Было записано

Глава 25

Коста. Моздок-Екатеринодар, весна 1843 года.

Ушиблен лошадиной головой до сотрясения мозга. Не конского, а моего. Диагноз — врагу не пожелаешь. Сказать кому, помрет от смеха. Во всяком случае, лекари в Моздокском госпитале еле пережили это известие. На меня ходили смотреть, как на диковинку. Оценив мою забинтованную голову, хохотали, не таясь. Еще и знакомых из города приводили. Такая себе экскурсия!

Другая категория посетителей — кордонное и линейное армейское начальство. Этим было не до смеха. Кинулось ко мне с уговорами не раздувать историю с продажей пороха горцам. Обещало звезды с неба и азовскую тараньку. Все они одним миром мазаны, эти отцы-командиры. Веры вам — ни на грош!

Заявился и мой главный начальник. Блестящий золотым аксельбантом барон Вревский. Оценил мой вид, поморщился от шрама на лице. Ни слова не сказав, удалился. Хотя, думаю, его так и подмывало обозвать меня отрядным бедствием и истребителем батальонного начальства. Наверное, пошел придумывать, как бы половчее упечь меня снова в солдаты или спровадить на небеса раба Божьего Константина. Не фиг путаться под ногами, бывший разведчик! И без вас забот — полон рот!

Не угадал. Вревский вдруг передумал. Развернулся и снова подошел. Склонился надо мной и тихо произнес:

— Ваша программа, Константин, принята в Петербурге. Да-да, не думайте, что вас не услышали тогда, на совещании в Владикавказе. Принято решение прекратить активные действия и дополнить военные мероприятия политическими мерами[1]. У вас есть что дополнить?

— Припекло? — прохрипел я. — Не знаете, что дальше?

Вревский закатил глаза.

Мне его ужимки были до одного места. Устал. Озверел. Не верю. Не хочу.

— Офицерский чин и отставка. Без этого разговора не будет!

— Намек! Хоть что-то мне дайте!

Я завис в паузе. Голова начала болеть все сильнее. Черт с ним! Будь, что будет!

— Нельзя ходить на Дарго! Нельзя! Запомните и передайте: нельзя!

— Почему?

— А в чем смысл?

— Это же столица гор!

— Вы там были⁈ Столица, скажете тоже… Деревушка в котловине. Расспросите князя Илью Дмитриевича Орбелиани. Подполковника Снаскарева. И еще 20 человек, которых я оттуда вытащил. Это ловушка! Приманка! Залезть легко — выбраться трудно[2].

— Я не понимаю…

— Ступайте! Я устал. Все разговоры потом. Все подсказки — потом. Сперва эполеты…

Вревский крякнул от досады.

— Я понял! Постараюсь донести вашу мысль в меру своих возможностей. А пока единственный аванс, который в моей власти. Двухмесячный отпуск по контузии.

— Благодарю.

Вревский ушел. Я внутренне перекрестился: скатертью дорога. Любые посланцы от Чернышева мне были как серпом по известному месту…

Были посетители и приятные. Казаки приезжали с гостинцами. Брат Федор Торнау, которого нынче писари окрестили Торновым (он мне со смехом поведал сей анекдот), заехал проведать по пути на Лабинскую Линию. От купца Улуханова часто присылали достойный шахиншаха обед. Соседи по палате были в восхищении. Все было отлично. Но…

Я ждал Тамару. Отчего-то она все не ехала и не ехала. Терялся в догадках.

Наконец, свершилось. Жена соизволила прибыть, да не одна — с целой толпой. Явилось, не запылилось почти пол Тифлиса. С детьми, родственниками, слугами. Настоящий табор! Сонный Моздок всколыхнулся. Не успел он заскучать с прошлого года, когда его лишили статуса уездного города и перестали приезжать следующие в «экспедиции» важные господа по причине запрета активных действий, как нагрянула группа поддержки Косты Оливийского, лошадиной головой в голову ударенного.

Приход их был обставлен с таким шумом, что будь я даже в коме, и то наверняка бы проснулся. Они — Тамара, Соня, Бахадур, Вероника, Манана, Ваня, Малхаз, старший Орбелиани, братья Гуриели — будто на параде, громко печатая шаг, ввалились в палату. Не обращая внимания на шиканья санитаров, тут же все возопили, взмывая руки к небесам. Я даже подняться с кровати не успел, как был уже обнят со всех сторон дружным семейным кругом. Ничего особо различить не мог. Все громко меня приветствовали. Только и успевал, что вертеть головой, ловя очередной поцелуй. Неизвестно, сколько бы продолжалось все это, если бы Орбелиани не взял управление в свои руки.

— Всё! Всё! — зычным голосом перекрыл он общий шум. — Успеем еще наговориться.

Все прислушались, затихли.

— Давай, собирайся! — улыбнулась Тамара.

— Куда? — я удивился. — Я же еще не здоров.

— Ты никогда не здоров, как я тебя навещаю, — подколола супруга. — Все думала, как тебя окрестить? Быть тебе отныне Cicatrice-au-visage.

— Лицо со шрамом? Нет, лучше Scarface!

— Хотя в этот раз ты сам себя превзошел! — продолжала неугомонная супруга.

— Тамара!

— Все знают, как ты получил сотрясение! Уже не тайна!

Все, в подтверждение, засмеялись.

— Ладно! Давайте, давайте! Издевайтесь! — я начал бурчать. — Ради такого, конечно, стоило сюда приехать!

— Конечно! — подтвердила супруга. — Чего лежишь? Я же сказала: собирайся!

— Куда⁈

— Мы дом сняли. Там сегодня переночуешь. Завтра вернем обратно. Я договорилась.

— Сразу предупреждаю, — я посмотрел на Григола Орбелиани, — мне пить нельзя!

— И это знаем! — успокоил меня князь. — Ничего, мы за тебя выпьем!

Что он имел в виду? Что выпьют за мое здоровье или за мою долю тяжкую? Пояснений не дождался. Смысл? Сделают и то, и другое.

Вот так я и попал за большой стол в одном из моздокских купеческих домов. Усадили на почетное место. Я подумал, что имею полное право воспользоваться своим болезненным положением. Вел себя, почти как ребенок. Ну, или как падишах. Только что с ложечки не кормили. А так стул рядом со мной стал своего рода приемным. Никто долго на нем не задерживался. Все подходили по очереди, усаживались, рассказывали про новости. Тамара, как и полагается жене падишаха, сидела с другого бока с Соней на руках.

Первой отчиталась она. На вопрос — что творится? — ответила, что все в порядке. Больше ничего не смог вытянуть из неё. Только отметил про себя, что что-то недоговаривает. Что-то её все-таки беспокоит. Пристал с ножом к горлу. Но женушка с легкостью отбила все мои нападки.

— Ты головой слаб! — усмехнулась она. — Поэтому и мерещится.

Тут нас прервала Вероника. Её распирало больше всех: такое приключение пережила. Все рассказала. Большую часть на греческом. Я признался про себя, что у неё талант к языкам не в пример выше моего, на несколько порядков. Так она бойко уже щебетала. Слушая и наблюдая за ней, я вдруг подумал, что вполне возможно, что как-то промелькнувшая у меня прежде в голове мысль о том, что она со временем переплюнет Тамару, тоже имеет солидные основания. Она, рассказывая мне про свою жизнь, уже, я это чувствовал, что-то скрывала. При этом лисье выражение не сходило с её прелестного личика.

— О чем она умолчала? — я опять пристал к жене.

Жена улыбнулась.

— Заметил?

— Я столько лет с тобой живу. Конечно, заметил! Что она там вытворила?

— Да, ничего не вытворяла! В том то и дело!

— Ну, конечно! Само так вышло!

— Да! Само! Она не старалась!

— О чем речь-то? Не томи уже, Тома!

— Ну… — жена потупилась, сдерживая смех.

— Тамара! Мне нельзя возбуждаться и нервничать! — пригрозил я.

— Ой! — вздохнула жена. — В общем, Янис забыл дорогу в татарский аул к своей зазнобе!

— Грехи мои тяжкие! — я рассмеялся. — Умут в шоке, Мария довольна?

— Оба довольны. Тоже веселились, наблюдая. Нет причин быть в шоке. Дети же.

— Не скажи! — я покачал головой. — Такие, как ты и она… Один раз увидишь и на всю жизнь!

Тамара вспыхнула, наклонилась, поцеловала меня.

— Спасибо, любимый! Это так приятно слышать!

Подошла Манана забрать Сонечку.

— Я очень рад, Манана, что ты с нами! — сказал я.

— И я, — ответила Манана. — Вы даже не представляете, как я рада и счастлива!

Я Тамаре кивком указал на Бахадура. Тома кивнула в ответ.

— Не скрывают уже.

Манана поняла, о чем речь, покраснела.

— И этому я рад! — успокоил я её. — И как вы решили?

— Что? — не понимала Манана.

— Ну, я не знаю… Свадьбу, например, может, сыграем.

— Не нужно! — улыбнулась Манана.

— Как так⁈

— Мы не дети. Потом… я не перейду в его веру. Он не перейдет в нашу. Нам это не нужно. Нам хорошо вместе. Этого достаточно.

— Но люди что скажут?

— Коста, — грустно усмехнулась Манана, — мне плевать, что они скажут. Я вдова. Он тоже никем не связан.

— Хорошо! — улыбнулся я.

Манана отошла. Я посмотрел на Тамару.

— Что? — она удивилась.

— Как что⁈ Не по-твоему выходит! Ты же хотела их поженить! И ты смиришься⁈

— Ты и с обычной головой плохо соображал, — жена начала хихикать, — а с больной — совсем плох!

— Я тебе всыплю!

— Я и поженила их! — жена вняла угрозе. — А то, что под венец не пойдут, так Манана права. Не дети. Главное, что живут вместе и счастливы! И никто их не осудит! Меня все устраивает!

— И Бахадур…?

— Нет! — жена поняла, о чем я собираюсь спросить. — Прекратил свои набеги!

— Тифлис вздохнул с облегчением? — улыбнулся я.

— Мужская часть — да, — жена рассмеялась. — Женская, наверное, горюет!

Тут подошел и сам «виновник торжества».

— А я все знаю! — сказал алжирцу, незаметно кивнув в сторону Мананы.

— Да, да! — признался друг, улыбаясь.

— Ты счастлив?

— Да! Она — хорошая женщина!

— Бахадур! — я наклонился к нему. — Ты же понимаешь, что твоим приключениям конец?

— Конечно! — пират удивился вопросу.

— И что? Прямо вот больше не будешь по крышам убегать от чужих мужей?

— Друг мой! Я устал бегать. Я хочу покоя. А с Мананой я получил все, что хотел. Если бы ты знал, — тут знойный бербер не удержался, — что она вытворяет в постели!

— Бахадур! — я даже покраснел.

— Да ладно тебе! Будто я не слышал, что вы с Тамарой творите⁈

— Да ну тебя!

Пират рассмеялся.

Потом подошли братья. Поблагодарили за идею бизнеса с Умутом.

— Думаете, получится? — спросил.

— Так сразу и не скажем, — мудро рассудили братья. — Посмотрим. Умут скоро должен будет все подготовить. Мы завтра как раз отсюда опять прямо в Одессу поедем. Там договорились встретиться. Там уже окончательно все решится.

— Вы вот о чем подумайте, братья… В Тифлисе апельсины не особо и нужны. Своих фруктов хватает.

— Эээ… — замычали испуганно новоявленные бизнесмены.

— Спокойно! Я не закончил. Остаются русские войска. Госпитали. Гарнизоны на Черноморском побережье. Везде цинга. Так что — удачи! Дай-то Бог!

— Дай Бог! — кивнули братья, обрадовано зашушукавшись.

Покончив с «аудиенциями», всю оставшуюся ночь предавался веселью. И даже несмотря на то, что ничего не пил, все равно опьянел от небывалого ощущения счастья, умиротворения, веселья, любви. В конце не удержался, попросил налить мне вина на пару глотков, сказал короткий тост.

— Сколько бы человек не мотался по свету… В поисках ли счастья, по делам ли — неважно. Важно, что он всегда должен возвращаться в семью. Потому что, если человек умен, то он должен понимать, что нет ничего важнее на свете семьи! За всех нас! За нашу большую семью, которая, может, и сложилась случайно и неожиданно… Из людей разных, непохожих друг на друга. Но — сложилась! И теперь все мы, такие разные и непохожие, умрем друг за друга. Потому что только так поступают люди в настоящей семье!

…На следующий день меня вернули в госпиталь. Гости разъехались. Остались лишь самые близкие. Планировали тронуться в путь через неделю, когда врачи разрешат мне покинуть госпиталь. Но что-то пошло не так…

Явился вдруг в лазарет командир Моздокского казачьего полка — редкостный грубиян. Пришел в мою палату. Не назвав своего имени, гаркнул:

— Ну-ка, хлопцы! Освободили помещение! Мне с нашим героем побалакать треба! А ты, грек, сиди-сиди. Я по твою душу.

Полковник подхватил стул, перенес его к моей постели, уселся, прочно утвердившись и расправив, чтобы не мешало, висевшее на черкеске оружие. Скептически осмотрел меня с нескрываемой насмешкой.

— Хороша у тебя рожа! Казачья!

Я закашлялся.

— Чё заалел як красна девица?

— Прошу прощения, Ваше высокоблагородие! Чем обязан?

Казачий командир поскрёб ногтем висок.

— Каким должен быть казак? — спросил меня и наклонился, заглядывая в глаза.

Я терялся в догадках, что означает сия сцена. Не дождавшись моего ответа, полковник начал перечислять:

— Казак должен быть исполнительным по отношению к начальству, лихим и расторопным в походе, сметливым, толковым и точным при исполнении поручений и заботливым к своему коню. Конь казаку — и оружие, и помощь, и товарищ.

Полковой командир со значением посмотрел на меня: мол, все понял?

— Господин полковник, ценю и уважаю казачество. Но какое отношение ко мне имеет ваше столь точное определение? Я в пехоте служу.

— Вот и я думку гадаю, на кой черт ты мне сдался⁈

— Эээ…

— Не экай мне тут! — рявкнул полковник. — Говори, как на духу: пойдешь в казаки⁈

Я замер. Что за дебильный разговор? Может, полкану, как и мне, тоже от лошади досталось? Копытом, например, лягнула по темечку?

— Прошу прощения, ваше высокоблагородие, как-то не задумывался над такой возможностью.

— А ты подумай! — ответил мой собеседник, вставая. С высоты своего немалого роста припечатал. — Я еще вернусь!

Я не просто подумал. Всю голову сломал, зачем меня в казаки вдруг стали агитировать? Что за странный фортель выкинула моя судьба? Неужто где-то там, на небесах, вспомнили, что Константину Спиридоновичу Варваци суждено погибнуть через 10 лет в звании хорунжего? Черноморского казачьего войска хорунжий, не Терского — так было в документах. Выходит, не о чем нам говорить с моздокским полковником? И зачем вообще мне в казаки? Я на гражданку хочу. В отставку. Тамаре под бочок. Навоевался!

Завеса над причинами таинственного визита приоткрылась быстро. Буквально на следующий день. В Моздок примчался наказной атаман Черноморского казачьего войска, Николай Степанович Завадовский. Хоть и не из знатных, и роду самого незавидного, из простых казаков, но большая шишка на Кавказе, вся увешанная орденами. Чудны дела твои, Господи! Генерал-лейтенант, загоняя коней, поспешал из самого Екатеринодара, чтобы почтить визитом подпрапорщика! Разве бывает такое⁈

Прибыл он не один. Взял с собой отставного войскового старшину Александра Лукича Посполитаки. Не иначе, группа поддержки в одном лице. Зато в каком! С первого взгляда видно: этот казачий грек или греческий казак — тот еще жук. Жучара каких поискать!

Заявилась в больничку эта парочка без лишней помпы. Прошли ко мне в палату и давай меня уговаривать в казаки идти. Я ничего не понимал.

— Не хватает в казачьем войске, — заливался соловьем атаман, — грамотных офицеров. Разрешено нам таковских переводить к себе из армии с прибавлением в чине.

Завадский, видя мое недоумение и растерянность, быстренько разговор свернул.

— Ты, хлопчик, погутарь с Лукичем. Он тебе все растолкует. Я все ж генерал-лейтенант, хоть батька и был овчаром. Мне не по чину тоби умовляти!

Атаман нас покинул. Его ждал богатый стол и кизлярка с чихирем у моздокского казачьего полковника.

Я перевел дух. Кавалерийский наскок черноморцев меня несколько выбил из колеи.

— Александр Лукич! Как грек — греку, растолкуй ты мне, что все это значит? То терцы ко мне заявились, теперь — вы…

— Цесаревич! — внушительно пробасил Посполитаки.

— Что — Цесаревич⁈

— Цесаревич является августейшим шефом казачьего войска.

Я умоляюще сложил руки. То, что наследник — главный русский казак, для меня не секрет. Но это не объясняло, с чего вокруг меня атаманы загарцевали. Или… Не может быть! Неужели припомнил Александр Николаевич мое участие в его лондонской любовной интрижке? Или без Тамары не обошлось⁈ Ну, фифа, ты у меня дождешься!!!

Я оттер внезапно выступивший пот со лба. Посполитаки смотрел на меня с доброй усмешкой.

— Навел про тебя справки. Как любит говорить мой атаман, дюже богато у тебя талантов, грече, и связями не обделен! Нам такой человек пригодится. Но — по порядку. С Ильей Дмитриевичем Орбелиани знаком? Можешь не отвечать. Знаю-знаю о твоем участии в его судьбе. Подфартило князю с тобой, ой, подфартило! Ныне он из Петербурга приехал в Ставрополь, в главный штаб всего казачьего войска. Привез цыдулю, да непростую. Личное послание Цесаревича наказным атаманам порешать вопрос с неким подпрапорщиком Варваци. Забрать его к себе в казачество и исполнить все желания. Каково⁈ Понимаешь теперь, отчего все так всполошились? Так что давай, выкладывай: чего тебе надобно, старче? А мой командир, Николай Степанович, побудет для тебя золотой рыбкой.

— В отставку хочу. Ни мундира, ни пенсии мне не нужно.

— Понятно. Про твой конфликт с Его Светлостью князем Чернышевым мне также известно. Не выпустит тебя военное министерство. Выходит, только в казаки тебе и дорога.

— Чем же мне поможет сей переход?

— А тем, мой друг, что у нас пока самоуправление. Собираются принять Положение о Кавказском линейном казачьем войске. Лишат нас былой самостийности. Но то когда будет?[3] А пока просьба об увольнении из воинского казачьего сословия подается непосредственно Наказному атаману. Выйти из службы можно при следующих условиях: иметь не менее 17 лет отроду, отказаться от пользования станичными землями, уплатить все недоимки, не состоять под судом. Это — если ты казаком родился. А если приписан из армейских с оставлением при кавалерии аль пехоте, тут и вовсе плевая история. Ты подпрапорщик? Значит, перейдешь к нам хорунжим. Месяц-другой выждем — напишешь прошение. И свободен. Завадовский чинить препону не станет. Для него исполнить просьбу наследника престола — как бальзам на душу. Очень любит Николай Степанович угождать старшему начальству. Редкий талант! А кто ж у нас главнее августейшего нашего шефа и будущего Императора⁈

— Государь!

— Будет Его Величество с хамсой возиться!

Я позволил себе не согласиться. Наш царь обожает мелочную опеку. Уверил себя — до религиозного фанатизма, что все видит, все слышит. На деле не контролирует ничего! Вокруг его власти громоздится огромная куча злоупотреблений, пока он вникает в карьерные перипетии какого-нибудь поручика! Вслух подобное кощунство, естественно, произносить нельзя. А, может, и правда Государю уже не до меня? Вычеркнул из списка перспективных и думать обо мне забыл? Я — только за!

— Как быть с Чернышевым?

— Его светлость очень интересуется казачьим вопросом. Много сил приложил, чтобы придать нам вид регулярного войска. Но в кадровых вопросах мы пока сами себе паны.

— Александр Лукич! Я все более-менее понял. Растолковал ты мне и мотивы скрытые, и желания ваши. Но ты и меня пойми. Меня уже раз обманули. Пообещали с три короба, да наврали. Если бы слово сдержали, не было бы сегодня нашего разговора.

Посполитаки кивнул.

— Не удивил. Так себе и рисовал наш разговор. И Завадовскому подсказал. Он сперва меня одного хотел отправить к тебе. Но мне бы ты точно на слово не поверил, хотя я нынче по коммерческой части и слово свое ценю на вес золота. Вместе поехали. И загодя все бумаги подготовили, — Посполитаки открыл бювар для бумаг, который до этого держал под мышкой. Вынул три документа. — Вот твое прошение о переводе. Только подписать. Вот прошение об отставке. Только подписать. А вот приказ о твоем увольнении. Уже подписан. Осталось лишь дату поставить. Ну, как? Теперь поверил?

— Да, — еле выдавил из себя, забирая дрожащими пальцами бесценные для меня документы.

У меня в голове не укладывалось, что вот так, одним щелчком пальца, решились все мои проблемы. Ну, как решились? Проблем осталось море, задач — еще больше. Зато снова с семьей. И через пару месяцев вольная птица! Лети, куда хочешь, Коста!

— Согласен? — на всякий случай уточнил Посполитаки. — Можешь не отвечать. Сам вижу: рад! А я рад знакомству. Надеюсь его продолжить. О, грече, мы с тобой таких дел наворочаем! — я взглянул недоуменно. — Ни слова больше! Приедешь в Екатеринодар, получишь увольнение. Тогда и пошепчемся.

— А вот и я! — раздался задорный голос моей жены от порога. — Только посмотри, кого я к тебе привела⁈ — Тома осеклась на слове, заметив Посполитаки. — Ой, простите, мы помешали?

— Уже ухожу, мадам! Вы очаровательны! Завидую вашему мужу! — раскланялся старый пройдоха и, пожав мне руку на прощание, исчез, как джин из лампы, исполнитель желаний.

Вместо него палату заполнил собой Илико! Да, да, ворвавшийся в комнату князь был так энергичен, так жизнерадостен и прекрасен, что, казалось, заполнил собой все пространство.

Мы обнялись.

— Немедленно объяснитесь! Что за заговор⁈ Что все это значит⁈ — я не смог удержаться. Слишком все было неожиданно и великолепно!

— Казаки были? — тут же уточнил Илюша.

— Еще какие! Сам Заводовский.

— Я, брат, такое дело провернул… Э, Тамара Георгиевна подсказала… Тьфу! Немного волнуюсь. Сейчас тебе все по полочкам разложу.

Я уселся на кровать, приготовившись слушать. Тамара — рядом. Прижалась теплым мягким боком. Приобняла и стала успокаивающе поглаживать меня по спине. Очень кстати. Сердцу хотелось вырваться из груди.

— Меня вызвали в Петербург к Государю. Награждать. За стойкость и мужество в плену. Наша главная тифлисская красавица, твоя супруга, вручила мне письмо к Цесаревичу…

— Тома? — изогнул я бровь и обернулся к жене. — Почему промолчала?

— А если бы не вышло⁈ К чему болтать раньше времени!

— Могло, могло, Коста, не получиться, — выступил в защиту жены князь. — В Ставрополе, по дороге в столицу, меня Траскин пугал всеми карами, если я про твою роль в моем освобождении расскажу Императору. Дальше — больше. Сам Чернышев в Петербурге меня пытался застращать. «Я вам приказываю, как ваш главный начальник, не касаться подробностей на высочайшей аудиенции!» — спародировал Илико старческий голос военного министра. — Ослушаться не мог. Но про Цесаревича-то он и не подумал. Я к Его Высочеству. Принял ласково. Расспросил обо всем. Взял письмо от Тамары Георгиевны. И так развоевался! Так на Чернышева ругался! И сразу к столу. Написал наказным атаманам: прошу войти в положение бедного подпрапорщика, не раз оказавшего мне важные личные услуги. Привез бумагу в Ставрополь. Все давай меня пытать: что хочет наш герой? Чем ему угодить? Ну, и понеслись. Наперегонки. Кто кого обскачет. Выходит, гонку выиграл Завадовский?

— Да! Перейду к черноморцам.

— Ох и хитер, кубанский атаман! Все простым прикидывается, безобидным. А когда надо, он впереди всех!

— Главное для меня — не к кому перейти. Главное — сбросить опостылевший мундир.

Тамара взволнованно спросила:

— Неужели — все⁈ Конец твоей войне?

— Конец, обещаю! Пусть молодые теперь повоюют. Вот, наш Илико, например. Быть ему генералом!

— Ох, Коста! — вздохнула Тамара. — Как говорят русские, свежо предание, да верится с трудом.

— Устал, Тома, устал. Весь в шрамах. И дочка подрастает без отца! Непорядок!

— Ну-ну. Гляди у меня, маймун, я тебя за язык не тянула, — погрозила мне пальчиком Тома.

Я поднял руки: сдаюсь!

… Люблю май. Душевный месяц! Пробудившаяся природа не даст мне соврать. Зелено, птички поют, реки и ручьи весело рвутся к Азовскому морю. Все дышит весной! И волей! Я — свободен!

Одно жаль. Штабс-капитан Овечкин немедленно перевелся в войска, в Царство Польское, как только узнал о моем производстве в офицеры.

Не обманули меня казачки-черноморцы. Через два месяца после памятного разговора в моздокском лазарете наказной атаман Черноморского казачьего войска подписал приказ об увольнении хорунжего Константина Спиридоновича Варваци без пенсии за выслугу и мундира. Вернее, как и было договорено, проставил сегодняшнюю дату на выданном мне ранее приказе и велел его продублировать писарям канцелярским.

Не успел спрятать драгоценную бумагу, нарисовался Лукич. И давай меня соблазнять:

— Коста! Мы ж с тобой одного племени. Торговля у нас, у греков, в крови! Я, чтоб ты знал, хоть и в отставке, но вес имею в Черномории и коммерцию веду серьезную. А ты, с твоими-то связями и в столице, и в Черкесии, и в Тифлисе, и в Крыму и на Азове! Ты ж бесценный для меня человек!

— На Азове-то откуда?

— Как⁈ Ты же Варваци! Родственник икорных королей Таганрога!

— Я не из этих. Я сам по себе.

— Плевать! — отмахнулся отставной старшина. — Как узнают про тебя, мигом в семью примут. Шутка ли, сам Цасаревич за тебя хлопотал!

Из обстоятельной беседы я вынес следующее. Посполитаки оказался серым кардиналом всей Кубани и черноморского побережья. Под прикрытием Завадовского и на пару с ним крутил-вертел дела. Серьёзные дела! Рыбная ловля и заготовка, торговля солью с черкесами, каменное строительство — до всего дотянулась или дотянется его рука.

— Ныне, когда черкесы поутихли и готовы с нами торговать, обдерем их как липку, — бахвалился Александр Лукич. — Хватит армяшкам пенки снимать. Пора и грекам на Кавказе масло на хлеб намазать, да черной икоркой-то и накрыть. Давай вместе!

Я, как услышал идею ограбить горцев, сразу про себя все решил. Не по пути мне с этим господином. Но виду не подал.

— Я подумаю! — только и сказал.

Вышел на крыльцо. Ласковое майское солнышко приятно грело, смывая с души неприятный налет после разговора с новоявленным колонизатором российско-греческого разлива.

— Константин Спиридонович! На пару слов!

Меня тихо окликнул неприметный субтильный господин в штатском.

— С кем имею честь?

— Разрешите представиться! Адам Александрович Сагтынский. Действительный статский советник.

Ого! Целый гражданский генерал-майор по мою душу.

— По какому ведомству, Ваше Превосходительство?

— Третье отделение Канцелярии Его Величества, жандармское. Я руководитель европейских резидентур, — скромно отрекомендовался шеф внешней разведки Российской империи.

Дорогие наши читатели! Во-первых, поздравляем вас с наступающим Новым годом и от души благодарим, что были с нами в 2024 году! Во-вторых, как вы понимаете, хотя цикл завершен в связи с тем, что Вася навсегда выбыл из строя, наша история не закончилась. Признаемся честно: мы крепко устали от крови и грязи Кавказской войны. Да и больше писать нам не о чем. Почему? Да потому, что все будет повторяться из года в год: походы на Дарго, через Ичкеринский лес, штурмы крепостей, гибель гарнизонов. И так на протяжении следующих двадцати лет. А посему решили мы сменить локацию и промчаться галопом по Европам. И вас ждет много интересного: неизвестные широкой публике события, встречи с яркими историческими лицами, прогулки по городам иной, отличной от Кавказа, цивилизации. Встретимся снова 2-го января в Париже! Книга «Весь Париж!» из нового цикла «Рыцарь плаща и кинжала» — наш новогодний подарок вам, дорогие читатели. А раз подарок, то и выкладка будет иной — по много глав первые дни. Итак, встретимся в Новом году!

[1] Реальный факт. Такова была программа, принятая на 1843-й год. Вот только мало что из этого вышло на деле. Клевать горцев набегами научились. Обороняться от них и привлекать на свою сторону — вообще не умели. В итоге, потеряли всю Аварию и понеслось-поехало.

[2] В 1845 г. только назначенному наместнику Воронцову из Петербурга навязали поход на Дарго. Результат вышел ошеломляющим. Чудом избежав разгрома, экспедиция потеряла за один раз столько, сколько генералы за год теряли людей — более трех тысяч, включая двух генералов. Был брошен весь обоз. А Воронцов получил князя. Какой толк был в этом походе? Шамиль сам сжег свой аул при приближении русских: для него он ценности не представлял. Царь и Чернышев разве не знали, куда отправляют войска⁈ Или военный министр навязал Николаю свое видение положения на Северном Кавказе? Историки так и не смогли найти внятный ответ. Спрятали свое недоумение за рассказами о доблести и мужестве русских солдат. Было все: и отвага, и мародерство, и паника, и решительные действия Лабынцова и Фрейтага, которые на своих плечах вынесли отряд. Надеемся, что в нашей альтернативной истории предупреждение Косты сыграет свою роль, и РИ избежит Дарго-45. Стоило ему за это пострадать, пройти через выпавшие на его долю кровавые испытания? Думаем — стоило!

[3] «Положение о Кавказском линейном казачьем войске» будет принято в 1845 г.