Долгожданная кража

Глава 1 Ностальгия по будущему. И не только

— Красавчик яхонтовый, счастливчик бриллиантовый, не торопись, не уходи от счастья своего!

Ко мне с фланга по улице Горького приближались четыре цыганки: две постарше, две совсем молоденькие. У тех, что постарше, широкими цветастыми шалями были припелёнуты к огромным бесформенным грудям младенцы. Те, что помоложе, оказались тонки в талиях и очень даже красивы. Но вот влюбляться в них я бы не торопился — достаточно посмотреть на их товарок, чтобы понять, какими они станут в скором времени.

Цыганки, непрерывно и все разом галдя, привычным манером окружили меня, чтобы отрезать пути к отступлению. Всё ясно — молодых девчонок вывели на стажировку. Ужасно не люблю, когда за спиной кто-то стоит — базовое правило безопасности, отработанное годами и ножевым ранением, полученным два года назад. Поэтому пришлось сманеврировать, чтобы шумные собеседницы всем скопом оказались перед моим фасадом.

Одна молодуха начала свою песню:

— Молодой, интересный, давай я тебе погадаю. Всю правду скажу. Научу, как от зла избавиться. Что впереди ждёт покажу. Давай руку свою…

Мне стало интересно, что может рассказать цыганка человеку, знающему своё будущее. Я протянул руку.

— О-о-о! Алмазный мой, сколько тут у тебя всего! Только чёрный туман мешает. Позолоти ручку, всё сразу скажу.

— Золота нет, есть железо. — Я вытащил из-за пояса наручники и покачал их на пальце. — Браслеты для молодой девушки получатся замечательные. Да я и сам могу предсказать вам ваше ближайшее будущее. Ждёт вас, красавицы, жёлтая телега на резиновом ходу и казённый дом.

Только цыганки оказались не из пугливых. Понимали, что для милиции возни с ними будет больше, чем пользы. Точнее, пользы — никакой. Поэтому они только загалдели громче. А я с ними связываться и не собирался, своих дел полно. Да я пока ещё и своей цели не добился — узнать цыганскую версию моего будущего. А вдруг?

После того, как мы уравняли шансы — они мне гадают бесплатно, я их не тащу в кутузку, я снова протянул цыганке свою руку.

— Ну, смуглявая ты моя, давай, тарахти мне про моё будущее.

Но удивительное дело — цыганка вдруг стушевалась. Увидела что-нибудь необычное в моих линиях жизни или не умеет гадать «за так»? Ей на выручку тут же пришла старшая товарка. Она перестала лузгать семечки и перехватила управление процессом.

— Давай, черноголовый, свою руку мне. Не бойся, больно не будет.

Она достаточно долго и пристально всматривалась в мою ладонь, поворачивая и так, и этак.

— Вижу, вижу всё про тебя. Ты парень сильный, и с рублём хозяин, и без рубля хозяин. Но томит тебя забота тайная, про которую тебе и сказать некому. Позолоти ручку, сахарный мой, сразу увижу, чем спастись можешь.

Я звякнул наручниками. Цыганка весело стрельнула на меня глазами, дескать, ладно уж, погорячилась.

— А ещё вижу, — продолжила она, погасив озорство во взгляде, — вижу перемены, которых ты не ждёшь. Вот ты думаешь, что всё наперёд знаешь, а получишь два удара от людей, тебе известных.

Цыганка замолчала. Потом неожиданно выдала:

— Ну не могу я так! Дай хоть копейку, служивый, а то эту, как её, квалификацию потеряю.

Я достал из кармана какую-то мелочь и протянул цыганке. Ну и нагадала, подумал, обычный цыганский трёп, на все случаи жизни: заботы тайные, перемены, удары. Вот только что такое «без рубля хозяин»? Цыганка тем временем спрятала деньги где-то в своих необъятных юбках, поправила положение ребёнка на груди и произнесла:

— Вот думала, черноголовый, с самого начала, говорить тебе или нет. Скажу всё-таки — будет на твоём пути вскорости казённый дом. Уж как там чего, не знаю, но будет. Видела. И не спрашивай ничего больше. Не скажу.

А я и не собирался ничего спрашивать. Смотрел вслед уходящим цыганкам и думал, что в одном гадалка права — перемены будут. Они всегда бывают, хочешь ли ты их или нет, знаешь о них или не знаешь.

Сентябрь семьдесят седьмого года подарил нам изумительное бабье лето и нового начальника райотдела. Вот вам и перемена. Прежний шеф, отец наш родной Николай Павлович, как-то быстро и незаметно отправился делать горизонтальную карьеру — возглавил следственный отдел в городском управлении.

Мои воспоминания о будущем ничего особо плохого про нового начальника не содержали, хотя знал я о нём даже больше, чем он сам. Например, когда и как он умрёт. Вот, если в новой реальности он будет меня обижать, подумал я, возьму, да и расскажу ему про его кончину. Он, конечно, не поверит, закоренелый материалист и марксист-ленинист, и даже посмеётся мне в глаза, но порой ночами будет просыпаться в холодном поту и проклинать меня со своими пророчествами, от которых его подсознание никак не захочет освобождаться.

Алексей Максимович Большаков прибыл к нам из глухой провинции за подполковником. И не только. Череповец — это вам цивилизация, а не какая-нибудь тусклая окраина Вологодской области. Тем более, квартиру сразу дают, да ещё в приличном месте. Первым делом он сразил подчинённых тремя академическими ромбиками на майорском мундире: рядом с синим поплавком какого-то гражданского ВУЗа красовался бордовый знак с огромным гербом СССР от Высшей школы милиции, а замыкал это великолепие ромбик побольше, опять же с гербом на верхнем его острие и двумя бородатыми профилями в центре. Для верности, чтобы уж никто не сомневался, чьи же это профили, ниже располагались буквы: УМЛ — университет марксизма-ленинизма.

Промеж сотрудников сразу же пошёл гулять старый анекдот: что ж ты, милок, совсем тупой, если тебя в одном институте зараз научить не смогли? Возможность второго высшего образования в те времена никто даже в голове не держал, а тут целых три. Правда, если уж совсем честно, тот самый УМЛ официального высшего образования и не давал, но нагрудный знак, очень похожий на настоящий академический ромбик, его выпускникам вручался с большой помпой.

Но анекдоты анекдотами, а Алексей Максимович быстро доказал, что эти инсинуации не про него. Мужик оказался толковый и весьма эрудированный. Потихоньку мы разузнали, что до милиции он работал в газете там же, в районе, и даже был главным редактором, а потом по партийной путёвке оказался брошен на укрепление милицейских рядов, где быстро и решительно преуспел. К Череповцу он тоже достаточно успешно адаптировался. Не мог только изжить одну мелочь — называть себя начальником милиции. Дело в том, что на прежнем месте службы такое самоназвание было вполне оправдано — начальник райотдела и был главным милиционером района, а вот в Череповце с его разветвлённой структурой подразделений он оказался всего лишь одним из многих руководителей, хотя и весьма важным. Сотрудники посмеивались потихоньку между собой: наш-то пострел уже на главу УВД метит, не иначе!

И вот в этом месте какой-то чёртик сподобил меня взяться помогать неопытному шефу уберечься от конфуза. Надо было тут же вспомнить мудрую мысль про то, куда ведут благие намерения. Не вспомнил, альтруист несчастный! И наши отношения перешли в состояние недружественных.

А началось всё так. После оперативки, на которой Алексей Максимович в очередной раз провозгласил себя начальником милиции, вызвав тем самым переглядки и хитренькие усмешки сотрудников, я попросил разрешения остаться.

— Извините, Алексей Максимыч, тут дело такое… Я вижу, что сотрудники посмеиваются… Да и начальнику управления может не понравиться, что вы себя начальником милиции называете…

Зачем я полез в эту кашу? Сложно объяснить. Наверное, потому, что испытывал некое двоякое чувство: с одной стороны, передо мной, юным лейтенантом, находился руководитель, к которому не подобает лезть с пикантными советами. С другой — я прожил и повидал в первой своей жизни столько, что не грех и уберечь ещё не в полной мере освоившегося с новой обстановкой человека от неоправданных шагов. А этот Алексей Максимович возрастом с моим старшим сыном ровня. Такая вот загогулина получается. Так почему бы и не помочь?

Но на практике всё пошло по-другому, и благодарности за помощь я не снискал. Начальник посмотрел на меня сурово и испытующе:

— Любите дёргать тигра за усы, молодой человек? Ну-ну. Как же, поглумиться над новым начальником, который априори хуже старого — святое дело! Так ведь? А над чем глумиться-то умишка не хватило найти. Вот и вытащили какую-то фигню (здесь Большаков употребил совсем другое слово).

Он откинулся на спинку кресла и строго спросил:

— Сам придумал или друзья подучили? Стыдно, товарищ лейтенант, как вас там, Воронцов что ли?

Глупо всё вышло. Большаков дальше не стал слушать меня и выпроводил за дверь.

Так тебе и надо, сказал я себе. Альтруист благоглупый. Я ещё в тот момент не знал, что история эта получит совершенно неожиданное развитие, и Большаков окончательно запишет меня в деструктивные элементы.

Через пару дней меня вызвонил дежурный:

— Воронцов, хорошо, что ты на месте! Бегом к начальнику! Чего ты там такого натворил? Шеф из управления прибыл и даже обстановкой интересоваться не стал. Походя бросил, что тебя к нему, а сам зелёный весь!

Когда я вошёл в кабинет, Большаков был совсем не зелёный, а очень даже обычный. Вот только тон его, демонстративно вежливый, не предвещал ничего хорошего.

— Ябедать изволим? — начал он безо всяких преамбул. — Субординацию нарушаем? Смуту в коллектив вносим?

Вот это разворот! Всё перечисленное, как я понимал себя в этом мире, могло относиться ко мне в последнюю очередь. И мой недоумённый вид должен был продемонстрировать шефу, что он в данный момент совершает чудовищную ошибку, за которую потом будет стыдно, но не тут-то было. Что-то там произошло, крайне неприятное для него и непонятное пока для меня, и было похоже, что всю дорогу от управления Большаков рисовал в уме картинки моего растоптания и уничижения в надежде получить от этого процесса хоть какое-то полегчание на душе. Иначе с чего бы такой неожиданный заход на этот разговор?

А шеф меж тем продолжил свои невнятные обличения:

— И не стройте из себя невинного агнца. Обсуждать, понимаете ли, своего начальника за его спиной, да ещё с товарищами из управления, это последнее дело, Воронцов! Кому ещё успели свои гнусные мысли нашептать?

Я молчал. Оправдывающийся — виноват. Эту простую истину я усвоил уже очень давно. Надеялся только, что по-прежнему удавалось сохранить недоумение на своей физиономии. Однако, Большакову и не требовалось никаких моих слов. Дальше он уличил меня в признании собственной вины, поскольку я молчал, значит сказать в своё оправдание мне было нечего. Вот так. Хоть молчи, хоть не молчи, всё одно, если начальник решил тебя назначить на роль виноватого.

Я прикинул, а сам-то я в другие времена поступал вот так же со своими подчинёнными? Назначал виноватым без особых разбирательств? Подходящего ответа сразу не нашлось, да и место и время были неподходящими для таких раздумий, а тут и Алексей Максимович, похоже, подходил к завершению выволочки:

— Мне всё понятно. Очень жаль, Воронцов, что наши отношения перешли в такую фазу. А мне вас характеризовали, как дельного сотрудника. Что ж, тем хуже. Теперь уж я буду внимательно следить за вашей работой. Идите пока!

Самым многообещающим было это «пока». Я вознамерился было всё-таки выяснить, о чём вообще речь идёт, но Большаков жестом пресёк мои поползновения. Что ж, когда начальство требует выйти, приходится подчиниться, а не задавать глупые вопросы типа «почему». Начальник, он и в Африке начальник (кстати, почему именно «в Африке», а не в Австралии, например, кто знает?)

Тайна поведения Алексея Максимовича приоткрылась для меня на следующий день. Оказалось, что вчера на совещании в УВД наш шеф при докладе опять допустил свой промах: «я, как начальник милиции…», на что получил сдержанно-саркастическое замечание от секретаря парткома, что он пока ещё совсем не то, кем себя величает, и не известно, будет ли когда. И что сейчас ему надо держать ответ исключительно со своих позиций. И будто бы при этом начальник управления благосклонно кивал головой в ответ на слова партийного вожака.

Удивительное дело, никто из прояснявших для меня возникшее недоразумение на том совещании не был, но рассказывали всё в красках и подробностях. И что в протокол совещания этот пассаж было велено не записывать, но инструктор Зотов всё равно записал. Короче говоря, шеф «потерял лицо» на виду многих присутствующих коллег, а утрата хладнокровия привела его к умозаключению о том, что это я его «застучал» в парткоме.

Сегодня мне на работу с шестнадцати часов — на поддежурство — и до часу ночи. Ну, до часу, это так, условный предел. На самом деле работать придётся столько, сколько потребует обстановка. А она, зараза, самое интересное припасает как раз к полуночи. Из вредности, не иначе.

Поэтому я перед дежурством запасливо решил отоспаться впрок — а вдруг получится? Тому была и ещё одна причина — с утра меня одолевала какая-то подозрительная хандра, чего со мной обычно не случается. А лучшее средство от всяких там хандрей (или хандров, не филолог, не знаю), как известно — это глубокий и здоровый сон. Однако на этот раз сон меня презрительно игнорировал. Я упорно не сдавался, жмурил глаза и натягивал на голову одеяло в надежде укрыться от внешнего мира. В конце концов мир оказался сильнее, и пришлось вставать. Я бесцельно бродил по своим апартаментам в трусах и даже пробовал заняться йогой, безуспешно пытаясь справиться с хандрой, но эта тварь сегодня оказалась сильнее меня. Если совсем по-честному, то я прекрасно понимал причину такой напасти, но упрямо продолжал заталкивать её в глубину своей памяти, делать вид, что ничего выбивающего меня из колеи не существует, и вообще всё замечательно, но…

Сегодня был день рождения Данилы, моего младшего сына. Сколько же ему? Хороший вопрос. Когда меня вышвырнуло в прошлое, ему было… так, ему было тридцать шесть, да, тридцать шесть. Ого, старше меня нынешнего! Как же я по ним всем скучаю… Мальчишки, Нина, как вы там? Небось, на даче. Шашлыки, баня, а то и речка после парилки — такая уж традиция давно сложилась на этот день. Данилкина Люсечка мой любимый салат соорудила. Вездесущий Сергей Васильевич, наш сосед, с утра пораньше корзину грибов тайком на крыльцо притащил. И ведь ни за что не признается, что это он, хотя корзинка-то сразу видно чья. Будет хитро поглядывать да на местного лешего всё валить. Но чарочку за общим столом примет с достоинством и посидит «за компанию», а то и бывальщинку какую расскажет.

Интересно, где там в той жизни я? Лежу, наверное, в дальней комнате коматозный, овощ овощем. Мозгов-то нет, здесь они, со мной оказались. Меня с ложечки кормят да памперсы меняют, привычно поругивая, когда много «вторичного продукта» выдам. Надоел всем, уж помирал бы скорей, что ли.

А может и не так всё? Может и я там в беседке вместе с ними со всеми. Посиживаю, как ни в чём не бывало, в любимом шезлонге да щурюсь от яркого солнышка. Или Люсечкин салат трескаю. А то — в бане на полке́, и тот же Данила, ох, и любитель попариться, обихаживает меня берёзовым веничком вперемешку с можжевеловым. Хорошо! И никакие метаморфозы с путешествиями во времени мои думы не тревожат. Тогдашнее ножевое ранение оказалось не таким уж опасным, хотя и напугало домочадцев изрядно…

Стоп! А я здешний, вот этот самый я, тогда кто?

А ты — химера, отвечаю сам себе. Химера, рождённая твоим же испуганным мозгом в момент ранения там, в двадцать первом веке, и застрявшая где-то на задворках сознания так глубоко, что на поверхность уже никогда не всплывёт. И это значит, что тебя просто нет.

Думать так сильно не хочется. Я подхожу к старенькому зеркалу с лишаями отставшей амальгамы и пристально рассматриваю себя. Я — есть! Вот он я, побриться бы не мешало, живой и, что самое главное, в зеркале отражаюсь. Никакой не призрак значит.

Чтобы окончательно прогнать дурные мысли каким-нибудь полезным делом и впрямь решаю побриться. Для этого надо совершить массу разнообразных действий, и это — хорошо. Отвлекает. Иду на кухню и убеждаюсь, что горячей воды в кране нет, значит придётся ставить чайник. Вдобавок, кто-то спёр помазок из моего настенного шкафчика. Взамен в стаканчик воткнута старая зубная щётка, неизвестно кому принадлежащая. Шутники, блин. У меня рождается подозрение, что этой щёткой последний раз чистили совсем даже не зубы, а то, для чего такие приспособления бывают нужны в армии. Но нас этим не возьмёшь. Выбрасываю бывшую зубную щётку в мусорное ведро, преодолевая сиюминутный соблазн поставить её в шкафчик соседу. Скорей всего это он умыкнул помазок, только вот доказательств у меня нет. Вода согрелась, делаю себе горячий компресс и долго кручу в руках скользкий обмылок с намёком на земляничный аромат, чтобы появилось некоторое подобие пены, после чего переношу её себе на щёки. Заранее морщась от прикосновения к коже лезвия «Нева», которое, кажется, и рождено на свет было сразу тупым, ностальгирую по «Жилету» и «Шику». Получается совсем уж непатриотично, и мне становится стыдно, правда только самую чуточку.

А ещё вспоминаю, как отец брился опасной бритвой «Золинген», как правил её на кожаном ремне, как дрожал над ней, чтобы не потерять или не испортить, и никому из сельчан не давал попользоваться, хотя просьбы такие возникали. Это был единственный трофей, который он привёз с войны и очень им дорожил. И то! Такой штуки не было ни у кого в округе. Да что я! Он ведь и до сих пор ею пользуется.

Снятие излишней растительности с морды лица закончено. Возвращаюсь в комнату и достаю с книжной полки неизвестно кому принадлежащий учебник, на обложке которого написано: «Сопротивление материалов. Кинасошвили Р. С. Москва. Гостехиздат. 1957 год». Восхищаюсь в очередной раз, как долго этой книге удалось прожить в экстремальных условиях нашей общаги и не сгинуть. Впрочем, при столь отпугивающем названии это может быть и не очень уж удивительно. Открываю обложку и (какой пассаж!) достаю из внутренней ниши драгоценность — флакон «Шипра».

Тайник сделан не мной. У меня бы рука не поднялась на такое кощунство. Книга мне досталась в уже кастрированном виде в качестве приданого к комнате. Кто знает, может быть ею пользовался какой-нибудь шпион, проживавший здесь инкогнито в наивной надежде выяснить у непонятных русских тайну оружия со странным названием «Yorsh», который, по утверждению специалистов, валит с ног лучше пулемёта? Возвращаясь из своих трудных поисков, он прятал в недрах «Сопромата» свой чёрный пистолет и даже не запирал дверь комнаты на ключ — тайну схрона никто не был в состоянии постичь.

Был ли шпион, не было ли, кто знает? Может и был, и тайну «ерша» познал, и сам пал его жертвой, а потому не стал возвращаться на свою шпионскую родину, сдал пистолет на переработку во «Вторчермет» за двадцать копеек и работает сейчас дворником в надежде получить отдельное служебное жильё. А в недрах полезной книги я держу теперь дефицитный одеколон.

Щедро лью в пригоршню изумрудную жидкость (до колпачков-распылителей ещё не додумались) и почти умываюсь ею, слегка приплясывая от мучительного удовольствия. Дух у «Шипра» густой, тяжёлый. В воздухе сразу повисает (как там у Булгакова?) запах парикмахерской. Конечно всё наоборот, это не одеколон пахнет парикмахерской, а парикмахерская одеколоном. И ещё похожим образом пахнут магазины, в которых на стенах при входе висят блистающие зеркалами короба на манер фибровых чемоданов. Бросишь в специальную прорезь «пятнашку», и тебя обдаст облаком одеколонной пыли из развальцованной трубочки в верху этого чудо-ящика. Только успевай крутить башкой, чтобы максимально употребить на себя отмеренную порцию благоухания. А потом ходи по магазину, источая флюиды аромата и собственной важности.

В своём будущем я часто вспоминал «Шипр», и мне почему-то казалось, что это лучший одеколон в мире. И ещё «Красная Москва». Я пробовал заказывать на «Озоне» эти обонятельные признаки старой эпохи, но сразу понял, что кроме названия от прошлого в них не осталось ничего. И вот теперь, имея возможность использовать, так сказать, оригинальный продукт, я вынужден признать, что и он далёк от того идеала, каким представлялся мне в своих воспоминаниях. Пожалуй, мечтание о недостижимом милее, чем сам объект мечтаний, и прав Фазиль Искандер со своим «праздником ожидания праздника».

Ёмко сказано. Можно считать законченным произведением. Почти как у Хэмингуэя с его «Продаются детские ботиночки, неношеные». Самый короткий рассказ. Правда, говорят, что это и не старина Хэм придумал, но это ведь и не важно. Кто-то же слова эти произнёс в первый раз. И поразил своей глубиной и трагизмом. И никому ничего не требовалось дополнительно объяснять. И так всё понятно. А вот для многих людей из моего будущего заложенный в этих простых словах смысл оказался недосягаемым. До сих пор помню некоторые комментарии на полях Интернета, типа: аффтар ты про што?

Однако! Вона куда меня унесло от одеколона «Шипр»! Хотя, кому какое что? Мысли мои, что хочу, то с ними и делаю. Зато хандру как рукой сняло. А это значит, что на сегодняшнем дежурстве я буду бодр и весел. Злодеи всех мастей, готовьтесь! Недолго вам осталось пребывать в безнаказанности. Я уже иду. Кто не спрятался, я не виноват.