Демон Жадности. Книги 6

Глава 13

Ее глаза, широко раскрытые, были прикованы не ко мне, а к парению сияющих золотом и чернью браслетов, застывших в воздухе надо моими ладонями.

Когда последняя золотая нить слилась с матовой черной основой и оба браслета с глухим, весомым стуком упали мне на раскрытые ладони, испустив короткую, но ослепительную вспышку чистого белого света, она аж подпрыгнула на месте, словно от электрического разряда.

Не прошло и пары секунд, как ее первоначальный шок сменился жгучим, ненасытным любопытством. Она выдохнула, и ее первый вопрос повис в воздухе между нами:

— Ты ведь не Гильом, да?

Внутри у меня все оборвалось и рухнуло в ледяную бездну. Мысленно я выругался на всех языках, какие знал, от земного мата до изощренных проклятий этого мира.

Такой вопрос, заданный с такой интонацией, она могла произнести, только уже будучи абсолютно уверенной в ответе. Лгать сейчас, увиливать или пытаться выкрутиться было бесполезно. Это только подтвердило бы ее догадку и показало бы меня слабым.

Мгновение ушло на молниеносную оценку угрозы. Я рванулся к двери и высунулся в коридор, озираясь. Пусто. Ни тени ее грозной попечительницы, ни дворцовой стражи, ни случайных слуг. Значит, она пришла одна. Руководствуясь лишь собственными любопытством и инстинктом.

Я схватил ее за руку выше локтя. Мои пальцы сжались не для того, чтобы причинить боль, но с такой недвусмысленной силой, что не оставляли сомнений в моей решимости.

Она вскрикнула от неожиданности, коротко и резко, когда я дернул ее внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась, и на этот раз моя ладонь с силой щелкнула тяжелым железным засовом.

Далия, потирая руку, смотрела на меня, но не со страхом. Ее глаза горели странным огнем. Она перевела взгляд на браслеты, все еще лежащие у меня на ладонях, холодные и тяжелые.

— Как это здорово! — прошептала она, и в ее голосе звенел неподдельный, почти детский восторг, совершенно неуместный в данной ситуации. — Это же… это личный артефакт! Рожденный твоим собственным сюжетом, да? Прямо на моих глазах, вот везение! Какие у него свойства? Скажи, а ты ощущаешь с ним какую-нибудь особую связь? А как это — чувствовать, как он формируется внутри? Это больно? Это похоже на…

— Заткнись.

Мой голос прозвучал тихо, но в нем была такая ледяная угроза, что она мгновенно замолчала, а ее рот остался приоткрытым в немом изумлении. Ее красота, ее очарование, вся ее аристократическая утонченность — все это померкло перед лицом смертельного риска, который она теперь олицетворяла.

Сейчас она была не объектом моего мимолетного восхищения, а живой, дышащей угрозой всему моему положению, которую нужно было немедленно и бесповоротно нейтрализовать.

Я сделал шаг к ней, заставляя ее отступить к холодной каменной стене. Холодный металл браслетов впивался мне в ладони.

— Мне плевать на твои восторги и твои вопросы, — прошипел я, глядя прямо в ее широко раскрытые глаза, стараясь прожечь их силой одного лишь взгляда. — Сейчас есть только один вопрос, который имеет значение. И от твоего ответа зависит очень и очень многое. Что ты собираешься делать с тем, что только что увидела и поняла?

Ее улыбка не дрогнула, лишь стала чуть более острой, осознающей свое преимущество.

— Ничего. Мне просто искренне интересно. — Она сделала легкий, почти неуловимый жест рукой, словно очерчивая в воздухе след ушедшей энергии. — Я почувствовала, как что-то стягивается в эту точку, как формируется узор… такого я никогда не видела. Это настоящее чудо, правда!

Ее слова заставили меня насторожиться. Я отступил на полшага, изучая ее с новым, пристальным вниманием, словно видел впервые.

— Постой. Ты почувствовала? — мой голос выдал мое удивление, я не смог его скрыть. — В том зале были Артефакторы уровня Эпоса. Даже они не отреагировали. А ты почувствовала рождение артефакта и пришла сюда, прямо к источнику. Как?

Далия пожала плечами, ее взгляд на мгновение стал уклончивым, она отвела глаза в сторону, к груде старых сундуков.

— Мой случай… особый. Не всем дано чувствовать такие вещи.

— «Особый»? — я снова шагнул к ней. Моя тень накрыла ее, отрезая путь к отступлению. — Это не ответ. Это уклонение. Объясни. Сейчас. Иначе у нас не будет вообще никакой основы для дальнейшего… диалога.

Она не испугалась моего напора. Напротив, осталась совершенно спокойной и расслабленной. Она мягко, но твердо отодвинула мою руку, все еще лежавшую на стене рядом с ее головой.

— У тебя нет никаких рычагов, чтобы заставлять меня что-либо рассказывать, — ее голос прозвучал ровно, без злости, но с полной уверенностью в своей безопасности. — Ты можешь продолжать пытаться меня запугивать. Но знай: если ты продолжишь угрожать мне, не начнешь доверять моим словам, эта искра интереса, эта самая доброта, что пока удерживает мой язык, очень быстро иссякнет. И тогда тебе станет значительно сложнее.

Слова «доброта» и «интерес» повисли в затхлом воздухе кладовки, вызывая во мне лишь горькую, циничную усмешку.

Что же, ладно. Доверие? Это было понятие для людей, живущих в безопасном, предсказуемом мире, где у них есть выбор.

У меня его не осталось с той секунды, когда она переступила порог и увидела рождение артефакта, и тем более когда я затащил ее внутрь комнаты и начал что-то требовать.

Путь назад был отрезан. Я не мог позволить ей уйти с этой тайной, полагаясь лишь на ее мимолетный каприз и эффемерную доброту, которые могли иссякнуть так же внезапно, как и появились.

Обычный шантаж не сработал. Прямые угрозы не подействовали. Оставался один — самый примитивный, грязный и безотказный инструмент. Страх. Не социальный, не интеллектуальный, а физический, животный, инстинктивный страх за свою жизнь.

Решение созрело мгновенно, без колебаний. Левая рука все еще сжимала прохладные, тяжелые браслеты, но правая молниеносно метнулась вперед.

Мои пальцы сомкнулись на ее шее, перехватывая хрупкую линию горла. Я почувствовал под пальцами тонкую, почти фарфоровую кожу, теплоту тела и учащенную, сумасшедшую пульсацию крови в сонной артерии.

— В последний раз, — прорычал я, и мой голос стал низким, хриплым и чужим даже для меня самого. — Говори. Сейчас. Или я выжму из тебя правду вот этими самыми руками. Буквально.

Я поднял ее, одним мощным движением оторвав от пыльного каменного пола. Ее туфли беспомощно повисли в воздухе. Я встряхнул ее, не со всей силы, но достаточно резко, чтобы ее голова откинулась назад, а волосы рассыпались по плечам.

Затем сдавил сильнее, не до конца, но так, чтобы она почувствовала давление на трахею, нарастающую нехватку воздуха, неизбежную перспективу удушья.

Я ждал, когда в ее глазах, таких ясных и любопытных мгновение назад, появится примитивный ужас, немой вопрос, мольба, когда ее аристократическое спокойствие треснет под грубым, неоспоримым натиском инстинкта выживания.

Но произошло нечто, что перевернуло все мои расчеты с ног на голову.

Сначала я почувствовал дрожь. Не ту мелкую, прерывистую дрожь страха, что бьет по телу ознобом, — нет. Это было глубокое, волнообразное сотрясение, идущее из самого центра ее тела, передавшееся мне через хватку.

Я увидел, как ее глаза, широко раскрытые, теряют фокус, заволакиваются влажной, блестящей дымкой. Ее губы, приоткрытые для затрудненного дыхания, вдруг исказились. Из них вырвался не крик боли, а тихий, прерывивый, сдавленный выдох, больше похожий на стон наслаждения, на слог чужого имени.

Все ее лицо исказилось, но не в гримасе боли или отвращения, а в странной, почти экстатической маске. Ее тело выгнулось в моей хватке, ноги непроизвольно содрогнулись, пальцы вцепились в мое запястье не чтобы оторвать, а чтобы прижать сильнее.

Это был совершенно неожиданный, очень мощный, но при этом совершенно однозначный оргазм. Чистый, неконтролируемый, спровоцированный моим насилием, моей угрозой.

Я отпустил ее так резко, будто коснулся раскаленного металла. Она осела на пол, едва удержавшись на ногах, ее плечи все еще вздрагивали в остаточных спазмах, а на бледных, идеальных щеках горел яркий, пятнистый румянец.

Она тяжело, прерывисто дышала, глядя на меня снизу вверх, опершись спиной о стену, и в ее мутных, потемневших глазах читалась не ненависть и не страх, а ошеломленное, пьянящее, шокирующее признание.

Я отступил на шаг, мои собственные пальцы слегка дрожали, но уже не от ярости. Гнев и холодная расчетливость мгновенно испарились, смененные очевидным в такой ситуации шоком и… темным, непрошеным предвкушением.

Я смотрел на нее, на эту невероятно изящную и хрупкую с виду девушку из сильнейшего дома Империи, в чьей глубине таилась такая извращенная, опасная тайна. Я вдруг почувствовал жгучий, почти алчный интерес к другому человеку. Самую настоящую страсть, только усугубляемый ее невероятной красотой.

Экстаз на ее лице медленно угас, как затухающая волна, сменившись трезвым и пугающим осознанием произошедшего. Она отшатнулась от меня, прижавшись спиной к шершавой, холодной стене. Ее глаза, еще секунду назад мутные от наслаждения, теперь смотрели на меня с чистейшим, животным, непритворным ужасом.

Она обхватила себя за плечи длинными, тонкими пальцами, будто пытаясь стать меньше, спрятаться, исчезнуть в складках своей дорогой, но теперь помятой одежды.

— Ты… ты не должен был этого видеть, — прошептала она, и ее голос дрожал, срываясь на высокой ноте. — Никто… никто не должен этого знать. Никогда.

Паника, которую я тщетно пытался вызвать угрозами и силой, теперь переполняла ее сама по себе, без всяких усилий с моей стороны. Я понял, что нашел ее истинное, незащищенное место.

Ее постыдная, глубоко запрятанная, извращенная тайна, которую она, очевидно, охраняла куда строже, чем любые государственные секреты.

— Я тоже умею хранить чужие секреты. — тихо сказал я, все еще чувствуя на кончиках пальцев память о пульсации ее горла и ту странную, влажную дрожь, что прошла по ее телу. — Но только взамен на что-то. На взаимовыгодной основе.

Она замотала головой, и слова посыпались из нее торопливо, бессвязно, как будто она пыталась скинуть с себя тяжелый, давящий груз признания.

— Хорошо! Хорошо! Я скажу. Мое зрение… это способность, полученная от особого артефакта, его мне в детстве подарил отец. Я не хотела! Но теперь я вижу… я вижу все. Любые энергии. Мана, мировая аура, искажения пространства… даже то, как рождаются артефакты. И людей… я вижу ауры людей, их эмоции, их суть. Они все разные, как отпечатки пальцев, никто не может скрыться.

Она перевела дух, глотая воздух короткими, прерывистыми глотками.

— Настоящего Гильома я видела лишь раз, на балу, несколько лет назад. Его аура… она была другой. Спокойной, ровной, вышколенной. Твоя — она… она совсем иная. Она золотая. Искрящаяся. Горячая. И в ней столько спрессованной, опасной силы. Я поняла, что ты не он, почти сразу.

Она посмотрела на меня, и в ее взгляде была уже не просьба, а отчаянная, почти животная мольба.

— Пожалуйста. Никому не говори. Ни о зрении, ни о… — она сглотнула, не в силах выговорить слова, — … обо всем остальном. Об том, что случилось. Отец… если он узнает, он убьет меня. Или чего похуже… Пожалуйста.

Я наблюдал за ней, за этой внезапной и полной трансформацией из уверенной в себе, любопытной аристократки в запуганную, дрожащую девчонку.

Ее тайна о зрении явно беспокоила ее, но панический, всепоглощающий страх разоблачения ее истинной, извращенной натуры был куда сильнее, примитивнее.

— Хорошо, — сказал я спокойно, опуская руку. — Твои тайны останутся в безопасности. Пока в безопасности и моя. Мы заключили договор?

Она быстро, почти истерично кивнула, ее волосы разметались по плечам.

— Да. Да, конечно. Я ничего не скажу. Никогда. Ни единого слова.

Я почувствовал, как плотное, колючее напряжение в маленькой комнате наконец немного спало, уступив место тяжелой, настороженной тишине. Я разжал пальцы левой руки, все еще сжимавшие новые браслеты. Они лежали на моей ладони, тяжелые и холодные.

— В знак доброй воли, — сказал я, вдевая в браслеты руки. — Это — «Хроника завершения кровавой войны». Исцеление и разрушение мана-связей в артефактах. Дай твою руку.

Она с опаской, медленно, протянула дрожащую руку. Я легонько коснулся ее запястья холодным металлом. Я сосредоточился, ощущая тонкую, но прочную связь с только что рожденным артефактом.

Легкое, прохладное покалывание пробежало по моим пальцам, и сеть золотых прожилок на черной поверхности браслета слабо, но заметно вспыхнула короткой белой вспышкой.

Синяки от моих пальцев на ее шее, красные и четкие, побледнели, стали желтоватыми, а затем исчезли без следа, будто их и не было, кожа вновь стала идеально гладкой и чистой.

Далия ахнула, коротко и тихо, прикоснувшись пальцами к своей шее, к тому месту, где только что были следы моего насилия.

— Спасибо, — прошептала она, и в ее голосе впервые за весь этот разговор прозвучала искренняя, не наигранная и не вынужденная благодарность.

— Не за что, — кивнул я. — Если что, меня зовут Мидас. А теперь иди. Я выйду через пару минут.

Она медленно, будто опасаясь, что я передумаю, что это ловушка, двинулась к двери. Отодвинула тяжелый железный засов с глухим скрежетом и приоткрыла дверь, впуская в комнату узкую полосу света из коридора.

На пороге она обернулась. Ее щеки все еще пылали румянцем, но в глазах уже не было паники, лишь сложная, густая смесь стыда, непогасшего интереса и какого-то нового, робкого, но живого ожидания.

— До встречи, — смущенно, почти неслышно бросила она, не глядя прямо на меня.

Я не сдержал улыбки. Широкой, уверенной, полной темного предвкушения и осознания того, что игра только начинается, и правила в ней оказались куда интереснее, чем я мог предположить.

— До скорой.

Я выждал пару минут, прислушиваясь к затихающим шагам Далии в коридоре, давая ей время безопасно раствориться в лабиринте дворцовых переходов. Только тогда я сам покинул душную кладовку.

В кармане мундира лежали браслеты, а в голове стоял густой осадок от этой странной, опасной и до неприличия возбуждающей встречи. Однако возвращаться к суровой реальности дворцовых интриг пришлось мгновенно.

Практически сразу же, как я сделал несколько шагов по пустынному коридору, из полумрака арочного проема возник мажордом. Его фигура, всегда безупречно прямая, казалась сейчас особенно жесткой.

— Господин фон Шейларон, — его голос прозвучал тихо, но с четким разочарованием. — Самовольное покидание церемонии награждения сразу после получения высшей имперской награды. Вы отдаете себе отчет в тяжести этого нарушения протокола и этикета?

Я уже надел маску человека, борющегося с внезапной физической немощью.

— Мои глубочайшие, искренние извинения… — начал я, вложив в голос легкую, но слышимую хрипоту. — Травма, полученная во время того инцидента в особняке Орсанваля. Ядро маны было повреждено и это повреждение дало о себе знать слишком внезапно. Мне потребовалось срочно изолироваться и перенаправить потоки, чтобы избежать коллапса.

Я добавил в голос одышку, заставил руку слегка дрожать. Легенда была правдоподобной — моя собственная, только что расписанная «героическая» история давала для нее прекрасную почву.

— О подобных проблемах со здоровьем следовало уведомить церемониймейстера заранее, — отчеканил он, но я заметил, как микроскопическая складка у его рта разгладилась, а лед в тоне немного подтаял, сменившись сухой констатацией. — Впрочем, учитывая обстоятельства вашего подвига… Ладно, забудем. Возвращаться в зал вам сейчас бессмысленно. Церемония по существу завершена, гости уже расходятся. Вы пропустили лишь формальную часть с поздравлениями.

Внутренне я позволил себе выдохнуть. Это было даже на руку — меньше лишних глаз и ненужных разговоров.

— Тогда, с вашего разрешения, я удалюсь в поместье для восстановления и приведения ядра маны в порядок.

— Это, к сожалению, невозможно, — мажордом мягко, но неумолимо парировал, его руки оставались сложены за спиной. — Его Высочество принц Лиодор выразил желание побеседовать с вами конфиденциально, без лишних свидетелей.

Внутри у меня все сжалось. Личная аудиенция. Что ему надо?

— Я, разумеется, к услугам Его Высочества, — ответил я, делая лицо почтительным, слегка усталым и готовым к полному сотрудничеству.