Было записано

Глава 20

Коста. Станица Червленая, сентябрь 1842 года.

Стоило спасть жаре чеченского лета, я пошел на поправку. Фон Ребиндер уехал вместе с доктором. Я остался один. Выходил во двор, наслаждался ароматами цветущих садов, лакомился их дарами. Моя суровая хозяйка не возражала. Лишь загоняла в дом, когда начинало холодать и от Терека тянуло сыростью.

Я ее побаивался, после того как смалодушничал. Вот никого не боялся — ни черкесов, ни англичан, ни чеченцев, ни грузинских князей, ни русских генералов. А тут сплоховал. Узнал из осторожных вопросов, что она вдова Игнашки. Того самого казака, которого я вызвал для рейда, в котором он геройски погиб. Не решился ей открыться. Смалодушничал.

Однажды во двор зашел неприметный армянин-торговец. Спросил меня. Молча протянул мне записку и тут же исчез. Я развернул листок. На нем была написана лишь одна фраза: «Help». Ее мог написать лишь один человек на свете с учетом места, где я находился. Мой друг и враг, кунак Спенсер. Я потерял его в Гимрах, в родовом ауле Шамиля, три года назад. С тех пор ни слуху, ни духу. И вот крик о помощи! Не трудно догадаться, что он застрял в горах. И я уверен, он в ставке Шамиля. Сам туда рвался. Но что-то пошло не так…

Как же мне ему помочь? Нужно думать. Нужна информация. Или канал связи. Увы, армянин исчез, не попрощавшись. Значит, что-нибудь придумаю еще.

… На Линии этим летом стало поспокойнее. Меня иногда навещали знакомые офицеры-куринцы из 2-го батальона, делились новостями. Они и просветили, отчего вокруг тишь да гладь.

— Наш полковник Фрейтаг со всеми батальонами, кроме нашего, с июля на Качалыковском хребте. Ойсунгурский отряд строит новую штаб-квартиру нашего полка. Это укрепление свяжет Грозную и Внезапную. И закроет Шамилю проход на кумыкскую плоскость. Оттого все буйные чеченцы там собрались. Пытаются помешать стройке.

Мы сидели во дворе Глаши под раскидистым деревом. Дегустировали свежую кизлярку, закусывали арбузом. Война казалось такой далёкой, такой неправильной. Противоречащей всей жизни вокруг, которая торжествовала плодами осени, а не сочилась гноем на грязной соломе. Воспоминания о полевом лазарете были еще слишком свежи для меня.

— А что с Граббе? Расскажите мне.

— Был да весь вышел. Сняли его, как и ожидалось. Но не в этом беда. Чернышев на совещании в Тифлисе запретил проводить активные наступательные действия.

—?

— Больше никаких масштабных экспедиций. Будем сидеть и ждать, пока Шамиль силу наберет.

— Нелегкое время нас ждет.

— А когда было легко? Впрочем, вы правы: чеченцы меняются на глазах. Артиллерию у себя завели. И командиры у них толковые появились. Ваш отряд в Ичкеринском лесу разбил Шоип-мулла. Редкий самородок, военных талантов у него не отнять.

— Шамиль строит свое государство.

— Да будет вам! Скажете тоже! Государство! — усмехнулись мои собеседники. — Разве имамат можно назвать государством? Шайка! Просто большая шайка фанатиков с чеченским Пугачевым. Им бы лишь пограбить. Шамиль держит всю Чечню и Дагестан в страхе. С непокорными не церемонится. Тут же голова с плеч. Было бы иначе, чеченцы давно бы возмутились. Очень уж ценят они свою свободу.

«Ну-ну. С таким отношением вас ждут, ребята, неприятные сюрпризы».

— Вы так говорите, Константин Спиридонович, будто в душе восторгаетесь этим злодеем, — влез в разговор какой-то корнет из столичных «фазанов».

— Отчего ж не восторгаться⁈ Помяните мое слово: лет пятнадцать уйдет у России справиться с этим Наполеоном Кавказа.

— Ооо… — изумились мои собеседники. — Можно подумать, будто лично с ним знакомы.

— Встречался.

— А, в Ахульго! — догадались куринцы. — С Пулло ходили на переговоры?

— Было дело.

— И как вам Шамиль?

— Очень сильная личность. В нем есть какой-то магнетизм. Ценит шутку. Хорошо образован в восточном духе. Тело воина, душа — лидера. Прирожденный вождь.

Этот разговор (или иные обстоятельства?) имел неожиданные последствия. Видимо, пошли слухи по Линии о моем знакомстве с Шамилем. И ко мне зачастили странные посетители.

Первым стал моздокский купец Яков Иванович Улуханов. Он прибыл в Червленую со своими сыновьями, Архипом и Гавриилом, с группой, так сказать, поддержки, в которой старый армянин нуждался. Он был убит горем. Его дочь, его кровиночка, красавица Анна, была больше года назад увезена в горы во время набега Ахверды-Магомы. И купец не знал, как ее вернуть домой.

Оказалось, именно его человек привез мне отчаянное письмо-записку от Спенсера. Улуханов-старший употребил все мыслимые и немыслимые средства, чтобы разыскать дочь. Вошел через тайных подсылов в сношения с Шамилем. И имел с ним подобие канала связи, чтобы выкупить дочь. Безуспешно. Имам не желал ничего слушать.

— Константин Спиридонович! Люди говорят, что вы знакомы со злодеем. Быть может, вы отважитесь отправиться к нему в Дарго, в его резиденцию, и все-таки договоритесь о выкупе?

— Почтеннейший! Я искренне сочувствую вашему горю! Сам недавно стал отцом дочери и вполне разделяю ваши чувства. Но что я могу? Разжалованный офицер, простой унтер. Я птица подневольная. Поправлюсь, придется возвращаться в Грузию в свой полк.

— Я навел о вас справки. Вы, простите, совсем не простой. Нет! О вас очень хорошо отзывается Тамамшев. А это такая фигура на Кавказе!

Все понятно: армянская диаспора рулит! Как и мы, греки, действуют в первую очередь через своих.

— Увы, — развел я руками. — Мои враги куда более могущественнее моих друзей.

— Может, подумаете? — с надеждой спросил Яков Иванович. — Любые деньги! Спасите! Я хватаюсь за любую возможность. Хотя, боюсь, уже поздно. Анна приняла ислам и вот-вот станет женой Шамиля.

— Так, быть может, не все так плохо?

— Поясните!

— Подумайте сами. Вы тоскуете по дочери. Хотите, чтобы она воссоединилась с семьей. Но что было бы дальше, если ее не захватили бы в плен? Рано или поздно вы бы выдали ее замуж. За какого-нибудь русского полковника или за сына своего коллеги, богатого армянского купца.

— Были такие планы, — подтвердил Улуханов.

— Теперь у вас есть перспектива породниться с самым влиятельным человеком в горах.

Сыновья сердито заворчали, но армянин-отец сердито на них цыкнул.

— Сколько проживет этот временщик?

— Уверен, что долго!

— Долго⁈

— Без сомнений. Его звезда лишь начала свое восхождение.

Улуханов потрясенно застыл. Его картина мира дала серьезную трещину.

— Признаюсь, я не смотрел на эту ситуацию под таким углом. Но он же враг! Враг императора. Враг русского владычества на Кавказе. Их антагонизм непримирим.

— Кто знает, как все повернется. С Шамилем уже считаются как с серьезной силой. Готовы вести переговоры, например. О чем-то договариваться. У этого человека есть удивительная способность превращать в победу даже свои поражения. Вспомните! В 1839 он явился в Чечню, потеряв все. И что же? Он снова на вершине. Стать тестем имама — не самый плохой выбор.

— Удивительные вещи вы говорите. Мне нужно подумать.

— Как я понял, у вас есть свои люди в Дарго?

— Не то чтобы свои люди… Я переписывался с Ахверды-Магомой. Взывал к его крови. Он же армянин. Но меня не хотят услышать!

— Есть сведения о князе Илико Орбелиани?

— Есть! — обрадовал меня Улуханов. — Он жив. Томится в зиндане в Дарго. Но Шамиль выставляет какие-то невообразимые условия его освобождения.

«Черт, черт, черт! Ведь Чеченский отряд был в дневном переходе от твердыни Шамиля. Если бы не Шоип-мулла… Могли бы и освободить!»

— Нужен грамотный переговорщик.

— Так вам — и карты в руки!

— Уважаемый Яков Иванович! Повторю: сейчас я никто и звать меня никак.

— Вы все же подумайте. А я попробую предпринять кое-какие действия.

… Следом за купцом ко мне заявилось большое начальство. Цельный генерал! Начальник штаба Кавказской Линии и Черномории Александр Семенович Траскин. Человек-гора. Не в смысле выдающегося влияния на Кавказе, а с точки зрения комплекции. Я аж глаза вытаращил, когда во двор дома, где я обитал, бочком через калитку протиснулась кубообразная фигура в новеньком генеральском мундире[1]. Он был похож на своего брата, погибшего в Ичкеринском лесу, но размерами явно превосходил.

Я о нем был наслышан. Бывший чиновник военного министерства. Отправился на Кавказ набраться боевого опыта, чтобы продвинуться по службе. Вошел в доверие к Граббе, которого беспощадно объедал. Он был известным гурманом, любившим питаться на дармовщинку. И волочиться за дамами, что в его случае выглядело по меньшей мере смешно. А еще он был конфидентом Чернышева, состоял с ним в переписке через Вревского, что беспокоило Коцебу и бесило Головина. Ничего хорошего от него мне ждать не приходилось.

Он какое-то время рассматривал меня с оттенком брезгливости. Внимательно изучил мой шрам на лице. Я в долгу не остался. Также внимательно пялился на его второй подбородок, наползавший на высокую стойку воротника, как отвратительное жабо.

Предложил ему присесть.

Генерал с облегчением взгромоздился на скамейку. Расставил широко ноги. И огорошил меня вопросом.

— Расскажите мне, как погиб мой брат.

Что-что, а в уме ему не откажешь. Изворотливый, сукин сын. В мыслях он куда проворнее, чем телом. Его вопрос сразу переводил наш разговор в некую интимно-доверительную плоскость.

— Я мало, что могу рассказать, Ваше Превосходительство! Мы бились рядом, когда отбивали пушки. Потом потерял сознание, когда меня ранили. Когда очнулся, он лежал рядом. Уже умирал. Рассказывали, что его подстрелили уже после того, как вернули орудия.

— Правда, что он обвинил Граббе в своей смерти?

Я кивнул.

— У меня к вам непростой разговор.

— Я догадался.

— Тогда не буду ходить вокруг да около. Сейчас составляют списки захваченных в Ахульго. Надеемся выменять наших пленных у Шамиля. В первую очередь, тех, кого схватили в Кази-Кумухе.

— Князя Илико⁈

— Да. И князя тоже.

— Князь и его брат, Григол — мои друзья. Чем я могу помочь?

— Помочь можете. У вас в семье воспитывается дочь наиба Шамиля, Сурхая из Коло. Мы хотим использовать ее для обмена.

— Исключено! — резко возразил я.

— Что значит исключено⁈ Вы отдаете себе отчет, с кем говорите⁈ — взорвался Траскин.

— Детей менять нельзя!

— Еще как можно! И вы пойдете на это, потому что я вам приказываю!

— Невозможно.

— Еще как возможно! Вы солдат. Унтер-офицер! Ваше дело — подчиняться приказам!

— Безусловно, Ваше Превосходительство! Но тут вот какая закавыка. Я лишен по суду всех прав и состояний. И не вправе что-то решать в своей семье.

— Хитрый грек, да? — хмыкнул генерал. — Мы аннулируем документы на усыновление.

— Моя семья — в вашей власти. Помешать я вам не могу.

— Где девочка⁈

— Откуда же мне знать? Я не в Тифлисе…

— Хитрый, — повторил Траскин с какой-то даже симпатией и, переходя на ты, констатировал. — Заранее все просчитал и подстраховался. Не прошли годы службы в разведке, да? Твои родственники дитя спрятали или даже вывезли в неизвестном направлении…

Без комментариев. Стоим и лупим глаза, поедая ими начальство.

— Н-да… Знал заранее, что дохлый номер — с тобой договориться. Никуда не уезжай из Червленой. Я распоряжусь. Вернусь в Ставрополь после инспекции Линии… Да-да, не льсти себе мыслью, что я прибыл, чтобы лично на тебя посмотреть. Я здесь по делам службы… Так вот. Вернусь в Штаб и решу, что с тобой делать. И, кстати. Все твои представления к наградам и повышению в чине отклонены министерством.

Кто бы сомневался.

— Генерал-адъютант Граббе знает?

— Кто такой Граббе? — злорадно оскалился Траскин. — Не знаю такого. Нынче войсками командует генерал-лейтенант Гурко, Владимир Иосифович.

«Да, эта туша умудрилась, несмотря на свой вес, перевернуться в полете. Учитесь, Константин Спиридонович, как нужно строить карьеру!»

… Следующим визитером стал стократно приятнее мне человек. Князь Григол Орбелиани! Но как я ни был рад его видеть, понимал, что разговор выйдет непростым.

Увы, не обманулся. Капитан тоже завел разговор про Веронику.

— Я понимаю, что прошу невозможного, Коста! Сколько раз эта девочка сидела на моих коленях в твоем доме! Но у вас с Тамарой есть Софья. А у меня нет другого брата!

— Григол! Ты пойми: это невозможно! Если бы для спасения твоего брата нужно было бы отрубить себе руку, я бы отрубил, не задумываясь. Но ребенок… Это как душу вырвать! Погубить моих близких!

— А мне что делать? — схватился за голову князь. — Шамиль выставляет через странных людей какие-то немыслимые условия.

— Выход есть!

— Какой⁈ — Григол схватил меня за руку.

Я мягко высвободился.

— Я готов поехать к Шамилю и попробовать договориться.

— Ты⁈

— Я.

— Ты сделаешь это для меня⁈ Жизнью рискнешь⁈

— Сделаю!

— Коста! Моя семья будет у тебя в неоплатном долгу. Не знаю, что и сказать. Это так неожиданно…

— Твой брат в Дарго.

— Я знаю. Пришло письмо от подполковника Снаскарева[2]. За Илико требуют отдать племянника Шамиля, взятого в 1837-м в ауле Тилитль. Зовут его Гассан, сын Али. Он учится в кадетском корпусе в Петербурге. Никто его, конечно, Шамилю не вернет.

— Ко мне приезжал известный купец Яков Улуханов из Моздока. У него есть связь с наибом Шамиля. Можно через него договориться о моем визите.

— Ты уже все продумал!

Григол оживал прямо на глазах.

— Я же тебе обещал! Как я мог поступить иначе? Мы бились с тобой у Рача, прощаясь с жизнью.

— Эти сволочи отказали тебе в награде! И я, и князь Аргутинский написали представление. Его вернули без объяснений.

— Не только вам отказали. К сожалению, не смог помочь даже Граббе. Но я не отчаиваюсь. Они думают, что всесильны. Это не так. Когда сообщишь о моем решении, скажешь, что я — единственный человек, с кем будет говорить Шамиль. Мы знакомы. Он хотел со мной продолжить общение, потому что проявлял интерес к Черкесии. Думаю, этот интерес не остыл. Если так, то он согласится на мой приезд в Дарго. Значит, я превращаюсь в знаковую фигуру для власти предержащих. Им придется со мной считаться. Если сможем договориться с Шамилем, ради тебя и Илико я поеду без всяких условий. Но мы этого им не скажем. Наоборот, хочу поставить вопрос ребром: к Шамилю должен ехать офицер. И никак иначе.

— О, да ты коварен, мой друг! Сразу видно — кавказец! Я все понял. Я буду четко придерживаться этой линии. Подключу все свои связи в Тифлисе. Напишу в Петербург бывшим однополчанам. Мы еще поборемся!

— Конечно! А теперь пришла пора твоего кахетинского! В жизни не поверю, что ты приехал с пустыми руками!

… Потянулись дни ожидания. Уже листья начали облетать с деревьев, а ответа все не было. Я понимал, что где-то там, в высоких кабинетах, идет оживленный торг. Не хило я подбросил дерьмеца на вентилятор. Пусть теперь покрутится его светлость, князь Чернышев. Удивительное дело, на Кавказе по его милости дела все хуже и хуже, а он в апреле 41-го стал князем.

«Непотопляемый генерал, этого у него не отнять. Представляю, какие делишки крутятся в военном министерстве под такой крышей! Уверен, гнойников там немало. Ничего! Придет время, попробую вскрыть. За мной не заржавеет!»

Одно было плохо. Илико продолжал томиться в плену. И мог в любой момент лишиться головы. Любая неудача Шамиля, сильное поражение его войск — и толпа религиозных фанатиков могла броситься казнить пленных. Я не забыл, как чуть не попрощался с жизнью Федор Торнау, когда генерал Засс пытался добраться до аула, где держали моего друга.

Оставалось одно — ждать.

От Тамары приходили иногда письма. Очень приглаженные. Ни слова про Веронику. Мы оба понимали, что наша корреспонденция — на контроле. В Российской империи служба перлюстрации была на высоте. Поэтому я писал в ответ исключительно в духе «жив-здоров, люблю-целую». Ни слова о своих планах и надеждах.

Наконец, лед тронулся. Ко мне приехал лощеный тип из штаба ОКК. Договариваться о поездке к Шамилю. Торговаться. Или придавить. Незнакомый мне штабс-капитан Овечкин. Хорошо хоть без нервного тика и харизмы Джигарханяна из «Неуловимых мстителей».

— Ваше производство в офицеры министерство находит невозможным, — закинул он удочку.

— На нет и суда нет, — пожал я плечами. — Шамиль не станет говорить с простым унтером. Посчитает себя оскорбленным уровнем представительства переговорщика.

В моих словах был очевидный резон, с которым трудно было спорить.

— Откуда имаму знать, что вас разжаловали?

— О, поверьте, разведка у него поставлена на пять с плюсом. Я думаю, он уже в курсе того, что в Тифлисе подбирают кандидатуру на роль визитера.

— Хм! Вы тут, в глуши, время не теряете. Держите руку, так сказать, на пульсе…

«Еще как держу! Но не скажу. Ибо не фиг вас баловать! Ни к чему вам пока знать, что через Улуханова уже есть ответ на мое предложение о встрече в Дарго и что Шамиль готов меня принять. Что-то ему от меня надо. Но вот что? Вот в чем вопрос!»

Я улыбнулся как можно искреннее.

— Ну, что вы! Занимаюсь физическими упражнениями, чтобы вернуть подвижность мышцам спины. Учу французский. Есть у меня, увы, пробел в языках.

— Не буду ходить вокруг да около. Единственное, что я могу вам предложить — это чин подпрапорщика. Еще не офицер, но уже «Ваше благородие». Согласны?

— Нет!

Я включил режим «грека» на полную катушку. Спорили долго, до хрипоты. Выжал из штабс-капитана максимум информации. Все выложил, как миленький. С Костой Оливийским торговаться — это вам не на балах блистать! Тут нужно за языком следить, за мимикой. Одним словом, учитесь держать покер-фейс. И следите за руками и движением глаз. Кинесика! Очень полезная штука на переговорах. Например, я заметил, что, когда Овечкин пытается что-то скрыть или недоговорить, он начинает теребить пуговицу мундира. А когда согласен с моим предложением, но не хочет признаться, пытается от меня закрыться руками. Короче, раскололся по полной программе.

В общем, картина выглядела следующей. Подпрапорщика получаю сразу. Прапорщика — по результату переговоров. Будет обмен — стану офицером. Не буду — останусь подпрапорщиком.

«Ну, что ж, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Похоже, у меня появится шанс вырваться из заколдованного круга».

— У меня есть еще одно условие. Я хочу сразу по получению офицерского чина выйти в отставку. Можно ли быть уверенным, что мое прошение будет удовлетворено?

— Фух! — выдохнул штабс-капитан. — Как же с вами сложно. Но здесь как раз все просто. Ваша отставка полностью отвечает желанию Его светлости.

— Тогда перейдем к инструкциям?

Хотелок у командования ОКК было немало. Денег на выкуп выделяли немного, хотя имелось дополнительное финансирование от частных лиц (семьи собрали, в том числе, один грузин по фамилии Габаев). Список пленных — мюридов и вдов Ахульго — для обмена мне был тут же вручен. И озвучена личная просьба Траскина: попытаться выкупить у чеченцев тело его брата, которые, по сведениям от лазутчиков, раскопали могилу. Мне был несимпатичен этот боров, но из уважения к памяти боевого товарища, я согласился без раздумий.

— Как вы намерены действовать? — поинтересовался Овечкин.

— Через три недели меня будут ждать посланцы Шамиля у Герзель-аула.

— Как⁈ Вы уже договорились?

— Конечно!

— А если бы мы не пришли к соглашению?

— Просто не поехал бы.

Овечкин был выбит из колеи моим ответом.

— Там же в плену томятся наши товарищи!

— Ну так и езжайте сами! — окрысился я.

Вот же морализатор хренов! Учить он меня будет.

— Что вы себе позволяете⁈ Мы с вами в разном положении.

Тут меня порвало.

— Конечно, в разном! Вы не ползали на брюхе по всей Черкесии, чтобы вытащить из плена барона Торнау. Не карабкались на отвесную гору Ахульго под шквалом пуль и камней. Вас не рубли черкесы на Кубани, а чеченцы — в Ичкеринском лесу. Скольких вы вытащили из плена, господин штабс-капитан? Ни одного? А я — десятки! Офицеров и рядовых, солдат и матросов! А похоронил — сотни!

Наверное, мое перекошенное лицо с багровым косым шрамом стало страшным. Овечкин отпрянул.

— У меня жена, дети…

— Будто у меня нет! — я разозлился как тысяча чертей.

До штабс-капитана дошло.

— Поверьте! — горячо воскликнул он. — Меня тяготит моя миссия. Ваша смелость — этого не забудут в кавказских войсках!

Да-да, верю-верю. Еще как забудут. Кто помнит о переговорщиках? Насколько знаю из истории, никто и не знал имени человека, который через 12 лет договорится о спасении из плена Варвары Орбелиани и несчастной Нино Чавчавадзе[3]. Кстати, нужно будет предупредить Григола о грозящей ему в будущем беде. Сошлюсь на вещий сон.

— Жду приказа о моем производстве, — спокойно отрезал я и от души потянулся. До чего приятно снова чувствовать себя здоровым!

[1] Траскину выхлопотал генеральский чин Граббе в начале лета 1842 г.

[2] В реальной истории в конце июня 1842 г. пленники совершили побег. Спастись удалось только подполковнику Снаскареву, двум его денщикам и линейному казаку.

[3] Этим человеком был юнкер армянского происхождения, уроженец Шуши, Исаак Громов.