Барыкина дневная смена. Так что вечер наш, и Саня обещал приобщить меня к этой странной процедуре омовения своих чресел при большом скоплении голых мужиков.

Баню-то я любил. Только в общественном заведении подобного рода был, пожалуй, последний раз ещё на армейской службе. Последние лет двадцать своей будущей жизни я предпочту принимать разнообразные банные процедуры, сопряжённые с неспешной чайной церемонией, у себя на даче. Это вам не какая-то дурацкая сауна, а настоящая парилка с настоящей каменкой и печкой на дровах. Веники разные: берёзовые, дубовые, можжевеловые. Самовар шумит на столе в предбаннике. Рядом варенье, травки всякие для заварки. Лепота, одним словом.

М-да, надо скорей выбираться из этой ностальгии. Нечего опять себе душу бередить. Вспомни-ка лучше про другую баню, сказал я себе. И вспомнил.

Дело было в восьмидесятых. Я приехал в гости в город Ровеньки Луганской области. Эта область ещё некоторое время Ворошиловградской называлась. Родственники были дальние, но приняли меня, как сына. Я наслаждался новыми впечатлениями, видом белых аккуратных хаток с обязательными садами на улице вездесущего Карла Маркса, обилием товаров и продуктов в магазинах, приходил в восторг от красивых как-то по-особенному украинских девушек, попадавшихся навстречу во время моих путешествий по городу.

С любопытством и даже некоторым недоверием (разве такое может быть?) я глазел на бутылки с разнообразными пивными наклейками на витринах магазинов, а когда продавщица ещё сказала, что вот это пиво брать не надо, потому что оно кислое, мне показалось, что здесь люди к коммунизму значительно ближе, чем мы в своей Вологодской области. У нас такое было бы просто невозможно, а категория кислого пива не существовала в принципе. Пиво, если оно есть в продаже, кислым быть не имеет права. Наша продавщица могла сказать только одно, да и то в отношении разливного напитка: «Мужики, пиво разбавить не успела, поэтому буду недоливать».

А за обедом и прилагавшимися в нему обязательными двумястами граммами не очень крепкого самогона дядя Витя рассказывал про своё житьё-бытье в чужом краю, ставшем ему родным. Он был наш, Вологодский, освобождавший Украину во время войны, нашедший там свою любовь, да так и оставшийся в тех местах. Он и говорил уже на мягком суржике, как и все коренные жители.

— А пойдём-ка, Лёшка, сегодня в баню. — предложил он мне однажды. — Попаримся, как следует. Я уже и веничком запасся, настоящим, дубовым. Жаль вот берёзового достать не удалось…

А мне в новинку было дубовым похлестаться, поэтому я дядькиного сожаления не разделил и быстренько согласился. Но что я увидел…

Огромный зал оказался заполнен белесым туманом, в котором смутно передвигались размытые тени. И было достаточно прохладно, по крайней мере, для бани. В центре зала неясно определялась какая-то гора или куча чего-то шевелящегося. Звуки в этом тумане и хаосе искажались и обманывали слух так, что ничего понять было нельзя. Я несколько растерялся, куда идти, что делать, где парилка в конце концов? Дядька понял моё замешательство и направил к этой самой куче. И я, наконец, рассмотрел, что это такое.

В центре зала находилась ступенчатая пирамида с усечённой верхушкой и высотой около двух метров, может чуток поменьше. Сидящие на её ступеньках мужики, кто пониже, кто повыше, неистово хлестали себя вениками. Самые выносливые оккупировали верхнюю площадку. Пробрался и я на вершину. Здесь было действительно жарко и даже очень. Я помахал веником. Мокрый пар обжигал, но никакого кайфа я от такой процедуры не получил. Не скрою, может быть с непривычки. Уже многие годы спустя, попав как-то в турецкий хамам, я сидел, окутанный горячим паром, обильно потел и вспоминал ту украинскую баню. И посетил меня тогда невесть откуда взявшийся вопрос: уж не родственники ли турки и украинцы?

А в тот банный поход с дядькой я не скрывал своего разочарования, в связи с чем он, слегка обиженный за свою украинскую баню и принявший по этой причине сверхнормативную порцию самограя долго доказывал мне, что это и есть самый настоящий русский пар. Его, дескать, здесь все так и называют. Ну и ладно раз так, успокоился я, а заодно подумал, да потом и вслух сказал:

— На родину бы тебе, дядя Витя, к нам на Вологодчину. И с родными бы повидался, и каким бывает настоящий русский пар с берёзовым веничком вспомнил.

— А что, — загорелся хмельной дядя Витя, — и приеду!

Но не приехал, не сложилось.

Вечером за мной заглянул Санька, и мы отправились в баню. Я с достоинством нёс свой избавленный от картофельной напасти портфель, так похожий на принадлежность большого начальника, куда легко поместилось и Санькино, и моё барахлишко.

— Пойдём пешком, — предложил друг, — а то автобуса ещё неизвестно сколько ждать придётся, да и влезем ли.

Я легко согласился. Всё равно от Советского проспекта до бани на своих двоих шлёпать.

К названию бани номер один Горкомхоза, что на улице Энгельса, вполне обоснованно можно было бы приписать дополнение — «Люкс». Я думаю, что многие клиенты этого дворца общественного омовения согласились бы с такой постановкой вопроса. Смотрите сами — там имелись не только привычные отделения: женское и мужское, но ещё и действующий буфет, правда, без спиртного, и даже парикмахерская, притулившаяся к мужской половине заведения. Такой «роскоши» не было больше ни в какой бане города.

На полдороге Санька вдруг хлопнул себя ладонью по обширному лбу.

— Что такое? — живо заинтересовался я. — Не выключил дома утюг? Чайник с плиты не снял? Забыл жулика отпустить?

Друг укоризненно посмотрел на меня.

— Хорош изгаляться. Не смешно. Я вот что подумал: а сегодня не курсантский ли день?

Да, это был правильный повод постучать по башке. Раз в неделю баню закрывали для гражданской публики, и ребятня, оказавшаяся на улице, имела возможность с восторгом глазеть, как по Советскому проспекту, мешая движению транспорта, двигаются длинные зелёные гусеницы военных колонн. Это курсанты нашего училища, ещё совсем недавно ставшего высшим, направлялись в эту обитель чистоты, чтобы смыть с себя последствия тягот и лишений военной службы.

Мы оглянулись по сторонам в крайнем нежелании увидеть колонны марширующих курсантов, но к вящему удовлетворению таковых не обнаружили. Только это ещё ничего не значило. Придётся всё-таки дойти до места и убедиться воочию.

Пришли. Убедились. Успокоились — обычный день, без всяких военных. Купили билеты по семнадцать копеек на брата и заняли очередь. Санька с опытным видом завсегдатая заявил:

— Часок придётся посидеть.

А я с грустью спросил у себя: ну вот ты пользовался до сих пор общежитским душем, без всяких бань — дешево и сердито, как у нас говорят. И чего тебе не хватало? Попариться? Так ещё неизвестно, что сегодня из этого выйдет. Веников-то на кассе нет, а выходящие краснорожие мужики с полотенцами на шеях бережно тащат свои веничные охвостья домой, чтобы ещё и на следующий раз хватило. Но Санёк в ответ на мои опасения совершенно легкомысленно махнул рукой, дескать, не бэ, найдём чего-нибудь.

Очередь двигалась медленно. Санька то и дело бегал «зубнуть», что на его каком-то тарабарском языке означало — покурить. А я пас очередь, чтобы никто не протиснулся «только спросить», и делал свои маленькие открытия. Например, некоторые послебанные мужики пили лимонад около буфета с таким зверским видом, что было понятно — им по ошибке налили явно чего-то другого. Надо будет ОБХСС-никам маякнуть. Следующим вопросом, меня занявшим, стал такой: почему одни дядьки идут в парикмахерскую до, а другие — после бани? Некоторое время я безуспешно бился над загадкой. Ведь, казалось бы, идти подстригаться после бани, это значит обречь себя на определённые неудобства. Волосы за шиворотом, как минимум, обеспечены.

Эта тайна на время осталась неразрешённой, поскольку заветная дверь открылась, и вышел значительный гражданин, сообщивший в окружающее пространство, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Пар хороший, на всех хватит.

Как будто не мыться ходил, а выполнял почётную миссию по изучению свойств банного пара. Следом выглянула благообразная старушка во всём белом, правда, слегка потемневшем от влаги, и показала выразительный указательный палец — один может зайти. Санька быстро занырнул в дверь, но почти тут же выглянул и поманил меня — заходи.

— Мы в один шкафчик. Мамаша разрешила.

Неписанные банные традиции покрепче любых других будут. Всех старушек из обслуги надо называть — мамаша. Это Саня погружал меня в священные традиции банного процесса.

— Скажешь: мамаша, тридцать первый, пожалуйста.

Старушка с огромной связкой ключей подойдёт, быстро оценит, какой ты: ещё нет или уже да, и сообразно этому закроет или откроет твой шкафчик.

Зайдёшь в парилку, не смыв по небрежности мыла, тебя тут же отматерят. Или так скажут, что покажется — лучше бы отматерили. Попрёшься туда же, когда дверь стоит открытая — тебя… в общем, понятно — то же самое. Часовые из числа добровольцев всегда находятся на стрёме поблизости. Бдят. Обязательно скажут примерно так:

— Не видишь, парилку сушим. После вас, засранцев этаких, мыть пришлось. Вот высушим, прогреем, сами сходим…

Что интересно, в течение всего дня всегда находятся активисты, которые будут добровольно мести, мыть пол и полок, сушить и вообще всячески приводить парилку в порядок. Это, понятно, в первую очередь, для себя. А остальные будут их слушаться. А как же иначе? Раз взялся за это дело — значит право имеет.

Продолжим про банное самоуправление. Притащил какую-нибудь стекляшку, зеркало, например, побрить чтобы распаренную бороду — отматерят. Брейся вслепую, что ж ты, свою рожу не знаешь? И правильно ведь. Кругом камень, и пол, и скамейки — всё каменное. Стекло разбить в два счёта можно. А людям потом ноги резать?

— А самое главное правило, — продолжал поучать меня Санька, — в бане все равны.

Я посмотрел на мужиков, только что закончивших уборку парилки, и теперь выразительно стоявших на страже, и скептически хмыкнул. Эту присказку я слышал миллион раз, и вот теперь воочию убедился, что это не так. Возникшая мизансцена у входа в парилку свидетельствовала: одни устанавливают правила, другие их исполняют. Саня проследил за моим взглядом и всё понял, а потому несколько сконфузился.

— Ну-у, это не считается. Сейчас одни убирают, потом другие будут.

Только я твёрдо знал: подчинившийся один раз подчинится и в следующий. Так бывает почти без исключений. Но с Санькой спорить не стал. Тем более, что он заслужил поощрение — раздобыл где-то два бывших веника с остатками уцелевших листиков, поколдовал немного над этим букетом и соорудил небольшой веничек, вполне похожий на настоящий. Так что живём, братцы! На штурм парилки, ура!