Демон Жадности. Книги 6

Глава 2

После того, как наполненный мировой аурой голос Инолы затих, она повернулась к нам, заложникам.

— Следом мы займемся вашим очищением. — голос Инолы прозвучал ровно и бесстрастно, как зачитывание приговора. — Первый этап. Ваша одежда — символ тщеславия, гордыни, мирского разложения и неравенства. Вы будете лишены ее.

Волна немого ужаса и возмущения прокатилась по залу. Аристократы, уже униженные и доведенные до состояния животного страха, инстинктивно отшатнулись, будто от удара плетью.

— Это неслыханно! — внезапно взревел седовласый барон с орденом на груди, его лицо мгновенно побагровело от ярости и унижения. — Я не позволю этим плебеям, этой бесовской шуш…

Он не успел договорить. Один из белых роб, не изменившись в позе и не проявляя никаких эмоций, плавно двинулся в его сторону. Барон инстинктивно выбросил руку, пытаясь сконцентрировать ману для защитного барьера, но без артефактов мало кто из дворян умел грамотно и достаточно искусно манипулировать чистой энергией.

Короткий, точный удар пятой алебарды в солнечное сплетение сложил его пополам с хриплым, свистящим выдохом. Двое других захватчиков молча, с механической эффективностью, взяли его под руки и принялись стаскивать с него расшитый золотой нитью и усыпанный мелкими самоцветами камзол, не обращая ни малейшего внимания на его стонущие, задыхающиеся попытки сопротивляться.

Это зрелище подействовало на остальных лучше любой долгой речи или угрозы. Леденящий, парализующий ужас сковал каждого. Женщины плакали, закрывая лица руками, мужчины стояли с остекленевшими, пустыми глазами, но никто больше не осмеливался на малейший протест.

Процесс был быстрым, безжалостным и методичным, как на конвейере. Нас заставляли раздеваться до гола под равнодушными, пустыми взглядами белых фигур.

Холодный, пыльный воздух разрушенного зала обжигал обнаженную кожу, но для большинства куда более жгучим и болезненным было чувство полнейшего, сокрушающего унижения.

Для меня, полтора года жившего среди военных, где в принципе не существовало понятий стыда, а до этого семь лет месяцами летавшего на относительно небольшом корабле с командой в сто человек и всего двумя гальюнами, подобное не было чем-то особо стеснительным.

Но ради сохранения образа я старался дышать часто и поверхностно, изображая на лице панический стыд.

Когда мы все встали, съежившись от холода и всепоглощающего позора, нам поднесли и сбросили на пол груду серой, жесткой на вид ткани.

— Носите это, — прозвучала бесстрастная, лишенная интонаций команда. — Познайте, каково жить в праведности и простоте, без губительной привязки к богатству и комфорту, который разъедает ваши души изнутри, как ржавчина.

Робы, если их можно было так назвать, были сшиты из грубой мешковины, колючей и неприятной на ощупь. Они безобразно висели на телах бесформенными мешками, натирая кожу в местах грубых, торчащих швов.

После невесомых шелков, мягкого бархата и тончайшего льна это тактильное ощущение было особенно неприятным. При этом контраст между их собственными, чистыми, идеально сидящими и, как я теперь понимал, функционально безупречными белыми робами и этим убогим тряпьем был еще одним молчаливым, но красноречивым уроком.

Следующим этапом стали наручники. Холодные, тяжелые манжеты из тусклого, неотполированного металла, на поверхности которых мерцали слабые, но отчетливые руны подавления.

Их с глухим щелчком защелкнули на запястьях каждого из нас. Ощущение пустоты и тяжести внутри мгновенно подтвердило догадку — стандартная блокировка мановых каналов. Типовая имперская модель для содержания Артефакторов-заключенных. Просто, эффективно и безотказно.

Раньше я бы только посмеялся, ведь на татуировки и способности Маски наручники не действовали. Но сейчас я временно стал почти обычным Артефактором, и наручники на мне работали также, как и на всех.

Нас рассадили на холодном, покрытом мелкой крошкой и пылью полу бывшего бального зала. Мрамор, когда-то отполированный до зеркального блеска, теперь был испещрен царапинами, покрыт осколками стекла, пеплом и засохшими пятнами.

Все сидели, прижавшись друг к другу в тщетной попытке согреться в тонких, колючих робах, наши закованные в холодный металл руки беспомощно лежали на коленях.

Именно в такой позе, дрожа от пронизывающего холода и всепоглощающего унижения, мы и встретили первые лучи рассвета, медленно пробивавшиеся сквозь зияющие дыры в потолке.

С наступлением утра и приходом солнечного света, не принесшего, впрочем, никакого тепла, к нам подошли двое захватчиков с большим походным котелком.

Без единого слова, с тем же каменным спокойствием, они начали раскладывать по деревянным, некрашеным мискам порции серой, непривлекательно пахнущей массы. Простая каша на воде. Ни крупинки соли, ни малейшего намека на масло, специи или сахар.

— Это что за отбросы? — прошипел молодой графчик с острым подбородком, сидевший рядом со мной, его бледное от недосыпа лицо исказилось гримасой брезгливости. — Этим свиньям не подают! Я не буду это есть!

Он с силой, с размаху оттолкнул от себя миску. Деревянная чашка перевернулась, серая, клейкая жижа медленно растеклась по грязному полу, образуя неприглядное пятно.

Белая роба, раздававший еду, не сказал в ответ ни слова. Он просто замер, на мгновение посмотрел на графа, затем перевел свой пустой взгляд на разлитую кашу. Затем так же молча развернулся и пошел дальше, продолжив обход и оставив молодого аристократа без еды. Тот сидел с открытым от изумления и нарастающего осознания ртом, не в силах вымолвить ни слова. Урок был усвоен без единого удара, крика или угрозы.

В полдень, когда утренний холод окончательно сменился дневным теплом, хотя для обычных людей в робах все равно было зябко, в зал снова, словно призрак, вошла Инола.

Она остановилась перед нами, сиявшая в своей безупречной, чистейшей белизне, на фоне наших грязных, замызганных, съежившихся фигур в убогих серых мешках.

— Вы познаете на себе благодать и освобождающую силу самоотречения, — начала она, и ее голос, лишенный всякой эмоциональной окраски, тем не менее звенел непоколебимой, абсолютной убежденностью. — Богатство, комфорт, украшения, изысканная пища — все это суть яды для бессмертной души. Они привязывают вас к миру иллюзий и материи, заставляя желать все большего и отравляя изначальную чистоту вашего духа. Вы копите материальные блага, но безвозвратно теряете благодать Высшей Сферы.

Она медленно обвела взглядом зал, ее холодные глаза задерживались на бледных, испуганных, опустошенных лицах.

— Ваши драгоценности, ваши замки, ваши изысканные яства — все это лишь балласт, тянущий вас вниз, в тлен и разложение. Только сбросив его, вы сможете взлететь к истинным высотам. Истинная сила проистекает не из количества накопленного золота, а из чистоты намерений и несгибаемой силы духа. Аскеза, добровольное отречение от мирского — это самый короткий и верный путь к Истине. Голод закаляет волю. Лишения очищают разум от суеты. Простота и умеренность открывают канал для восприятия истинной, неискаженной реальности, не обремененной греховными желаниями и страстями. Вырвите из своих сердец привязанность к вещам и комфорту, и вы неожиданно обретете могущество, которое не купить и не завоевать ни за какое золото этого бренного мира.

Я слушал ее, стараясь сохранить на лице маску подобранного, почти благоговейного внимания, но внутри меня все буквально кипело от молчаливого возмущения.

Серые, закопченные стены разрушенного зала, колючая, пахнущая пылью роба на теле, противная пустота и легкое подташнивание в желудке от той бурды, что нам выдали за еду — все это складывалось в гротескный, унизительный фарс.

Аскеза? Очищение? Да они просто цинично и методично издевались над нами, ломая волю через систематическое унижение.

«Отрекись от богатства, и обретешь истинную силу», — вещала она своим безжизненным голосом. Глупость несусветная. Я не был гедонистом, но я был прагматиком.

Комфорт — не враг, а эффективное топливо для продуктивной деятельности. Именно желание сохранить свой корабль, свою команду, свое «Небесное Золото» заставляло меня идти на обдуманные риски, планировать абордажи до мелочей, день и ночь совершенствовать тактику, а после присоединения к Коалиции — развивать свое подразделение и добиваться новых высот.

Удобная каюта, позволяющая выспаться перед боем, качественная еда, поддерживающая силы, надежное снаряжение — это не балласт, а критически важная основа, которая позволяет мозгу думать о стратегии и выживании в долгосрочной перспективе, а не о сиюминутном поиске куска хлеба или укрытия от ветра.

Убери этот фундамент — и любой, даже самый сильный человек, неминуемо превратится в загнанного, изможденного зверя, думающего лишь о базовых инстинктах. Какая уж тут «сила духа» или «прорыв»?

А ее бредовые рассуждения насчет прорывов через самоограничение… У меня внутри все сжалось в тугой, горячий комок ярости. Я ясно вспомнил целые горы пустых флаконов от препаратов маны, астрономические счета, которые я регулярно оплачивал, чтобы бойцы моего «Желтого Дракона» могли шаг за шагом подняться со Сказания до Хроники.

Я помнил каждую потраченную монету, каждую крупицу драгоценных ресурсов, вложенную в их усиление и экипировку. Это был всегда трезвый, холодный расчет, инвестиция в надежный актив, а не какая-то медитация в голой пещере!

Ее слова воспринимались как плевок в лицо всему, что я делал с полной отдачей и упорством.

Я сидел, стиснув зубы до боли, и заставлял себя периодически кивать с подобающим случаю выражением наигранного просветления, но мысленно уже составлял развернутый список язвительных комментариев и уничтожающих контраргументов, которые высказал бы ей при первом же удобном случае.

Но вот в этот самый момент ее монотонный, как заевшая пластинка, голос произнес нечто, что неожиданно задело во мне какую-то глубоко запрятанную струну.

— … и вся ментальная энергия, вся сила воли, что вы ежедневно растрачиваете на бессмысленную погоню за новым платьем, на пустые дискуссии о сортах вина, на бесконечный выбор яств для своего стола — вся она безвозвратно уходит в песок. Она не возвращается к вам, не накапливается. Она лишь опустошает ваш внутренний резервуар, оставляя после себя лишь тягу к еще большему, создавая вечный, неутолимый голод души, который невозможно насытить никакими мирскими благами.

Я почти физически ощутил, как что-то щелкает в глубине сознания. Внезапно, с кристальной, почти пугающей ясностью, я представил Шарону де Барканар. Ее сокрушительную силу, ее абсолютную власть, ее уровень Эпоса, который она носила как вторую кожу и которого добилась благодаря Маске, пусть и копии. И я подумал о том, сколько ментального времени, сколько нервной энергии и сил я ежедневно, ежечасно тратил на обслуживание своей Маски. На поиск золота, на сложные подсчеты оставшегося ресурса, на постоянный, изматывающий, фоновый страх перед неминуемым концом, который висел надо мной дамокловым мечом. Вся моя жизнь, все мои мысли и помыслы уже много месяцев по сути крутились вокруг одной-единственной цели — накормить ненасытного Золотого Демона. Это и был мой собственный «вечный голод». И он был куда более изнурительным и поглощающим, чем любая добровольная аскеза.

А что, если… что если эти фанатики в своем фанатизме не совсем сумасшедшие? Что если их путь — это не просто слепая вера, а некий альтернативный, извращенный, но все же метод управления ключевым ресурсом?

Не внешним — золотом, артефактами, — а внутренним? Собственной волей, вниманием, ментальной силой? Если перестать тратить себя на изматывающую погоню за тем, что в итоге все равно превратится в прах… может, эта энергия и правда останется внутри? Сконцентрируется, как вода в резервуаре?

Сама эта мысль была чужеродной, еретической для моего сугубо прагматичного ума, привыкшего к четким материальным расчетам. Но она, как острая заноза, глубоко засела в сознании.

Я смотрел на Инолу, и теперь ее неподвижная, как изваяние, фигура, ее спокойный, лишенный страстей голос вызывали у меня не только привычное раздражение, но и странное, настороженное любопытство, смешанное с отторжением.

А что, если ради обретения той самой настоящей, не зависящей ни от чего силы, ради той самой лучшей, свободной жизни, о которой она с таким пылом говорит, и впрямь стоит отказаться ото всего? От золота, от комфорта, от самой этой вечной, изматывающей гонки по кругу?

Эта мысль висела в моем сознании несколько мгновений, звенящей, обманчиво чистой нотой, сулящей неведомое доселе освобождение. Отказаться от всего бремени. Перестать вести изматывающую борьбу на всех фронтах.

Позволить этой тихой, уверенной силе унести себя в какое-то иное место, где не будет ни вечного голода Маски, ни этого гнетущего страха перед истощением, ни изнурительных, отнимающих все силы расчетов. Просто… тишина и покой.

Сила через полное отречение. Это звучало до примитивного просто. До абсурда логично.

Я с глубоким, почти благоговейным вздохом повернул голову, инстинктивно желая разделить этот миг мнимого прозрения с другими несчастными душами в зале. И мое внезапно просветленное настроение наткнулось на нечто, от чего внутри все резко и неприятно оборвалось, словно я сорвался с обрыва.

Я увидел их лица. Десятки лиц. И на всех — от бледного графа до поседевшего, покрытого шрамами военачальника — было отштамповано одно и то же выражение. Та же блаженная, умиротворенная улыбка, те же широко раскрытые, слегка влажные глаза, безраздельно устремленные на фигуру Инолы.

В них читалась искренность. Полное, безоговорочное внимание. Но сквозь эту пелену проступала пугающая пустота, какая-то стеклянная, неосознанная тупость стадного животного, готового послушно следовать за пастухом куда угодно, даже на убой.

Это был не результат осознанного выбора, не интеллектуальное согласие с доводами. Это было тотальное, гипнотическое поглощение. Стадный инстинкт, возведенный в абсолют и доведенный до совершенства.

Меня будто окатили ведром ледяной воды. Тошнотворная, густая волна отвращения и осознания подкатила к самому горлу. Мои рассуждения о правильности доводов Инолы промелькнули перед высленным взором еще раз и я понял, что это был просто бессвязный, непоследовательный бред.

Это было противно самой природе разума. Мой собственный рассудок, всего секунду назад готовый принять их догму как свое спасение, взбунтовался против этого отупляющего зрелища.

Я резко, почти инстинктивно, отдернул взгляд, уставившись в узкую, темную трещину на мраморном полу рядом со своими коленями. Дыхание на миг перехватило, в груди что-то холодно сжалось.

Что, черт возьми, только что произошло? С чего это я, Мидас, чей цинизм был выкован годами пиратских абордажей, дворцовых интриг и военной рутины, вдруг готов был бросить все и без оглядки последовать за какой-то юной фанатичной девчонкой в белой робе?

Я заставил себя сделать несколько глубоких, максимально незаметных вдохов и выдохов, выравнивая сбившийся пульс. Отбросил все эмоции.

Инола все еще говорила. Ее голос все так же ровным, гипнотическим потоком лился в сознание, заполняя собой все уголки. Но теперь я слушал уже не сами слова и их смысл, а сам звук.

И я ощущал не только вибрации ее голосовых связок. Я чувствовал ту самую тяжелую, вязкую субстанцию — мировую ауру. Она витала в воздухе плотной, невидимой паутиной. Раньше я наивно полагал, что она просто служит усилителем, делая артефакты сильнее, а голос — пронзительнее. Но теперь, мысленно отстранившись, я уловил нечто куда более сложное и опасное.

Она не просто произносила слова. Она вплетала в свою речь мировую ауру, обращающуюся в сложные паттерны, подчиняющиеся определенным ритмам и резонансам, которые на глубинном, подсознательном уровне ложились на психику слушателя, как идеально подобранный ключ к замку.

Это было тонкое, изощренное, многослойное внушение. Она не приказывала верить. Она искусственно создавала такую атмосферу, такую эмоциональную среду, в которой слепая вера и отречение казались единственно разумным, единственно приятным и желанным выходом из тупика.

Она предложила легкое облегчение, и мой собственный разум с готовностью ухватился за эту соломинку.

Вот оно. Не божественное откровение, не непреложная истина. Банальная, хоть и высочайшего уровня, манипуляция. Использование силы Эпоса для промывки мозгов.

Ледяные, всевидящие глаза Инолы медленно скользнули по залу, выискивая малейший признак неповиновения. Я не мог ни на секунду рисковать, чтобы она заметила резкую перемену в моем внутреннем состоянии.

Я опустил голову еще ниже, снова натянув на себя ту самую блаженно-пустую маску, что была на других лицах, и поднял на лекторшу сже снова полное восторженного осознания лицо.

Вот только была проблема. Я очнулся от забытья ее внушения, осознал его, но это не значило, что я обрел к нему иммунитет. Я уже чувствовал, как ее слова снова начали проникать в разум вопреки моей воле, и превращаться в логичные, безупречные конструкты, ломающие мои взгляды на реальность и меня самого.

С этим нужно было срочно что-то сделать.