Долгожданная кража

Глава 22 Причуды плохой погоды

Скоро десятое ноября — День милиции, праздник, ещё не ошельмованный последующими пертурбациями, как в стране, так и в самой нашей системе. День милиции, а не какой-то лишённый эмоций и безликий день работников органов внутренних дел. Праздник, в концерте, посвящённом которому, почитали за честь выступить самые именитые артисты. В этот день сотрудники получали самые яркие и значительные награды. А «Отличник милиции» и вовсе вручался только на этот праздник.

Только о чём это я? Мне в этом году никакой «Отличник» даже близко не светит. Ибо я — задвиженец. В прежней жизни у меня было аж два таких знака: один обычный, а второй — «золотой» (будем честными — просто жёлтого цвета). Правда, в какой именно год я получил первый из них что-то не вспоминалось. А сейчас что ж — не получу в этом году, значит должен буду получить позднее. Но без него — никак. Без него ты как-то и не милиционер даже, а так, заполнитель кадровой клеточки в штатном расписании. Вот, например, у многих сотрудников и медали имеются, но никому в ум не придёт носить их во время повседневной работы — засмеют, да так ядовито, что и снимешь медаль с кителя, а отношение к тебе будет, будто она всё ещё там красуется. И планки орденские не носят. А вот «Отличника» прицепят обязательно. Это как символ профессиональной зрелости что ли.

В этот день мы обязательно построимся в коробку в увэдэшном дворе и отправимся торжественным маршем по улицам города. Строевые смотры проведены заблаговременно. Внешний вид, наличие носовых платков, свистков, карточек-заместителей и офицерских жетонов скрупулёзно проверено. Мой номер на жетоне — «к-сто-тридцать-один-семьсот-двадцать-два». Я его всегда помнил, не забыл и через двадцать лет после выхода в отставку. И сейчас номер тот же.

Пойдём прямо по проезжей части, мешая транспорту. Впереди — знамённая группа, потом оркестр из военного училища связи (своего-то нет). А ещё раньше пройдёт «чистильщик»[19], сгоняяя в сторону все машины на пути колонны. Пройдём мы, конечно, не так красиво, как могут промаршировать военные, но всё равно здорово. Прохожие будут останавливаться, чтобы поглазеть, а всякая мелюзга бесстрашно побежит пристраиваться в хвост колонне.

Оркестр молчит, у него работа впереди, только барабанщики своей дробью задают ритм, и мы шагаем суровые и сосредоточенные, а в душе даже у самых циников и прожженных давно укоренившимся скепсисом сотрудников рождается ощущение коллективной силы и что-то по-детски наивное и доброе. В этот момент все мы искренне верим, что призваны защищать людей и нам по силам сделать это. Только вот спроси после марша что-нибудь про это, и вас тут же засмеют. Не принято среди сотрудников признаваться в подобных высокопарностях.

Пойти-то пойдём. Только вот погода… Отцам революции было угодно учредить милицию на третий день сотворения нового мира. Понятно, тут не до климатических пристрастий — обстановка требовала. Но вот маршировать в слякотную мерзость туда и обратно, да ещё на площади у памятника Ленину торчать в строю совсем не комильфо. А погода в это время стоит такая, что в любой момент ожидай чего угодно: хоть дождя, хоть снега, хоть того и другого вместе. Так что лучше бы уж подмёрзло. Если будет, как сейчас, вся торжественность псу под хвост, как говорят у нас в деревне.

При этих мыслях плечи мои сами собой передёрнулись — б-р-р-р. Сыпал мелкий дождик, который как бы и не дождик, но промочить насквозь умудрялся очень эффективно. Захотелось раскрыть зонт над головой, но зонта в моём хозяйстве не наблюдалось. Да и вообще, ходить с зонтами по нынешним временам пристало больше женщинам, мужики предпочитали гордо мокнуть, не прибегая к подобному баловству. Вы когда-нибудь видели, чтобы по деревне шёл мужик в стёганой телогрейке, резиновых сапогах и с зонтом? То-то и оно! А в нашем городе выходцев из колхозов — каждый второй почитай. Всё из-за великих строек.

Я только поднял повыше воротник своей курточки, которая, если честно, не спасала ни от дождя, ни от холода. До родной общаги ещё минут десять топать, а эта гнусная слякоть прекращаться не собиралась. Я возвращался с неудачной охоты. Требовалось найти в продаже какие-нибудь ботинки потеплее — всё-таки зима на носу. При отсутствии хоть какой-то навигации (в будущем понимании этого слова) на сей счёт или минимальной рекламы — квест тот ещё. Пришлось обходить ножками магазин за магазином в наивной надежде нарваться на тот, где именно в это время на твоё шикарное счастье «выбросили дефицит». Дефицита не было, и приличного недефицита — тоже. К концу своего рейда я начал склоняться к мысли, что придётся поступить по-прошлогоднему — милицейские ботинки с шерстяным носком маминой вязки. От сильных морозов не спасут, но это лучше, чем ничего.

Мокрые сумерки быстро сгущались, обещая близкую темноту. Редкие фонари в радужном гало́ из дожевых капель освещали разве что самих себя. На слегка подсвеченной глыбе спортивно-концертного зала «Алмаз» виднелась какая-то афиша. Подойдя поближе, обнаружил изображённого на ней Высоцкого. Да, Владимир Семёнович недавно подарил радость череповчанам своим кратковременным посещением города и единственным концертом здесь, в «Алмазе». Мне тоже выпала удача урвать билетик и оказаться причастным к числу избранных, видевших Высоцкого «вживую», пусть даже с тридцатого ряда битком набитого зала.

Владимир Семёнович давно уехал после своей стремительной гастроли, а благодарный «Алмаз» всё ещё хранил память об этом событии и ни в какую не желал расставаться со старой афишей. Один угол её оторвался и хлопал под ветром — чем не аплодисменты великому барду? Хотя, насколько я знаю, народный кумир очень не любил, когда его называли «бардом».

Я миновал стадион «Металлург» и двинулся в направлении улицы Металлургов. А какие ещё названия должны быть, если чуть не в каждой семье хоть кто-нибудь да имеет отношение или к работе на металлургическом заводе или к его не прекращающемуся строительству? Дальше мне предстояло «срезать угол», пройдя наискосок через тихий двор, образованный пятиэтажками. Во дворе тихо и пусто — никому не хочется без нужды торчать под дождём. Я уже прикидывал, как лучше пройти, чтобы не получить за шиворот гроздь крупных капель, периодически слетающих с веток разросшихся здесь деревьев, как моё внимание привлекли невнятные шорохи как раз под этими деревьями.

Ещё невидимый в тени дома, я присмотрелся — машина, а рядом с ней две тени. Скрежетнул металл. Тени замерли, потом осторожно зашевелились снова. Владельцы авто так не поступают. Они сейчас бы громко и без утайки выгружались, поторапливая друг друга, чтобы не мокнуть, или наоборот, так же торопливо и шумно загружались, создавая суматоху и мешая друг другу.

Тени тихонько копошились у машины. Но вот в каком-то окне ближайшего дома загорелся свет, и темнота под деревьями побледнела, совсем чуть-чуть, самую капельку, однако этого оказалось достаточно, чтобы увидеть в руках одной тени что-то длинное и серебристо-блестящее.

«О-о-о, брат, это жулики!» — шепнул мне где-то внутри моего сознания мультяшный Карлсон с мотором. Не тот, который от Астрид Линдгрен, того я не люблю, а наш, советский. И я ему поверил. Если предположить, что длинное и блестящее — это металлическая линейка, тогда и Карлсон не нужен, чтобы понять: эти ребятки собираются вскрыть чужую машину. Зачем? — Конечно, не для того, чтобы положить туда свою скудную месячную зарплату. Скорей наоборот, поживиться чем-нибудь, а ещё лучше — угнать. И что теперь делать?

Карлсон сделал свой проницательный намёк и улетучился, а его место занял мой скептический альтер эго. Вижу — вижу, — начал он нудить, — хочешь изловить их, не дать совершиться худу. Сказать потом, скромно потупив глазки: на моём месте так поступил бы каждый. Только сначала вспомни, кто ты теперь. Ты теперь вахтёр, выпнутый из уголовного розыска за всё, как говорится, хорошее.

А не пойти ли мне и на самом деле мимо, или даже обойти это место другим путём, подумалось мне. Пусть каждый занимается своим делом. Моё нынешнее дело — жуликов сторожить. А эти ребята у машины, может и не угонщики вовсе? Мало ли что им срочно потребовалось сделать, например, слабый аккумулятор домой затащить? А тут я — руки вверх! Стоять! Бояться! Глупость какая-то! И вообще, раскрытие преступлений — дело уголовного розыска, к которому я теперь отношения не имею.

Все эти мысли проскочили в моей голове за один стремительный миг. Я в это время тихонько отступил назад, в самую гущу темноты. И правильно, и нечего… — одобрил мои действия внутренний голос, а когда я завернул за угол дома, он и совсем успокоился, глупый. Неужто где-то в глубинах бытия существую какой-нибудь «я», очень похожий на этот дрожащий от страха хвостик?

Никуда я, конечно, не ушёл. Просто видел раньше за углом будку телефона-автомата. Туда-то я и направился. Открыл дребезжащую всеми своими остатками стёкол дверь и убедился, что этот номер у меня не пройдёт — тяжёлой, несокрушимой никакими катаклизмами трубки на месте не было. На её месте уныло покачивался огрызок провода, спрятанного в металлическую спиральную кишку. Это какие же могучую силу и упорство надо иметь, чтобы учинить такое варварство, восхитился я бессмысленности содеянного. Ведь как использовать оторванную трубку хоть на что-нибудь мало-мальски пригодное даже не придумать, и скорей всего, она оказалась выброшенной где-нибудь поблизости. Но дело даже не в этом. Дело в том, что на «02» мне теперь рассчитывать не приходится. Ну что ж, нам не привыкать. Ввязаться в изначально проигрышное дело — это по-нашему.

Вот чего нет среди моих многочисленных талантов, так это умения лицедействовать. И всё-таки придётся. Я вернулся в исходную точку, (оба силуэта у машины по-прежнему имелись в наличии), ступил звучно в небольшую лужу и пьяно заматерился. Тени насторожились, но с места не сдвинулись. Дело в том, что вздумай они пуститься наутёк, им бы пришлось бежать как раз мимо меня — так уж был устроен этот уголок двора. А я продолжал изображать пьяного — важно было подойти как можно ближе. Вот этого, щуплого с линейкой в руках, я, пожалуй, смогу удержать, а длинный пускай себе бежит. Всё равно обоих мне не поймать, будь я хоть бэтмен какой-нибудь. В развитие своего лицедейства я бестолково захлопал руками по карманам, невнятно бормоча, ну вот же… были же… Потом обратился к фигурам:

— Бабуля, закурить не найдётся?

Фигуры молча переглянулись в явном ступоре. Дураки, кинематографическую классику знать надо, это же «Операция 'Ы». Потом они недружно отреагировали. Одна фигура фыркнула недовольно:

— Какая я тебе бабуля?

Голос показался мне ломким, совсем пацанским. Видимо, именно поэтому к риторическому вопросу про бабулю был приложен весьма заковыристый матюг, чтобы значит, весомость свою поднять.

Вторая фигура в это же время отреагировала по-другому:

— Канай отсюдова, пенёк хренов! Курить вредно.

Не испугались. Это хорошо. Видно я после хождений в этом мокром сумраке и в самом деле устрашающе не выгляжу. Присмотрелся, насколько это возможно во время исполняемой роли пьяного прохожего, к силуэтам. У щуплого в руках металлическая линейка — универсальная отмычка для простых машин. А сейчас все машины простые. Второй стоит так, что мне не видна его правая рука, и в ней, похоже, что-то есть. Это не очень гут, и мне придётся это учесть. Придётся начать именно с него.

Всё ещё роясь в карманах и пошатываясь, я приближаюсь к субъектам, потом внезапно толкаю длинного на машину. Тот летит правым боком вперёд, и чтобы не приложится рожей о металл, подставляет руки. Обе. То, что было в его правой руке падает на землю и металлически звякает. Монтировка. Запинываю её под машину. Кажется, удачно. Переключаюсь на второго, пока тот ещё в ступоре — явно не ожидал от меня такой прыти. Он машинально пытается закрыться от меня рукой. Перехватываю её и провожу самый универсальный милицейский приём — загиб руки за спину. Второй рукой хватаю за волосы — да здравствуют длинноволосые мужские причёски — очень удобная штука. Всё, теперь этот крендель никуда не денется. Или, если уж очень смелый — заработает перелом руки.

Теперь пора и полюбопытствовать, чем же у нас занимается второй. А второй вылезает из-под машины с монтировкой в руках. Не испугался, не убежал, и намерения у него явно не дружеские. Это плохо. Пора расшифровываться.

— Стой! — говорю ему как можно суровее и с удовлетворением замечаю, что наша негромкая возня всё-таки привлекла постороннее внимание — у ближайшего подъезда кто-то стоит и внимательно смотрит в нашу сторону, пытаясь, видимо, понять, чем это таким интересным мы тут занимаемся.

— Милиция! — ещё громче говорю, теперь уже не только для длинного, но и для наблюдателя у подъезда. Для демонстрации удостоверения мизансцена не та. Пусть довольствуется устным уведомлением.

Но длинный ретироваться пока не собирается. Он оглядывается на подъезд, куда только что смотрел я, ничего угрожающего для себя не видит и начинает приближаться. При этом похоже, что монтировкой ему бить людей ещё не приходилось, потому что он бестолково машет ею перед собой. Так полезного для себя результата не добиться.

Щуплый парень в моих руках после пары неудачных попыток вырваться и получения за это весьма ощутимых болевых впечатлений, больше не дёргается. Я закрываюсь им, как щитом. Длинный понимает, что так он угробит своего подельника и пытается меня обойти. Напрасно — мне достаточно повернуться, чтобы оказаться опять лицом к опасности. Но у этого гада слишком длинные руки, и два раза нам со щуплым всё-таки прилетает. Один раз ему, вскользь. Он верещит и дёргается. Я пытаюсь его усмирить, короткий миг переключения внимания, но этого оказывается достаточно, чтобы пропустить второй удар, теперь уже по мне. В последний момент я выпускаю из левой руки волосы своего пленника и пытаюсь ею закрыть свою голову. Больше мне закрыться нечем, а руки, как сами понимаете, при встрече с железом имеют привычку проигрывать в схватке. Ощущение такое, будто мне на руку с высоты десятиэтажного дома упал железнодорожный рельс. Через руку достаётся и голове. В глазах темнеет. Только бы не потерять сознание. Иначе всё это напрасно.

Невольно ещё сильнее прижимаю руку щуплого. Тот верещит, что было сил. Где-то открывается окно и женский голос кричит:

— А вот я сейчас милицию вызову!

Дура, с умилением думаю я. Милицию надо вызывать, а не сообщать о намерениях, которые, кстати, могут ещё и не реализоваться. Но всё равно спасибо!

Я валю щуплого на капот машины, мне так легче его удерживать, орудовать приходится одной рукой, левая горит огнём и не действует. Добавляю ему болевых ощущений и кричу на ухо:

— Колоти по капоту! Колоти по капоту, сука! Что есть мочи!

Парень колотит. Теперь этот грохот невозможно не услышать, и я надеюсь, что ждать придётся недолго.

Длинный, наконец, не выдерживает, бросает монтировку и бежит со двора туда, откуда пришёл я.

Тем временем собирается народ. Я надеюсь, что в числе первых окажется хозяин машины, а уж он-то мне точно поможет. Хорошо, что щуплый не догадывается как от меня, однорукого, можно сейчас легко вывернуться. Вижу среди подошедших двух гривастых мужчин, только один седой, а второй, который моложе — темноволосый. Седой мне кажется смутно знакомым, но я не могу сообразить, кто это. Судя по всему, он и есть хозяин машины. Щуплого уже крепко держат чьи-то сильные руки.

Как могу, объясняю, что произошло. В голове туманно и болезненно, всё-таки ударчик я пропустил, видимо, неслабый. Если установить и поймать длинного, то с ним можно будет покалякать на тему покушения на убийство, как минимум. Где это видано, чтобы так просто живого человека по голове железякой бить? Не мух отгонял, тут можно и прямой умысел на душегубство усматривать.

Появляется милиция, наши ребята из райотдела. И почему-то скорая. Зачем скорая? Кому скорая? Говорят — мне. Провожу здоровой рукой по лицу и вижу на ладони кровь пополам с дождём. Стало быть, кровь — моя. Сквозь шум в голове пробивается ворчание моего внутреннего голоса — напросил-таки…

Меня аккуратно сопровождают до скорой, хотя я и сам идти могу. Оглядываюсь, за какую хоть машину я кровь проливал? Теперь там всё блестит от света фар. Запорожец, ушастый, номер 80 — 80… Старик с седой гривой… Степан Петрович? Замечательный дядька, ещё совсем недавно подаривший мне недолгую радость управления автомобилем? Надо же! Вот и говори после этого, что чудесных совпадений не бывает. А Степан Петрович меня не узнал, видимо. Да и как тут узнаешь –мокрый как… Нет, сейчас моя башка искать аналогии явно не в состоянии. И всё время вырубиться тянет.

Вот интересно, если я сейчас потеряю сознание, то где очухаюсь: в этой реальности или там, из которой сюда вывалился? А может совсем — совсем в другой?