Было записано

Глава 24

Коста. Центр Кавказской линии, конец зимы 1843 года.

Я лежал в пышных колючих кустах шиповника, прорезав тесаком лаз для удобства. Не хотелось бы изорвать о колючки серую шинель. Рассматривал высокую квадратную каменную башню, возвышавшуюся над округой и увенчанную потемневшей от времени четырехугольной пирамидкой. Древнее сооружение, оно столетиями стерегло от захватчиков местные земли — большой аул, поля кукурузы и луга для выпаса скота. С появлением огнестрела стало почти неприступным, даже имея небольшой гарнизон. В той, которую разглядывал, набилось горцев двадцать. Еды, воды и боеприпасов у них хватало. И внимательности. Все подходы к башне были под присмотром и простреливались. В этом я уже успел убедиться.

Мне было поручено эту башню взять приступом. Или умереть. Выбор простой — победа или смерть. Так мне сказал батальонный командир. Отдав приказ, демонстративно достал часы.

— Сколько вам, господин подпрапорщик, потребуется времени справиться с мятежниками? Не хотелось бы задерживаться здесь надолго. Нас ждут вечером карты и вино.

— Ваше благородие! Вы предлагаете мне штурмовать башню с одним взводом? Это верная гибель!

Стоявшие рядом с нами офицеры заворчали в мою поддержку. Горцы стреляли метко. Дефилировать под выстрелами никому не хотелось.

— Хорошо! Дам полуроту. Ни человеком больше!

Без пушек взять башню? Что за абсурд⁈ Погублю понапрасну людей и сам погибну. В этом и весь смысл приказа майора. Он хочет моей смерти. Задание у него такое. И выбора мне не оставили. Отказаться невозможно. Погибать — неохота. Не дождетесь.

В том, что линеец замыслил недоброе, нет никаких сомнений. Раньше были догадки. Вчера полностью подтвердились. Ко мне подошел казак.

— Вашбродь! Сказать хотел. Подслушал намедни разговор офицеров. Хотят вас со свету сжить. Поручат вам дело, в котором не выжить.

— Зачем мне открылся?

— Должок у меня перед вами.

—?

— Сам я из станицы Калиновской. Сродственник мой, Степка Попов… Вы ему жизнь спасли. Давно по Линии слух идет: подпрапорщик Варваци — достойный офицер.

— Унтер-офицер, — криво улыбнувшись, поправил я.

Люди! Творите в жизни добро, и оно вам вернется! Вспомнил я Попова. Как он вызвался остаться вместо студента-Ивана в Шамилевом плену. И как выкупил его за тысячу абазов. Не верить казаку оснований не было.

… Две недели добирался я до Ставрополя с телом подполковника Траскина. Прибыл в разгар Филиппова пост. Оттого, наверное, получатель груза, генерал-майор Траскин, брат погибшего, был особенно не в духе. Чревоугодие — его планида. Видно с первого взгляда. Без богатого стола крепко тоскует генерал. Мало ему для счастья постных кислых щей с солеными груздями.

Его Превосходительство соизволили лично выйти к печальному обозу.

— Благодарю за службу, подпрапорщик!

Попытался сунуть мне десятку. Я спрятал руки за спину.

— Мне было обещано производство в офицерский чин в случае успешного завершения обмена пленных.

— За что вас награждать? Вы выполняли роль переводчика. За это вас отметят денежной премией. Все заслуги принадлежат штабс-капитану Овечкину. Он вызволил наших людей. Ему — и почет, и орден. Думаю, Владимира просить для столь выдающегося офицера.

Он думал, я сейчас сорвусь. Недаром за его спиной стояли несколько дюжих молодцов. Страховали на случай буйства непокорного разжалованного штабс-капитана. Хрен ты угадал, слоняра! Случись этот разговор в Темир-Хан-Шуре, быть может, и сорвался бы. Но не сейчас. За долгую дорогу до Ставрополя успел и лоб охладить, и нервишки успокоить. Все просчитал заранее. Бодаться с дубом теленок не станет.

— Интересно, — позволил я себе толику упрямства, — поездку к Шамилю Овечкин тоже себе припишет?

— А кто-то ездил к этому злодею? Вы? Самолично покинули расположение воинской части?

Пришлось захлопнуть рот. Ваши тут не пляшут, Константин Спиридонович! Понадеялись на честное слово благородных господ? Распишитесь-получите! Благородия они только по титулованию. Дворянская честь им ни воровать не мешает, ни слова держать.

— Молчите? — продолжил изгаляться Траскин. — Разумно. Вот и держите рот на замке. Дольше проживете! За брата — спасибо!

— Я это сделал из уважения к достойному офицеру. Семью не выбирают.

— Вы что себе позволяете⁈ — взвился генерал.

— Вы неправильно меня поняли, Ваше Превосходительство! Пытался сказать, что мною двигали мотивы благородные, — я выделил это слово, — а не соображения, чьим братом был мой боевой товарищ.

Все он правильно понял. Но не стал раздувать скандал на ровном месте. Ситуация двусмысленная. Пойдут слухи по Ставрополю и ОКК о вопиющей неблагодарности Траскина. Его и так не особо любят в Корпусе. Все это он тут же просчитал.

— Будем считать, что вы мне оказали услугу. Я вам отвечу своей: спущу вам вашу дерзость. Ступайте в канцелярию Резервной бригады. Вас ждет новое назначение.

— Разрешите идти⁈

— Идите!

Я пошел.

«Хорошо, что ни слова не сказал, не написал про Спенсера. А то поимел бы еще проблем. Он, наверное, уже в своем Лондоне. Встретимся ли когда?»

Пыль летела по улицам — шальная и злая. Город как вымер, разбежался по квартирам. Лишь у большого двухэтажного дома толпились офицеры, подъезжали дрожки. Гостиница грека Найтаки, как и в Пятигорске. Местная достопримечательность. Никто из приезжавших на Кавказ ее не миновал. Из ярко освещенных окон слышались радостные крики, стук бильярдных шаров. Пост, а тут веселье гурьбой. Зайти?

Зашел. Я нынче хоть и не офицер, но почти офицер с узким золотым галуном на погоне по боковому и верхнему краю. Пинками не погонят.

Прошелся по залам. Никого из знакомых. Пить в одиночку не хотелось. Потащился в канцелярию.

— Поздравляем вас, господин подпрапорщик, с переводом! — «обрадовали» меня писаря. — Служить нынче будете в линейном батальоне.

— А как же родной полк? — растерялся я от неожиданной новости.

— Нету в Эриванском свободных вакансий старших унтер-офицеров. Уж, не обессудьте.

Как же нету⁈ Брешет как дышит писарчук и глазом не моргнет.

— Ну, и куда мне?

— Под Моздоком формируется сводный отряд. Константиновский. Будет подвижным резервом на случай прорыва. Из Петербурга едет новый командир. Подполковник Вревский. Очень важная персона. Под началом такого человека служить вам будет весело!

«Ага, обхохочусь. Видать, засиделся барон в подполковниках. Повышения ищет. Или по мою душу? Да нет, слишком мелко для него. Но и при случае прихлопнуть надоедливую муху, Косту Варваци, ему не лениво. Ближайший конфидент Чернышева. Вечер перестает быть томным, господа. А не вернуться ли мне в гостиницу Найтаки и надраться?»

… В общем, предупреждение казака совпало с ходом моих мыслей, но и не оказалось напрасным. Я ожидал, что проблемы начнутся несколько позже, когда в отряд прибудет барон. Но, судя по всему, Траскин заторопился. Испугался, что вылезет наружу история с обменом пленных. Или получил прямое указание Чернышева: мочить! Скорее первое, чем второе. Известий из Тифлиса у меня нет, однако уверен, что князь Илико поднял на ноги всех, кого мог.

Одно плохо. Тифлису нынче не до меня. Головин, вслед за Граббе, стал сбитой уткой. И сейчас в столице наместничества полный кавардак. Понаехали варяги с новым наместником Нейдгардтом и давай делить со старожилами теплые местечки. Кому какое дело до бывшего штабс-капитана, когда речь идет о миллионах⁈ Бросятся к новоприбывшим мои заступники, а им в ответ: дайте время в должность войти. Не беспокойтесь, разберемся. И я их понимаю: кому охота кидаться на амбразуры, не зная местных раскладов? А ну как оттопчешь чью-то сиятельную мозоль из-за сомнительного бонуса в виде быть принятым в лучших домах Тифлиса? После Розена начал меняться прежний город, где отсутствовали зависть и искательство и где русское общество стремилось слиться с грузинским. Карьеристы и стяжатели пришли на смену образованному блестящему офицерству. 40-е! Николаевская Россия менялась в худшую сторону, а вместе с ней менялся и Кавказ.

И мой взгляд на вещи менялся. Горькие уроки развеяли многие иллюзии и направили меня на практический путь. Буду пятками тормозить на склоне, руками цепляться за все, что попадется. Быть бы живу — вот главная сейчас задача.

Выполнить ее непросто. Линейные батальоны вообще, и мой — в частности, были всегда на плохом счету. Их комплектование — как офицерами, так и нижними чинами — было не на высоте. Сборная солянка. Во взводе, который мне достался, были прошедшие Ахульго куринцы (два человека — унтер Семен и рядовой Глушков) и бывшие сидельцы из арестантских рот (трое). Остальные — пополнение из внутренних губерний. Замордованные службой, настоящего пороха не нюхавшие, стрелять необученные. И Кавказа не видавшие. Челюсти поотваливали, когда горы открылись их взору. Так и норовили под пули влезть. У меня уже было двое раненых. Как прикажете воевать с этакими остолопами?

— Семен! — окликнул я своего помощника. — Захватили пилы, топоры, скобы и канаты, как я приказал?

— Так точно!

— Бери людей и отправляйся в аул. Нам нужны доски и брусья. Побольше. Дома не жалеть. Выламывайте двери, разбирайте сараи. Хоть из потолков брусья выдергивайте.

— Мантелет хотите соорудить? — догадался опытный боец, попыхивая трубочкой.

— А как по-другому?

— Толково. Был бы на вашем месте другой командир, скомандовал бы: в атаку! Ну и побежали бы со штыками наперевес башню ковырять, пока нас всех не перестреляли. Было бы время, могли бы блиндированный ход прокопать да мину в основание завести. Как в Ахульго…

— Семен, кончай курить! Давай за дело! На устройство сапы нам никто времени не даст. И кирок с лопатами у нас всего две. Так что все своими ручками и по простому.

— Вы бы с нами пошли, Вашбродь! Тут, во взводе, такой народец подобрался — лишь бы пограбить. Добра-то брошенного хватает. Бери не хочу!

Унтер был прав. Жители селения в спешке его покинули, когда прибыл «причинять добро» русский батальон. Отважные (или виновные?) заперлись в башне. В ауле валялись на земле потерянные мешки с просо, разбитые впопыхах кадушки, кувшины и лохани. Надрывался в крике брошенный ишак, привязанный к дереву. Солдаты воровато шарили глазами, выискивая чем бы поживиться, рассчитывая на закопанные кувшины-квеври с вином. Кто бы им позволил⁈ Мы с Семеном с помощью такой-то русской матери заставили всех заняться делом.

— Масло или сало ищите! Много нужно. Кто кувшин масла принесет, тому серебряный абаз! Или чашу вина, если найдем.

Солдаты оживились. Стимул — то, что доктор прописал. Шустрее забегали по чужим дворам. Хоть и набивали тайком карманы всякой ерундой, но и о деле не забывали.

Куча досок, щитов из дверных полотен и отёсанных брусьев росла на глазах. Я отправил Семена сооружать импровизированную передвижную баррикаду. Наказал строить ее под наклоном, а брусьями выкладывать на земле аналог железной дороги.

Башня стояла на крутом пригорке — одинокий перст на фоне заснеженных гор. Пасторальная, но кусачая идиллия. Окружать ее со всех сторон не было никакого смысла. С южной стороны вздымались скалы, на которые могли бы забраться стрелки. Но толку от их огня не было бы никакого. Узких бойниц в башне хватало. И стреляли горцы куда метче, и ружья у них дальнобойные. Ближе трехсот шагов не подойти. Ни головы, ни руки не высунуть. Проверено эмпирически. Пара «подопытных кроликов» нынче с удивлением разглядывала дырки в шинелях, пробитые пулями.

Я уложил на землю стрелковую цепь на безопасном расстоянии со стороны восточного подхода. Там, где холм с башней наверху имел наиболее пологий профиль. Северная и западная стороны исключались из-за значительной крутизны. Умели древние христиане строить башни. Мощные стены с выбитым на одной стороне знаком креста. Дверь на высоте саженей трех из крепких дубовых досок. И, наверняка, заложена уже изнутри камнем. Короче, восток. Иного подхода для мантелета нет. Хорошо хоть можно мысленно страссировать будущий путь так, чтобы не напороться на непреодолимую преграду в виде торчащих из земли скальных выступов. Подобного добра нам встретится немало. Но прорвемся. Не можем не прорваться!

Мантелет вышел на загляденье. Хоть и тяжелый, но крепкий. Не такой широкий, как хотелось, но способный укрыть отделение. Поднатужившись всем миром, взгромоздили щитовую конструкцию, усиленную откосинами, на балки. Попробовали сдвинуть. Пошла, родимая. Заскользила по смазанным маслом брусьям. Я толкал вместе со всеми.

Когда брусья вот-вот должны были закончиться, подтянули на канатах следующую пару. Просунули ее вперед. Снова сдвинули мантелет. Снова смена брусьев. В дверные полотна, сколоченные досками с обеих сторон, застучали горские пули. Безвредно для наших организмов.

Солдаты оживились. Стали толкать веселее. Оставшиеся не у дел подбадривали их из кустов радостными криками. Горцы не остались в долгу и что-то гневно закричали на своем наречии.

Час мы заталкивали тяжеленную махину к подножию башни. Упарились. Подкладывали камни, чтобы мантелет не съехал вниз. Чуть пупки не надорвали. Но справились. Оказались в мертвой зоне. Теперь защитникам придется высунуться на полкорпуса, чтобы нас достать. Один попытался. Сюрпрайз! Наверху мантелета мы приготовили бойницы. Глушков тут же выстрелил из ружья. Горец повис кулем. Через короткое время его товарищи втащили тело обратно. Не жилец.

— Семен, давай! — что есть мочи заорал я.

Те, кто толпились у начала моей импровизированной железной дороги из брусьев, установили поддон с горой хвороста. Моя группа начала его вытягивать на канатах. Вытянули. Разгрузили. Отправили обратно пустой поддон за добавкой.

— Разбились по двойкам! — скомандовал я. — Один хворост выкладывает вокруг башни, другой его страхует. Не зевать. Высунется горец — стрелять на поражение!

Основную часть дров и сучьев мы уложили с южной стороны. На нее как раз ветерок задувал. Подожгли, предварительно полив древесную кучу какой-то дрянью, состав которой знал один Семен. Полыхнуло знатно. Задымило, завоняло — еще знатнее. В скором времени всю башню затянуло удушливым дымом. Горцы выдержали два часа такой пытки. Наличие немалого числа бойниц сыграло против них. Когда все внутренне пространство заполнилось дымом, защитники сдались. Были бы на их месте чеченцы или лезгины, те бы боролись до конца. Но местные духом оказались послабже. Не мюриды. Просто банда, промышлявшая на Военно-Грузинской дороге и привлекшая своими налетами внимание кордонного начальника. За их «подвиги» расплатилось все село. Батальон, узнавший о конце осады, бойко маршировал через аул. Линейцы себя не стесняли. Хватали все подряд на глазах помалкивающих офицеров, увлекшихся дегустацией местного вина.

… Поощрения по службе за успешное взятие башни я не дождался. Наоборот, майор мне высказал претензию, что долго провозился. По возвращении в Константиновское устроил пирушку для офицеров, на которую меня не позвал. Не больно-то и хотелось.

Я сидел в своей каморке. Писал письмо Тамаре, тщательно подбирая слова, чтобы ее не травмировать. Мое будущее виделось мне в самом мрачном свете. Сегодня мне повезло. Нашел выход. Ни сам не пострадал, ни людей не потерял. Но вечно мне фортуна улыбаться не будет. Коль не вышло у майора сегодня, придумает что-нибудь завтра. На фронтире с этим несложно. Отправит в разведку с малой группой солдат туда, где точно с черкесом столкнусь. Или прикажет завал штурмовать со своим взводом. У солдата на Кавказе век короток.

— Вашбродь! — кто-то тихо окликнул меня из-за тонкой плетеной стенки казармы.

— Кто здесь?

— Тише, Вашбродь! Это я, Артамошка. Казак калиновский. Я к вам давеча подходил…

— Что хотел?

— Сюдой выйти.

Я накинул шинель. Сунул на всякий пожарный в карман свой кольт, который мне давно подарила Тамара и прислала с верным человеком из Тифлиса, когда я оказался рядом с Моздоком.

На дворе было уже темно и промозгло после теплой казармы. Зябко поводя плечами, я спросил казака:

— Чего хотел?

— Тут вот какое дело, господин офицер. Горцы приехали. Не местные. Кажись, чеченцы.

— Набег?

— Никак нет. Хоть и сторожатся, прячутся в кустах, но кого-то ждут. Похоже, майора нашего. Он через ворота вышел и к ним пошел.

— Наверное, лазутчики.

— Может, оно и так. А может и не так.

— Отчего решил?

— Арбу грузят у порохового погреба.

Я замер. Неужели батальонный командир приторговывает порохом тайком? И с кем⁈ С теми, кто в наших стреляет⁈

— Сможем незаметно подобраться?

— Чего ж не подобраться? Через вал махнем.

Укрепление Константиновское стояло на старой Военно-Грузинской дороге. После того, как проложили новый путь на Моздок, оказалось в стороне. Было основательно подзаброшено. Валы давно никто не поправлял. Местами вода промыла бруствер. Перебраться через него и через ров, превратившийся в канаву, незаметно от часовых оказалось нетрудно. Артамон провел меня тайной тропой к лощине, плохо укрытой от глаз чахлым кустарником на краю, на ближнем подступе к укреплению.

— Там они! — шепнул мне.

Я и сам догадался. В густой вечерней полумгле были смутно различимы чьи-то фигуры. Слышались негромкие голоса. Недовольно заржала лошадь.

За нашей спиной заскрипели арбяные оси. Мы поспешили убраться в сторону. Проехала чем-то груженая арба.

— Артамошка! Можешь быстро сзади подкрасться и кинжалом любой мешок кольнуть?

— На кой?

— А вдруг там не порох, а зерно или мука?

Казак понятливо кивнул. Сорвался с места. Вскоре тихонько крякнул уткой, подзывая меня.

Я подбежал.

— Ну что? — спросил нетерпеливо.

— Сами гляньте! — протянул мне черную щепотку.

Порох! Без всяких сомнений!

«Ну, майор! Ну, сука! Сейчас я тебе устрою!»

— Порох так и сыплется из мешка или ты чем дырку закрыл?

— Чем бы я ее закрыл? — обиженно засопел Артамошка. — Может, стрельните да спугнете гадов?

— Мы, казаче, сделаем лучше!

Я, присев на колено, выковырял из задней части каморы два капсюля. Положил их на дорожку из просыпавшегося пороха. И с размаху грохнул по ним рукоятью револьвера.

Казак ахнул. Бросился на землю, прикрывая голову руками. Я все в той же позе с интересом смотрел, как убегает с легким потрескиванием веселый огонек, вздымая в воздух дымок.

Жахнуло не по-детски! Все окрестности озарила вспышка яркого пламени. В разные стороны полетели клочья, обрывки, куски человеческих тел, фрагменты оружия, сучья и древесная труха. Словно я оказался снова у Михайловского укрепления. Арбу испепелило. Все, кто стоял рядом, погибли в одно мгновение. А через еще одно, из багровых языков, вылетела лошадиная голова и точно, как по заказу, снесла меня с ног.