Долгожданная кража

Глава 3 Уважаемые товарищи потомки…

Если кто считает, что сыщик каждый день погружён в погони и перестрелки, так и нет, как говорят у нас в Одессе. Да-да, именно у нас, в нашей огромной и могучей стране, где первому, кто скажет, что Одесса-мама — это зарубежный город, без лишних слов отшлифуют физиономию.

Однако, продолжим про каждодневную работу сыщика. Бумаги, совещания, на которых главная оценка твоей работы — это в основном «мало и плохо», беготня из конца в конец города, чтобы выловить кого-то, кто в конечном счёте окажется совсем не полезен для тебя, и т.д. и т.п. — вот что в значительной степени наполняет его рабочий день. Волка, как известно, ноги кормят. Но это и про нас, сыщиков. Не случайно порой словечко «набегал» оказывается синонимом вполне приличного слова «раскрыл». Хорошо ещё, что не обязали пока сотрудников милиции платить за проезд в общественном транспорте, хватает удостоверения на случай возникновения контролёров. А то жить бы оказалось не на что.

Вот и сейчас мне требуется срочно набрать всяких справок и объяснений, чтобы разрешить несколько текущих материалов, выбрось которые в урну с самого начала, и ничего плохого не случилось бы. Но «полнота учёта происшествий» — это неусыпная и трогательная забота нашей любимой прокуратуры. Не запиши какую-нибудь хрень в КУП (Книга учёта происшествий), и ты уже нарушитель социалистической законности со всякими неприятными последствиями такого позорного клейма.

Про КУП между своими периодически проскакивает одна незатейливая байка. То подзабудется, то снова возродится.

В очередной раз это происходит сегодня утром. Под завязку своей смены публику в дежурке развлекает Толя Якуничев. А что? Дежурство позади, чрезмерных тумаков не получено, впереди — заслуженный отдых до следующей смены. Материалы розданы исполнителям, которые ещё не успели разойтись по своим делам. Можно и похохмить маленько.

— На прошлом дежурстве дело было, — вещает Толя неспешно. — В конце дня. БАМ как раз домой собрался.

БАМом у нас прозвали новоиспечённого начальника райотдела. Думаю, понятно, почему. Но мне кажется, не только аббревиатура его ФИО легла в основу этого звонкого прозвища, а ещё и его неуёмная энергия. Он, похоже, знал о своем прозвании, но не обижался. По крайней мере, виду не показывал. Да и на что обижаться, если целый Магомаев поёт на всю страну: «Слышишь, время гудит — БАМ!». Правда, в песне совсем про другой БАМ, но разве это имеет значение в нашем случае?

— Зашёл он в дежурку полистать материалы, что за день накопились, да фитиля вставить на всякий случай. — продолжает Якуничев. — А у меня семейник в дежурке сидит, не в камере, просто на стульчике. Да вы все его знаете, фамилия ещё такая говорящая — Бедовый. Опять бабе фингалов нарисовал, вот и привезли. Ну что, отпускать нельзя — того и гляди рукоприкладство продолжит, а в камеру вроде как не за что. Сами понимаете, дело частного обвинения. Супружница одумается, с утра заявление прибежит забирать, а ко мне сразу вопросы — на каком основании человека в темнице держишь? А оно мне надо?

Толя исторгает из своего могучего организма кубометр вонючего дыма и хитро смотрит на присутствующих, затем продолжает.

— Этому бы мазурику тихонько сидеть, может и пронесло бы. Так нет ведь, дёрнуло высказаться, забубнил чего-то, да ещё с матерком. А БАМ-то не в духе оказался по каким-то своим причинам, уж не знаю по каким. Материал на этого Бедового быстренько посмотрел, отписал участковому и мне — «в КУП и в камеру». А сам быстренько так на выход.

Ну, мне-то всё понятно: материал зарегистрировать, а дебошира в камеру, хотя бы по мелкому хулиганству. Только Бедовый тут забеспокоился, очень ему услышанное не понравилось. Стал выяснять, в какой это такой куб его посадят и надолго ли. БАМ на эти его вопросы никак не отреагировал. Так он нам с помощником всю ночь досаждал, орал из камеры:

— Начальник, правов таких не имеешь, чтобы честных людей в куб сажать!

Наутро-то его отпустили, так он меньше, чем через час, ещё пересменка не закончилась, уже снова здесь был. С женой и со всеми её синяками, хоть и припудренными. И как успел, живёт-то на Социалке (улица Социалистическая), не ближний путь! Жена благодарит, чуть не в пояс помдежу кланяется и ведёт такие речи, что муж, мол, одумался, прощения попросил и даже готов добровольно записаться в ЛТП[1]. Только, ради бога, в этот, как его, куб, что ли, не сажайте. В камере ночку провёл, и будет с него.

Похожая байка про КУП и камеру существует, пожалуй, столько, сколько существует сама книга учета происшествий. Но всегда находятся смельчаки, рискнувшие присвоить её перворождение себе. Вот теперь и Толя Якуничев не погнушался этим делом. Народ вежливо смеётся (тоже, небось, слышали раньше) и постепенно рассасывается. А я думаю, может эти супруги Бедовые тоже гости из будущего и знают, что куб, в который можно посадить человека, больше всего похож на кессон.

Эту историю я вспоминал, шагая на улицу Энгельса. Требовалось исполнить отдельное поручение Бабаевского следователя по некоему делу, находящемуся у того в производстве. Вопрос пустяковый, мог бы и участковый исполнить, но в поручении было написано: «установить личность и местонахождение, а также допросить в качестве свидетеля», и секретарь на этапе предварительной сортировки почты решила, что здесь работа для уголовного розыска. Это и определило дальнейшую судьбу бумаги.

Я шёл по улице Металлургов, и Ленин, ещё издали заприметив моё приближение, приветственно тянул ко мне свою могучую длань. В годы моего будущего существования рассмотреть Ильича с этого ракурса станет невозможно. Его заслонит памятник в центре небольшого уютного сквера. Памятник этот, призванный олицетворять преемственность поколений, а заодно и воспеть славу металлургам, вызвал в своё время массу противоречивых оценок, но постепенно прижился и врос в окружающую действительность. Это как с почтовыми марками. Марка с изъяном со временем становится самой ценной. Почему бы и памятнику не пройти такой же путь?

Однако вспомнил я сейчас про него отнюдь не из-за ностальгии. А вот почему: десять лет назад, в шестьдесят седьмом году на его месте была заложена капсула с обращением комсомольцев к своим счастливым соратникам в будущее, а именно в две тысячи семнадцатый год.

М-да… история — тётка ехидная. Особенно если кто-то пытается прозреть будущее.

Когда через пятьдесят лет зачитают послание, вернее, его музейную копию, на этом месте уже будет стоять упомянутый памятник, навсегда похоронивший под собой капсулу с оригиналом текста, и — никакого коммунизма в помине. Скорей даже наоборот. И весьма знаменательным окажется то, что ни один представитель молодёжи, которому адресовалось это историческое послание, будет не в состоянии правильно расшифровать аббревиатуру ВЛКСМ. Вот так-то!

Я прошёл сквериком в сторону Ильича, мысленно помахал ему рукой, мимолётно озаботившись, а почему это вождь весь свой порыв устремил на запад? Ответа на свой вопрос я не нашёл и отправился дальше. Вот тоже интересно: расположенный по другую сторону площади Металлургов парк Ленинского комсомола окаймляют две улицы: Карла Маркса и Энгельса. В будущие времена улице Энгельса вполне местно-патриотично присвоят имя Ивана Милютина, бывшего городским головой в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, а улицу Карла Маркса оставят как есть. В чём тут тайный замысел? Или, может, просто руки не дошли?

Какая фигня всё-таки лезет порой в голову. Надо думать о раскрытии изнасилования и других глухарей, которых у тебя навалом, или вот хотя бы о том, как ты будешь выполнять отдельное поручение из Бабаева, а не фантазировать про мировых революционеров. Это я таким образом вернул себя в рабочее состояние. И правильно, потому как уже пришёл к нужному дому.

Какие благодатные всё-таки времена! У всех людей прописка — привязка к месту, то есть. Одного звонка в адресное бюро достаточно, чтобы даже по неполным данным установить адрес проживания. В подъезде на первом этаже табличка с фамилиями всех проживающих и номерами квартир. И никто не бузит по поводу разглашения его персональных данных, да и до термина такого ещё не додумались, слава богу. Мне вообще кажется, что проблема сохранности персональных данных возникла только тогда, когда вышел закон об их защите.

В подъезде между вторым и третьим этажом на подоконнике — минибар. Подоконник хороший, широкий, через окно свежий бриз слегка шевелит уголки газеты — стекла-то нет. На газете всё необходимое: килька в банке, четвертинка чёрного, стакан со следами пальцев и губ последней сотни пользователей. В стакане жидкость чернильного цвета и, наконец, главное украшение «стола» — «бомба», бутылка, похожая на кеглю, сквозь тёмно-зелёное стекло которой содержимого практически не видно. В общем, скромное достоинство роскоши, как говорится. У прилавка два джентльмена средних лет и средней же степени усталости. Я решаю их пока не гонять. На обратном пути, если что.

На мой звонок из-за двери раздаётся старческий голос:

— Вот щас уже милиция приедет! Недолго вам тут осталось!

Я докладываю старику, что милиция уже здесь, но он не слушает.

— А то ружьё вот возьму да как пальну!

Ружьё — это серьёзно. Бывает, в таких случаях и стреляют, когда подъездные алкаши совсем уж страх потеряют. Поэтому демонстрирую удостоверение перед дверным глазком на вытянутой руке, благоразумно сместившись в сторону. После паузы из-за двери сварливо интересуются:

— А пьянчуг прогнал?

Я оборачиваюсь к подъездному окну. Джентльмены оказались с понятием, даже газетку с собой захватили. Оставили на подоконнике только абстракцию из томатно-килечных разводов.

— Прогнал! — кричу старику.

Тогда дверь тихонько приоткрывается, и в образовавшуюся щель выглядывает голова с серебристым венчиком пушистых волос. Голова обследует подъездное пространство и поворачивается в мою сторону.

— Паразиты! То им стакан, то ножик, то хлеба дай, то луку зелёного, то табуретку вынеси. Совсем совесть потеряли! На улице благодать. Идите вон в парк к фонтану, да там и пейте. Паразиты…

Спорная рекомендация, прямо сказать. Здесь, стало быть, нельзя, а там можно? Не преминую сообщить об этом старику. Он смотрит на меня с недоумением, потом заявляет:

— Ну если в парк нельзя, пусть тогда в соседний подъезд идут.

М-да, что тут скажешь? Ничего и не говорю. Поздно мне его перевоспитывать. Спрашиваю только:

— Отец, а у тебя ружьё есть?

Старик отрицательно качает головой.

— А телефон милицию вызвать?

Тоже нету.

— Это я уж не знал, как от них и обороняться. Через каждую минуту — дзинь! Дай то! Дзинь! Дай это! Вот вы-то тут хорошо приспели, гражданин начальник.

Ишь ты, гражданин начальник! Из сидельцев, что ли? Но старик тут же развеивает мои подозрения.

— Вот скажу я вам «товарищ», а вы мне сразу: тамбовский волк тебе товарищ. А я телевизор смотрю, порядки знаю[2].

Интересный оказался старик, правда, с завихрениями типа этого, про тамбовского волка. Но свидетелем оказался добросовестным и готов был наговорить мне ещё кучу всяких историй, только записывай. Только не на того попал. К огорчению допрашиваемого я записал исключительно то, что касалось обозначенного в поручении дела. Обо всём остальном я лучше отдельный рапорт оформлю. Иначе вместо благодарности мой коллега из Бабаевского РОВД будет проклинать меня, долго отсекая потом лишнее из этого уголовного дела. Потому как любой следователь вам скажет, что больше — это не значит лучше.

— Слушай-ка! Отгадай загадку. Ну отгадай…

Санька Барыкин уже раз пять с небольшими паузами приставал ко мне с этой дурацкой просьбой. Я не реагировал и вообще всячески демонстрировал, что нам сейчас должно быть не до загадок. Мы шли вдвоём по полутёмной улице Мира от восьмого училища к уже известному дому молодожёнов. Третий раз. Впереди нас виднелась фигурка одинокой девушки. Она двигалась тем же курсом. Периодически она оглядывалась на нас и продолжала движение. Это была Галина.

— Так вот. — продолжил Санька, напрочь игнорируя мою индифферентность. — Ты пилот двухместного открытого самолёта. На пассажирском сидении — Её Величество Королева Англии. Внезапным порывом ветра её выбрасывает из самолёта. Твои действия?

Дружок посмотрел на меня хитро и приготовился торжествовать. Эх, Санька, Санька, нашёл кому загадки загадывать. Знал бы ты, сколько мне лет. Эти загадки давно уже не загадки для меня. А эта — всего лишь маленький тест на здравый смысл и минимизацию избыточных действий. И я скучным голосом без раздумий заговорил:

— Выравниваю самолёт после утраты груза и продолжаю полёт.

Друг расстроился.

— А я только сегодня в московской газете это вычитал, знакомые подкинули. У нас в Череповце таких и нету. Признавайся, откуда знаешь? Другие-то всякую фигню придумывают навроде как поднырнуть на вираже или парашют ей вдогонку сбросить.

Ответить я не успел. Фигурка впереди нас переложила сумочку в другую руку. Условный знак — внимание. Мы напряглись. Поблизости никого не видно. Но, может быть, это только нам не видно? А ей? Надо сократить дистанцию. Мы слегка приблизились и остановились в готовности ринуться вперёд. Опять переложила сумочку — отбой тревоги. И снова поменяла руки. А это что за сигнал? Мы так не договаривались.

Пока мы скрипели мозгами в тщетной надежде расшифровать телодвижения приманки, девушка пошла нам навстречу.

— Вот что, ребята, — решительно заявила она, приблизившись — мне это всё надоело. Два вечера топчемся тут по микрорайону. Да и вы как хвостики мотаетесь за мной. Думаете, не заметно?

Ай, да молодчина! Она открыто сказала то, что мы изначально понимали и сами, но не могли об этом сказать. Как же! Потерпевшая должна видеть, что мы делаем всё возможное и невозможное для поимки преступника. На самом деле это были те самые неоправданные действия вроде поимки выпавшей из самолёта королевы. Бесперспективные и только кажущиеся нужными.

Если представить, что злодей и в самом деле решил выследить свою прежнюю жертву, так он будет трижды осторожен и внимателен и расколет нас раньше, чем мы его обнаружим. Мы же топаем в достаточной близости от приманки, чтобы иметь возможность отреагировать. Иначе всё наше сопровождение и вовсе теряет смысл.

— Пойдёмте лучше ко мне. Я вас чаем напою. Напоследок. — предложила Галина и двинулась к дому теперь уже рядом с нами.

Хорошая девчонка, подумал я и тут же поймал себя на мысли, что она, пожалуй, постарше меня нынешнего будет. Вот тебе и девчонка! За время нашего общения она немного привыкла к нам и общалась вполне нормально. А мы за чаем придумывали для неё всякие примеры с опасными ситуациями и как из них лучше всего выбираться без вредных для себя последствий. Галина слушала и задумчиво кивала головой, как мне показалось, исключительно из вежливости. Только в самом конце нашего неожиданного и, прямо так скажем, запоздалого инструктажа она посмотрела на нас внимательно и спросила, как бы через силу:

— Ребята, а вы ведь никому…

Она не договорила, но всё было понятно и без слов. Мы как могли серьёзно и совершенно искренне замотали головами, чтобы у Галины даже мельчайших сомнений на этот счёт не возникло.

Расстались после чаепития мы совсем уже друзьями, понимая, однако, что желания встретиться с нами в дальнейшем у неё не будет. Кому приятно, что про тебя знают такое, что и самой доверенной подруге ещё подумаешь, надо ли рассказывать. А нас унесёт прочь от этого события поток свежих происшествий. Завтра я засяду писать план мероприятий по раскрытию данного преступления. Нафантазирую кучу версий и всяких дел, полезных, если честно, только для бумаги и проверяющих, которые будут читать всё это и оставлять косые резолюции с нагоняями и рекомендациями проверить на причастность такого-то, привлекаемого к ответственности за аналогичное преступление. И все будут понимать, что раскрытие, если оно состоится, будет происходить совершенно иначе и отнюдь не в соответствии с измаранной бумагой.