Демон Жадности. Книги 6

Глава 21

После того как низкое, вибрирующее гудение шаттла Олиона окончательно затихло, в руднике воцарилась тягучая, неловкая тишина. Будто шахтеры, замершие на своих местах, боялись лишним ударом нарушить это хрупкое молчание.

Дакен стоял неподвижно, спиной ко мне, обращенный к тому темному проему, где исчез шаттл проверяющего. Я ждал, стоя в нескольких шагах сзади.

Он медленно повернулся ко мне.

— Ну что ж, — наконец проговорил он. — Похоже, господин Элион узрел в твоих… изобретательных театральных представлениях… некий скрытый потенциал. Коммерческий или управленческий — не мне судить.

Он сделал паузу, его губы плотно сжались, словно он пережевывал горькую пилюлю собственной неправоты или, как минимум, недальновидности.

— Моя задача, Масс, проста и неизменна, — продолжил он, делая шаг ко мне ближе. — Обеспечить добычу. Постоянную. Растущую от месяца к месяцу. Тка что, если твои методы, сколь бы вычурными они мне лично ни казались, будут приносить результаты — увеличивать выработку, снижать потери, поддерживать порядок без крупных сбоев — то мне, в сущности, должно быть всё равно на эти методы. Правильно?

В его тоне не было ни капли искренней похвалы или одобрения. Это была сухая, вынужденная констатация факта, уступка, вырванная оценкой более высокого начальства.

Он давал мне карт-бланш на эксперименты, но с предупреждением: как только эффективность снизится, эта хрупкая свобода действий моментально обратится против меня, и ответить придется по полной.

— По-моему, — продолжил он, — твой путь ведет в тупик. Красивый, может быть, эффективный на короткой дистанции, но тупик. Так докажи, что я не прав. Работай. И дай мне эти результаты в еще более впечатляющих цифрах.

С этими словами он резко развернулся и скрылся в темном проходе, ведущем в его кабинет.

Я остался стоять на месте, медленно переводя дыхание. Это было опасно. Но это явно того стоило.

На следующее утро, перед началом утренней смены, когда шахтеры в мрачном, сонном молчании собирались у входа в свои сектора, я приказал всем собраться в самом широком месте главного тоннеля.

Они сбились в кучу, съежившись, избегая смотреть на меня после вчерашнего публичного спектакля.

— Со вчерашнего дня, — начал я, — кое-что в правилах изменилось. Отныне у каждого из вас появляется выбор между двумя видами ответственности. Если вы знаете что-то о том, что кто-то ворует, прячет куски руды, о том, что кто-то замышляет саботаж, что кто-то систематически лентяйничает, сообщите об этом лично мне — вас ждет награда. Не деньгами. Свободой от ответственности. Допустим, вы сами что-то украли. Еще не пойманы. Если вы придете ко мне ДО того, как вас вычислят, сдадите украденное добровольно и, что ключевое, назовете другого вора, о котором я не знаю, и ваш донос подтвердится проверкой — вас простят. Полностью. Никакой пытки. Никакого наказания. Никакого долга. Вы сохраните свою долю заработка и, что главное, свою кожу целой.

Я видел, как в некоторых глазах, обычно пустых, мелькнула быстрая, как вспышка, искорка — не то надежды, не то жадного, животного расчета. Это было именно то, на что я рассчитывал.

— А тот, на кого вы донесете, — мои слова стали тише, — получит двойную порцию. Всё, что предназначалось бы вам в качестве наказания, достанется ему. Он станет примером не только для тех, кто ворует, но и для тех, кто молчит, зная о воровстве. Он заплатит и за свой грех, и за ваш.

В тоннеле воцарилась гробовая тишина. Я не просто предлагал альтернативу пытке. Я предлагал им предать друг друга, чтобы спасти себя. И я делал этот донос не просто безопасным, а в каком-то смысле выгодным: прощение за собственный грех плюс сладостное, безопасное зрелище страданий того, кто оказался менее расторопным, менее удачливым или просто менее подлым.

Теперь каждый, кто даже подумывал о краже, должен был бояться не только моих глаз и кинжала, но и внимательного взгляда своего соседа по койке, напарника по жиле, того, с кем делил скудный паек или глоток воды.

Система заработала почти мгновенно, с пугающей, предсказуемой эффективностью. Первый донос поступил уже через два дня. Ко мне в конце смены подошел трясущийся, испуганный до зеленоватого оттенка кожи шахтер, лет тридцати, с нервным тиком на щеке.

Он, запинаясь и глотая слова, сообщил, что его сосед по койке, мужчина по имени Грег, уже несколько дней прячет в прорехе своего тюфяка несколько небольших, но чистых самородков.

А затем, дрожащими руками, он вытащил из-за обшлага своей робы крохотную, размером с ноготь, стружку инеистой стали — свою собственную, украденную, видимо, «на пробу». Он сдал её, как доказательство своей искренности.

Я проверил донос. В тюфяке действительно нашли самородки. Грега, который попытался блефовать, отрицать всё даже когда его приперли к стене, подвергли публичной и долгой экзекуции кинжалом.

На этот раз я сдерживал боль чуть больше, чем в присутствии Олиона, так как прятать мировую ауру было уже не от кого, но это по прежнему было мучительно больно. И так как саму пытку я растянул минут на десять, эффект она должна была оказать даже больший, чем прошлая.

А доносчика я просто отвел в сторону, кивнул и сказал: «Иди работай. Завтра — снова в свою смену. О тебе забудут». Он ушел, сначала не веря своей удаче, оглядываясь через плечо, а потом, бросив последний взгляд на корчащегося в агонии бывшего соседа, в его глазах мелькнуло не облегчение и не благодарность, а что-то низменное, животное — торжество.

После этого поток информации, сначала робкий, осторожный, словно ручеек, потом всё более уверенный и непрерывный, потек ко мне постоянно.

Шахтеры доносили не только о кражах. О спрятанных, сломанных или обслуживаемых не по правилам инструментах, о тайных, подавленных разговорах в углах после отбоя, о планах побега, которые даже не успели толком сформироваться.

Я щедро, почти машинально, раздавал «прощения» за мелкие провинности, подтвержденные более крупными. А если таковых провинностей не иемлось, даже награждал стукачей повышением зарплаты из своего кармана — было не жалко. Руда, которую раньше теряли в карманах и тайниках, теперь возвращалась в общий котел.

Страх перед внезапным, анонимным доносом от соседа стал куда более эффективным, чем страх перед моим персональным вниманием. Чтобы украсть, нужно было быть уверенным не только в собственной ловкости и умении прятать, но и в абсолютном, железном молчании всех, кто мог тебя видеть, слышать, подозревать.

А таких людей, готовых хранить секрет просто из солидарности, становилось все меньше.

К концу нашей двухнедельной смены с Фальготом, когда пришло время сдавать дела, я смотрел на цифры и не мог нарадоваться. Добыча выросла почти на двадцать два процента по сравнению с прошлым месяцем, а ведь я отвечал только за половину рудника. В лазарете было на тридцать процентов меньше новых жертв несчастных случаев. А количество драк снизилось аж на тридцать пять процентов.

Дакен вызвал меня к себе для итогового разговора перед сменой дежурства. Он долго молчал, перелистывая пергаментные листы, сверяя столбцы цифр, проводя толстым пальцем по итоговым строкам. Потом он отложил отчеты в стороны, сложил руки перед собой и уставился на меня. В его глазах уже не было того открытого, почти личного недовольства. Был тяжелый, неохотный, чисто деловой расчет.

— Система доносов, — произнес он наконец, растягивая слова. Его голос был лишен привычной грубости, почти задумчив. — Грязно. Подло. И цифры, черт их побери, не врут. Это эффективнее.

Он помолчал, как бы внутренне смиряясь с этим фактом.

— Ладно. Хватит игр в испытательный срок. Со следующего твоего дежурства будешь получать стандартные для смотрителя пять процентов от чистой прибыли. Как и все остальные. Но запомни и вбей это себе в башку, Масс. Эта система — твое детище. Ты её придумал, ты её запустил. Если она даст сбой, если добыча хоть на процент упадет без внешних причин, или случится крупный скандал, побег, бунт — отвечать будешь ты. Лично.

— Ясно, — ответил я ровно.

Последние дни моего первого полноценного дежурства в драгоценном руднике я провел, не сводя глаз с шахтеров. Система, которую я запустил, работала, но у нее начали появляться побочные эффекты.

Раньше шахтеры держались особняком, каждый в своем страхе. Теперь они сбивались в постоянные, небольшие группки по три-четыре человека. Они не просто работали рядом — они составляли полноценные рабочие команды. Такое было и раньше, но теперь эти команды не расходились даже после окончания рабочих смен.

В столовой они занимали один стол, они менялись койками, чтобы спать рядом с товарищами, некоторые даже в туалет ходили вместе. Но главное открылось мне через мой слух.

— Клянусь, что не раскрою тайны братьев.

— Клянусь, что буду молчать, даже если меня запытают до смерти!

— Клянусь!

Это была новая для меня, выходца из малых стран, штука, хотя я уже успел узнать, что это такое. Артефакторы, даже уровня Истории, могли особым образом связать себя словом, подкрепленным крупицей их маны. Что-то вроде того артефакта, клятву на котором я давал в Коалиции, но без этого самого артефакта.

Вот только артефакт для таких клятв использовали оне просто так. Он выступал в роли стабилизатора и систематизатора маны, без которых дача клятвы была чревата крайне негативными последствиями. Не нарушение клятвы, а именно ее дача.

Фактически добровольно к этому в принципе никто и никогда не прибегал, на энергетическом уровне это было все равно что подсадить себе в тело очаг раковой опухоли. Побочные эффекты дачи такой клятвы были невероятно жестоки и в долгосрочной перспективе, даже без нарушения клятвы, могли буквально привести к смерти.

Чем выше был ранг, тем легче переносились эти побочные эффекты. Эпосы, насколько я понимал, уже вообще не испытывали ничего подобного и могли приносить клятвы на своей мане и без специального артефакта в любых количествах.

Но эти шахтеры были Историями, максимум Сказаниями. Им очень повезет, если лет через десять-двадцать их мана останется в том же состоянии и не сформирует каких-нибудь застоев в теле, приводящих к болям, атрофиям или некрозам.

К их счастью, рабочие смены шахтеров в драгоценном руднике длились по году. После этого года клятва стала бы для них бесполезной и ее им наверняка позволили бы отозвать, что значительно уменьшало шансы на неудачные исходы. Но все равно, это было далеко не то, чем человек станет заниматься от хорошей жизни.

Клятвы они давали, несмотря ни на что, очевидно, потому что полностью подорванное моими новыми правилами доверие между рабочими было для них важнее рисков. Они инстинктивно пытались выстроить оборону, сделать так, чтобы внутри маленькой стаи страх перед предательством исчез.

Я встал перед дилеммой. Стоило ли пресекать такое? Вообще, мне бы не хотелось. Я и так сильно усложнил этим людям жизнь в своем стремлении угодить начальству и поскорее получить повышение, и делать все еще хуже было бы совсем уж по-свински.

С другой стороны, подобные железобетонные союзы, скрепленные клятвами, могли перерасти в нечто, угрожающее системе рудника, где во главу угла ставились темпы добычи инеистого золота. Формирование полноценного профсоюза — это определенно не то, чтоДакен хотел бы видеть в своей вотчине.

Да и как это пресекать? Любое еще большее силовое воздействие могло сплотить остальных, превратить нарушителей в мучеников. Моя конструкция была новой, ее шестеренки только притирались. Грубое вмешательство могло все развалить.

Но и игнорировать процесс было нельзя. Эти стихийные «профсоюзы отчаяния» могли стать зародышем чего-то более опасного — организованного сговора, тихого саботажа, а в перспективе и вспышки немотивированного бунта.

Однако времени на тонкую, ювелирную коррекцию у меня уже не оставалось. Дежурство подходило к концу. Через день должен был прибыть Зурган, чтобы принять смену.

Любой резкий шаг сейчас, на самом финише, был бы воспринят Дакеном не как стратегический ход, а как паника, как неспособность контролировать созданный мной же механизм. Это подорвало бы мой авторитет.

Так что я принял решение отступить. Разберусь с этим уже в следующую свою смену.

Месяц в главном руднике прошел, как и предыдущий, за вербовкой, в которой я изрядно поднаторел, так что показатель в двадцать человек сумел увеличить до двадцати семи, а также за практикой мировой ауры.

Концентрация мировой ауры в моей мана-сети медленно, с невероятным трудом, но ползла вверх, приближаясь к двум сотым процента. К сожалению, зависимость мощи маны от количества мировой ауры в ней была не линейной, так что прирост силы был не слишком значительным.

В любом случае, меня сейчас мировая аура интересовала не в первую очередь, хотя я и посвящал ей все свободное время. Куда больше меня интересовало положение дел на драгоценном руднике.

И когда я снова заступил на вахту, сменив Зургана, почти сразу ощутил в атмосфере рудника новые ноты.

Шахтеры по-прежнему сбивались в группки, но эти группки обрели жесткие границы. У каждой появилось ядро — один, реже два Артефактора, чьи спины были чуть прямее, взгляд чуть увереннее. Это были лидеры, выделившиеся не рангом, а надежностью, отчаянием или остатками воли.

В драгоценном руднике не существовало распределения рабочих по штрекам, они решали, кто где будет работать, сами (драки в самом руднике были запрещены, но во время отбоя в жилых зонах рабочие могли творить что угодно, лишь бы не калечили друг друга и тем более не убивали). И теперь борьба за лучшие штреки велась уже не между отдельными рабочими, а между целыми группами.

Самые большие группы занимали целые секторы из нескольких штреков, словно маленькие феодальные владения. Они летали сплоченным клином, отдыхали тесным кругом. И между разными группами с каждым часом накапливалась все бо́льшая и все более открытая и явная вражда.

Я потратил первые сорок восемь часов, просто наблюдая и слушая, сводя воедино разрозненные картинки. То, что я услышал, лишь подтвердило мои опасения.

Группы превратились в уродливые, карликовые подобия профсоюзов. Их власть была обращена не вовне — они не могли требовать у смотрителей повышения платы или улучшения условий.

Их власть была внутренней и негативной. Они активно «защищали» своих: если кто-то из группы попадался на мелкой краже куска руды, остальные коллективно находили, на кого ему настучать, сняв с себя таким образом обвинение.

В ответ могли настучать уже чисто из принципа, а то и подкинуть граденную руду, чтобы сфабриковать обвинение. Это не говоря о прямых столкновениях в жилых зонах, уже походящих на сходки стенка на стенку.

Фальгот, с которым мы снова делили вахту, подтвердил мои наблюдения вечером второго дня.

— Пока тебя не было, тут целый цирк развернулся, — хмыкнул он, явно довольный моим, пусть и частичным, провалом. — Крупных краж больше не было, но вот мелких стало больше. Не в разы, но заметно. И поймать не удается даже твоими доносами. Ворует, похоже, не один отчаянный дурак, а все понемногу, и друг за друга горой стоят.

Он ухмыльнулся.

— Твоя система, Масс. Похоже, она не отучила их воровать. Она научила их воровать умно.

Его слова лишь озвучили то, что я уже вычислил сам. Допустим, группа из пяти человек. Раньше один мог рискнуть утаить полкило, как это сделал мой невольный информатор, но обнаружить такое несложно. Теперь же они могли, прикрывая друг друга, прикарманить по пятьдесят-сто грамм, что, с учетом веса инеистого золота, было совсем немного по объему.

При этом выгода, поделенная на всех, хоть и не делала никого богачом в одночасье, но давала стабильную, безопасную прибавку к зарплате. Моя система индивидуальных доносов разбивалась об эту стену круговой поруки и клятв на мане.

Передо мной вставала новая, куда более запутанная тактическая задача. Уже не просто терроризировать отдельных людей, ломая их волю страхом и болью. Теперь моими целями стали целые альянсы.

И ломать их требовалось так, чтобы не повредить эффективность добычи, не вызвать открытого бунта и не навлечь на себя гнев Дакена, который пока видел лишь растущие в отчетах цифры и отсутствие громких ЧП.

У Карла, так звали моего воришку-информатора, быстро появилось первое задание. И справился он неплохо. Уже на третий день после того, как задание было выдано, он подошел ко мне под самый конец смены.

— Господин Масс… есть кое-что. Важное.

— Говори.

— Завтра, в пересменок, когда народу меньше и патрули меняются… к группе Клира, которые будут на обслуживающей вахте, с шатлом снабжения прибудут покупатели, чтобы забрать собранное!

Он выпалил все одним духом, словно боялся, что если остановится, то уже не закончит. А я аж глаза округлил. Информация была действительно бесценна.

— Откуда такие сведения? — когда первый шок спал, поинтересовался я. — Вряд ли с тобой делятся такими планами, раз ты не входишь в группу.

— Рассказал Ферн — рабочий, которого они подставили ради полного захвата вахты обслуживания. Они его сначала хотели подкупить, но он заломил слишком высокую цену, так что на него настучали и его отправили в карцер. Стучать на них смотрителям Ферн не стал, но мне ночью рассказал по секрету.

— Какие-то еще детали?

— Торговцев двое. С ними охрана, но немного. Замаскируются под грузчиков. Это все, что Ферн знает, или что мне рассказал.

— Хорошо, Карл. На этом все. Забудь, что приходил. Если по руднику поползет слух, что смотрители что-то знают… ты понимаешь, чье лицо вспомнят первым, когда начнут искать источник утечки.

Он побледнел, пробормотал что-то нечленораздельное и почти побежал, растворившись в темном зеве ближайшего штрека.

План требовал санкции Дакена. Я отправился к нему сразу, не дожидаясь утра, зная, что он часто засиживается в своем кабинете за отчетами.

Он слушал, не перебивая, сидя за массивным столом из темного дерева. Его лицо оставалось каменной маской, но в глубине глаз зажегся холодный, хищный огонек.

— Твоя информация надежна?

— Очень сильно сомневаюсь, что он врал, — пожал я плечами. — А даже если и так, от проверки мы ничего не потеряем.

— Ладно. — Он медленно поднялся, и его тень на неровной каменной стене задрожала, став огромной и угрожающей. — Поднимем Зургана. Обсудим на месте. Завтра возьмем их всех — и местных крыс, и пришлых шакалов. Живыми. Особенно торговцев и охранников.