Долгожданная кража

Эпилог

Заканчивался ноябрь с его ломким ледком на утренних лужах и пергаментным шорохом последних опавших листьев. Я обживался на новом месте в старом кабинете. Немного подвигать столы и шкафы для лучшей организации пространства пришлось пригласить ребят из-за стенки. Рука ещё побаливала и, как бывает порой у стариков, давала о себе знать на смену погоды. Да и доктора велели пока ещё не нагружать её. Так что моя роль состояла исключительно в управлении процессом.

Когда я пришёл представляться по случаю назначения на должность старшего инспектора уголовного розыска, начальник райотдела БАМ вышел из-за стола и крепко пожал мне руку.

— Что ж, будем считать это вторым подходом к снаряду. Потенциал у вас, Воронцов, безусловно имеется, и неплохой, только…

Произошла совсем маленькая, даже микроскопическая заминка, но я всё равно её почувствовал. Впрочем, ничего плохого дальше не последовало.

— … только помните, что человек сам кузнец своего счастья.

…как говорил великий Карл Маркс, чуть не ляпнул я, но вовремя спохватился. Это тебе не с Титаном хохмить. Не надо лезть на рожон на ровном месте. Лазал уже, результат знаешь.

— А поскольку, как известно, за одного битого двух небитых дают, — продолжил БАМ, — значит, и работать вам за двоих. Так что — вперёд, Воронцов. Желаю успехов!

В общем, можно сказать, что БАМ вполне прилично напутствовал меня, не поминая старое, как бы он к нему не относился.

Дядя Коля, к которому я заявился следом, изрёк, будто бы преодолевая моё буквально вчерашнее несогласие:

— А я что говорил? Давай, принимай дела побыстрей. И завтра — дежуришь. Небось устал отдыхать по спецкомендатурам да больницам!

А вот Борис Михайлович подкачал. Увидев меня в коридоре, он широко раскинул руки и неожиданно провозгласил:

— Смотрите, кто пришёл! Ромео!

Зря он так, при народе-то. Теперь, полагаю, прилипнет имечко так, что не отскрести будет. Да ладно, поживём — увидим.

А вот с Утягиным повидаться не получилось. И не получится, если специально такой цели не поставить. Утягин теперь — участковый инспектор далёкого Бабушкинского райотдела. Пока я валялся в больнице, он был изгнан из племени и обречён на прозябание. Даже начальственного воздействия не потребовалось. Вот она, здоровая сила коллектива — вполне по-социалистически подумалось мне.

С Ниной после моей выписки мы почти не виделись. Вдруг оказалось, что на мне, кроме всяких хлопот, ещё и два «хвоста» по учёбе, и я запросто могу не получить вызов на межсессионные сборы. Так что время не терпит — надо срочно выбираться из этой долговой ямы. Нина тоже оказалась по уши погрязшей в учёбе. Поэтому получалось только время от времени сбежаться посмотреть друг на друга и снова по своим делам. Где уж тут хотя бы разок поговорить по душам?

В один из таких хлопотных дней Нина дозвонилась мне на работу и сообщила, что приглашает меня. Куда-то. В трубке трещало и шипело, наверное, звонила из автомата, поэтому я даже не всё сразу понял. В конце концов оказалось, что Нина приглашает меня в предстоящую субботу на свой день рождения. Эта новость ввела меня в некоторый ступор — я прекрасно помнил, что день рождения моей жены — двадцать третьего февраля. Такое, согласитесь, не забудешь и не перепутаешь. Неужели в этом мире она родилась в другой день? Я уже хотел было смириться с данным обстоятельством, как вспомнил материалы уголовного дела. Там в протоколе допроса чёрным, то есть синим по белому было написано — двадцать третье февраля.

Получалось, Нина что-то задумала. Что-то, мне пока не понятное. Но разве можно запретить женщине устроить день рождения тогда, когда она этого хочет?

В назначенное время я, весь при параде, слегка волнуясь, предстал перед вахтёром общежития. Старушка строго взглянула на меня, но услышав фамилию, заулыбалась:

— Сами понимаете, общежитие у нас девичье, посторонним делать здесь нечего, но вам, сказал Сергей Петрович, можно.

Ай, да Сергей Петрович! Даже «ксиву» предъявлять не пришлось. Я поднялся на второй этаж. Дверь нужной мне комнаты была нараспашку, и у меня зарябило в глазах: разноцветными бабочками там суетливо порхали девчонки. При виде меня они возмущённо запищали — сюда нельзя! Дверь захлопнулась, и я остался в коридоре с видом человека, который тут совершенно случайно проходил да вот, задержался маленько шнурок завязать. Впрочем, шнурки завязывать у меня не получилось бы никак — руки были заняты свёртками.

Спасла меня Нина. Она вышла из комнаты, и у меня перехватило дух — именно такой, только с фатой и в белом платье она была на нашей свадебной фотографии. Я даже зажмурился — не мерещится ли? Открыл глаза — Нина на месте, с интересом меня рассматривает.

— Ты такая… — только и смог я сказать. Больше подходящих слов в моей голове не оказалось.

Нина засмеялась — ей мой ступор очень понравился.

— Подожди минутку, я сейчас.

Она опять ускользнула в комнату. Визги и писки вспыхнули с новой силой, но тут же затихли. Дверь отворилась, и мне, наконец, было позволено войти.

Это была обычная студенческая складчина: на сдвинутых столах разнокалиберная посуда, яства по принципу: от каждого по способностям — каждому по возможностям. В центре — тяжелая бутылка тёмного стекла с этикеткой «Рислинг», вина, которое в Советском Союзе вином никто не считает.

Я распаковал принесённые свёртки и под дружные одобрительные возгласы праздничного коллектива достал бутылку «Советского шампанского» (пришлось побегать в поисках дефицита). Побеждённый «Рислинг» тут же был с позором удалён со стола. Из второго свёртка достал подарок и вручил Нине — Словарь русского языка Ожегова, девятое издание. А что, будущему педагогу такая книга ещё как нужна. Я его раздобыл когда-то на «барахолке» за шальные деньги — двадцать рублей. Словаря было отчаянно жаль, но я утешил себя тем, что, если всё пойдёт нормально, семью он не покинет, и тем успокоился.

Отведавши по напёрстку шампанского, девчонки тут же захмелели и раздухарились — пошёл весёлый трёп без оглядок на постороннего меня. Да я и не сильно прислушивался. Мне было достаточно присутствия Нины — вот тут, рядом со мной. Как-то потихоньку разговоры ушли в сторону от дня рождения (что и не удивительно — сколько можно притворяться?) на другие дела.

Смелая девушка Рита, знакомая мне ещё по первой встрече, вдруг громогласно заявила:

— А что, Нинка, вот вышла бы ты замуж за своего дембельнутого, тогда бы Алексей моим оказался! Верно. Алексей?

Интересный поворот! Подружки тут же зашумели, наперебой обсуждая обозначенную перспективу. Только деликатная Нина выразительно показала подружке язык, но этого ей показалось мало, и не поднимая руки над столом, но так, чтобы Рите было видно, продемонстрировала ей свой крепкий кулачок с международной конструкцией категорического отрицания.

А потом в комнату забежала какая-то опоздавшая к торжеству девушка и весело провозгласила:

— Сидите тут и ничего не знаете! А на улице снег идёт!

И всем сразу захотелось на улицу. Когда мы вывалили весёлой толпой на крыльцо общежития, снег уже покрыл всё первым, ещё совсем тонким слоем.

— Убежим? — заговорщически спросила меня Нина.

Мы тихонько, не замеченные, свернули за угол здания и побежали, чтобы оказаться на другой улице. Было тихо и безлюдно. Снег валил крупными хлопьями, и было понятно, что он быстро растает. Но сейчас он был очень к месту — он делал этот вечер сказочным. Любимая девушка рядом, и первый снег в воздухе — что ещё нужно для полного счастья?

Я наклонился к Нине и заглянул ей в глаза.

— А я ведь знаю, что сегодня у тебя не день рождения.

— Да? — удивилась она. Потом весело рассмеялась:

— Конечно! Я же совсем дурочка! Сама ведь тебе говорила на допросе.

Потом посерьёзнела:

— Ну и что! Зато какой замечательный вечер! И подарок замечательный. Спасибо!

Нина встала на цыпочки и чмокнула меня в щёку. То есть, это она думала, что в щёку, но я быстренько повернул голову и получилось так, как надо. Её лицо и губы были мокрые от снега, и почему-то это было хорошо.

— А Ритку ты не слушай. — горячо заговорила она. — Это одноклассник мой. Ушёл в армию, как все, я и знать не знала, а через год получаю письмо. То да сё, а в конце — давай переписываться. В армии ребятам, которым девушки пишут, дескать, все остальные завидуют. Ну давай. А к концу службы он вдруг про свадьбу намекать начал. Никакого согласия с моей стороны и повода тем более. Он, когда из армии пришёл, приезжал пару раз из Кадуя. Встречались, в кино ходили. Но ничего не было. Совсем — совсем — совсем. Даже не целовались. Но сразу стало понятно, насколько мы разные. По письмам одни, в жизни — другие. Вот и всё.

Нина посмотрела на меня тревожно — верю ли? Я ничего не сказал, просто нашёл её ладошку в вязаной рукавичке и тихонько пожал. Так и шли дальше — рука в руке. Было легко и спокойно. И не требовалось говорить пустые слова, чтобы заполнить паузу.

— Скоро Новый год. — задумчиво произнесла Нина. — Поеду домой, соскучилась по своим.

— А давай вместе поедем к нашим? — неожиданно вырвалось у меня. То есть думал-то об этом я часто, но сказалось как-то само собой именно сейчас.

Нина повернулась ко мне.

— Страшно.

А потом спохватилась:

— Это что же, ты мне так предложение делаешь? Ведь родителям девушку показывают не просто так, а как невесту.

Очень мне понравилось, как она слово «невеста» произнесла. А Нина продолжила:

— Ведь ты же меня совсем не знаешь.

Это я –то не знаю? Тут мне даже врать не пришлось.

— Да я тебя, Нина, целых сто лет знаю. И даже больше! И знаю, что никакую другую мне не надо!

Я уже собрался её поцеловать в подтверждение своей бескрайней и вечной любви, но Нина вывернулась из моих рук и отбежала на несколько шагов.

— А вот ты лучше скажи, как жил без меня. Вот я тебя… прогнала (Нина запнулась на этом слове) — и что?

Я ничего не ответил. Подошёл к ней. Нина стояла смирно и ждала. Чего?

Никогда не считал себя способным к пению. И уверен не был, что вспомню текст. Но всё-таки негромко начал:

Я напевал «Журавлей», и Андрей Державин подсказывал мне слова, которые ещё не были написаны, и не давал сбиться.

Нина слушала, слегка наклонив голову.

— А дальше?

И я продолжил:

Когда я закончил, Нина прошептала:

— Не говори ничего. Я поняла. Дура набитая.

Она сняла варежку и провела рукой по моей мокрой от снега щеке. Потом повторила:

— Я поняла. А песня красивая. Только грустная очень. А почему я её раньше никогда не слышала? Откуда ты её знаешь, расскажи.

Мы стояли друг против друга на тротуаре, держась за руки, и редкие прохожие вынуждены были обходить нас. И чего эти двое тут торчат, сердито думали, наверное, они, не подозревая, что здесь и сейчас, может быть, решается чья-то судьба.

— Знаешь, Нина, — начал я, — пусть это будет маленьким таинственным сюрпризом к твоему дню рождения, которого на самом деле не было. Ты сама всё узнаешь, когда придёт время, и очень удивишься. И мы ещё посмеёмся вместе.

— А когда это будет?

Я прикинул в уме.

— Лет через двадцать. Но время здесь ничего не значит.

— А мы тогда будем вместе? — осторожно спросила Нина.

— Обязательно! — подтвердил я.