Было записано

Глава 22

Коста. Дарго, конец октября — начало ноября 1842 года.

Утро добрым не бывает.

А если оно начинается с зиндана?

Фу, злое утро, злое! Уходи! Пошло прочь! Увы, время не собака, так просто его не отгонишь и вспять не повернешь.

Я за семь лет своего попаданства повидал немало тюрем. Посидел в гостях у стамбульского «Ибрагим-паши». Ощутил прелесть каменного мешка анапского каземата. Дважды примерил на себя роль революционера Камо в Метехском замке. Можно сказать, сиделец со стажем. Зиндан Шамиля по уровню суровости, жуткости превосходил все вместе взятые «крытки», которые ранее выпали на мою долю.

Просто широкая яма. Никаких кувшинов с водой, постелей, соломы, отхожих мест. Света нет. Воздух спертый. Воняло нечистотами и застарелым запахом человеческого пота. Казалось, они пропитали все вокруг отчаянием. Кто сидел здесь до меня? Определенные соображения уже пришли в голову. Но нужно было кое-что проверить.

Я стал обшаривать все вокруг. И натолкнулся на ожидаемое. В одной из стен нашелся лаз. Из него не тянуло воздухом. Значит, его уже закрыли. Неужели здесь сидели русские пленники и ночью сбежали? Вот же глупцы! Я же здесь. Еще одно усилие — и вы были бы на свободе!

Я застонал. Надо же так попасться! И, главное, в гостях у кого? У людей, помешанных на подозрительности и предпочитавших не разбираться, а снести голову, назначенную виновной. Как же хрупок наш мир! Буквально несколько часов назад я был почтенным гостем, меня принимали важные персоны, сам имам имел со мной беседу, говорил ласково… И вот я уже сижу в яме и жду бесславного конца. Какого? Палача? Многолетнего заключения в зиндане, в котором можно запросто сдохнуть? Как выдержал князь Илико, избалованный комфортом и женским вниманием, столь длительное пребывание в таких условиях⁈ Размеры ямы впечатляли. Для одного — более чем достаточно. Для 25 человек? Немыслимо. Восемь месяцев! Набитые как сельди в бочке. Без притока свежего воздуха. Я теперь очень явственно представил себе, что чувствовали пленники, когда над их головой обвалилась хижина.

Оставалось лишь надеяться, что побег увенчается успехом. Хотя я был в этом не уверен. Одни, без проводников, босые и нагие, когда в горах уже ощутимо похолодало? Не зная местности, в дремучих лесах, где снуют орды чеченцев? Бог им в помощь, конечно. Будет мне слабым утешением в моей несчастной будущности, если они справятся.

Время тянулось мучительно долго. Никто ко мне не приходил, ничего не объяснял. Ни еды, ни воды. Что сказать? Нравы тут простые. Посадили в землю, и сиди до морковного заговенья.

К вечеру начали оправдываться мои самые плохие предсказания. Люк открылся. В яму стали сталкивать людей. Избитых. Некоторые были ранены. У одного голова была рассечена кинжалом.

Это, действительно, были русские. Попытавшиеся сбежать, но ушедшие недалеко. Они разделились. Их ловили поодиночке и группами. Приводили, предварительно избив, пастухи, которых офицеры-беглецы пытались соблазнить деньгами. И воины, которых отправили в погоню. Те тоже не стесняли себя в проявлениях особой «милости».

— Меня раздели догола и бросили лежать под дождем два часа, предварительно «погладив» палками, — рассказал мне один из беглецов по имени Иван. Тот самый лекарь, который выхаживал со Спенсером страдавших от поноса.

— Где князь Орбелиани?

— Он ушел с нашей группой. Когда на нас напали и окружили со всех сторон, он соскочил в кручу и исчез в тумане.

— Дай Бог ему уйти от погони!

— Что с нами теперь будет⁈ С нами обращались как с собаками. А теперь… Наверняка, скажут: «Вы жаловались на жестокое обращение совсем несправедливо, потому что у вас достало сил бежать. На будущее время станем вас содержать так, чтобы вы были ни живы, ни мертвы».

Иван оказался прав. Пленников подняли в саклю. И приковали цепями к столбам так, что они не могли пошевелиться. Меня потащили к имаму.

Прием у Шамиля разительно отличался от первого. Меня бросили на пол перед наибами. Охранник придавил меня к ковру сапогом.

— Ты нарушил правила гостя, — услышал я несправедливые слова.

— Это не я, а вы нарушаете данное слово. Роль переговорщика священна! Я полностью в вашей власти. Делайте со мной, что сочтете нужным. Можете убить. Я не боюсь смерти. Столько раз я смотрел ей в глаза…

— Смелый, да? Где инглез-хакким? — вмешался в допрос Шамиль.

— Спенсер? А он тут причем⁈

— Он исчез вместе с урусами. А накануне провел с тобой ночь.

— Откуда мне знать⁈ Я вернулся в кунацкую после разговора с вами. Никуда не выходил. Как я мог помочь в побеге хоть кому-то?

— Разберемся, — хмуро бросил Шамиль. — Обратно его, в яму. Пусть сидит, пока остальных не поймаем.

Яма мне не досталась. Приковали цепью к столбу, как и остальных. Через несколько часов стояния в таком положении, начали болеть ноги. Ладно у меня. Представляю, каковы было остальным с их избитыми в кровь, босыми, распухшими ступнями!

Чтобы отвлечься самому и отвлечь соседей, разговорился с подпоручиком Анановым. Поведал ему о своей миссии. Бедный обер-офицер заплакал:

— К чему была эта бесплодная злополучная попытка⁈

— Не отчаивайтесь! Еще не все потеряно!

Я постарался, чтобы мой ответ звучал как можно убедительнее. Но с цепями вокруг тела? Не имея возможности пошевелиться?

— Расскажите что-нибудь особо яркое из вашего заключения, — попросил студента Ивана.

— Самое яркое? Был один эпизод. Правда, не в зиндане, а до того, как мы попали в Дарго. Как вы знаете, нас предательски захватили в Кази-Кумухе. Повели через горы. Начальником нашего конвоя был некто Магома. Его раньше считали нашим лучшим лазутчиком. Он жестоким обращением с нами будто пытался доказать мюридам свою преданность. Но история не о нем. Когда только нас схватили, какому-то мюриду понравилась лошадь подполковника Снаскарева, и он, пользуясь правом победителя, хотел ее отнять у денщика, но начальник нашего конвоя, Юнус, один из соратников Шамиля, увидев это самоуправство, кинулся на него с обнаженной шашкой. Мюрид выхватил винтовку, прицелился и хотел выстрелить, но не успел: другие мюриды мгновенно опрокинули его на землю и изрубили в куски.

— Народ тут суровый, нечего сказать.

— О, вы не видели их фанатизма, — вмешался Ананов. — В начале месяца Шамиль устроил форменное представление. Он заявил, что ночью 8 октября раздастся глас Божий с небес с призывом праведных на вечный райский пир. Грешники же ничего не услышат и останутся на земле. Всем раздали текст молитвы, которую следовало повторять в течении всей ночи. Не только Дарго, но и окрестные поля, лесные трущобы и горы заполнились воплями, криками и взвизгиваниями, детскими, женскими и мужскими голосами. Шабаш ведьм! На рассвете все утихло. Навели справки. Оказалось, что никто не взят на небо — все кандидаты, даже и сам Шамиль, были налицо.

— Наверное, многие вздохнули с облегчением, — не удержался я от сарказма.

Все засмеялись. Удивительные порой реакции выдает человеческая психика. В нашем положении всем было не до смеха. И, тем не менее, мы хохотали.

… Прошла ночь, утро, день. В нашем положении ничего не менялось. Все изнемогали от неподвижности. Желание шутить напрочь пропало. Ожидание неизвестно чего изматывало не менее физических страданий.

Наконец, дверь в саклю распахнулась. В наше узилище втолкнули живого и невредимого князя Илико Орбелиани. Теперь все бежавшие были в сборе, кроме подполковника Снаскарева, его двух денщиков и одного линейного казака. Похоже, этой четверке удалось улизнуть.

Мюриды освободили нас от цепей и столкнули в яму. Набились тесно. Но никто не жаловался. Накинулись с расспросами на князя. Прежде чем отвечать, он не удержался от вопроса в мой адрес:

— Коста! Что ты здесь делаешь⁈

В этом ободранном изможденном молодом человеке трудно было узнать холеного танцора-балагура, любимца всех женщин Тифлиса и завсегдатая хмельных пирушек. Но держался он мужественно, несмотря на отчаянное положение. Настоящий воин.

— Приехал вас выкупать. Вернее, договариваться об условиях. А тут этот ваш побег.

— Надежда не умерла! Когда меня поймали и доставили в Дарго, я застал приезд Джамалэддина. О, это удивительный человек! Он потребовал, чтобы меня к нему привели, и сказал: «Ничего не бойся. Волосу не дам с твоей головы упасть». А потом накинулся на Шамиля с упреками. «Какой же ты последователь тариката, если мучаешь людей?» Потом ругал имама за грабежи в Кази-Кумухе. Заявил, что потребует от всех мюридов, окружающих Шамиля, поклясться, что больше не будут предаваться разбою.

— И что наш пленитель? Как он ответил?

— Склонил голову перед почтенным старцем как примерный ученик. Очень его уважает. Даже старшего сына назвал в его честь.

По яме понеслось:

— Удивительно!

— Как такое возможно⁈

— Неужели мы спасены⁈

— Не спешите радоваться. Старец уедет, и все вернется на круги своя.

Люк распахнулся. Мюриды стали бросать вниз хлеб и бурдюки с водой. Люди ловили, но, сохраняя достоинство, делились едой и питьем с соседями. Иван промыл раны на голове доставленного в первый день казака.

— Эй, Зелим-бей! Вылезай! — окликнули сверху из открытого люка.

— Куда меня? — спросил, когда выбрался из ямы.

— К Учителю!

Мне дали возможность умыться и почистить платье. Отвели к жилищу Шамиля, в тот самый зал с коврами, где шли переговоры и допрос. Меня ждали. На коврах сидели Шамиль и худой старик в простой одежде. Его папаха была перевязана широкой зеленой лентой. Мудрые глаза лучились добром. Худые пальцы перебирали четки.

— Садись, Зелим-бей, отдохни, — ласково пригласил меня шейх накшбандийского тариката и факихам[1]. — Считаю, с тобой поступили крайне несправедливо и подло. Не держи зла на моего ученика. Ему порой приходится поступать не по правилам, а как должно правителю.

Я уселся. Шамиль почтительно молчал.

— Зла нет. Я все понимаю.

— Вижу, ты искренен. Это хорошо. И дело, с которым ты прибыл к нам, богоугодно. Я сам желаю хлопотать об освобождении пленных и надеюсь с Божьей помощью преуспеть в этом. Все твои условия имам принимает с благодарностью[2].

Шамиль снова промолчал. Лишь склонил голову в знак согласия.

— Отрадно это слышать. Когда и как состоится обмен?

Имам кликнул одного из наибов, скромно ожидавших конца аудиенции у дверей.

— Это гумбетовский наиб Абакар-Дибир. Ему поручаю провести обмен. Встретитесь у Чиркея, на берегу Сулака. Придете со стороны Темир-Хан-Шуры. Там есть узкое место, где можно перекинуть временный мост из бревен. Успеешь до конца ноября все устроить?

— Если тронусь в путь быстро, думаю, успею.

— Отправимся все завтра. Нам дорога — в Большую Чечню, на свадьбу, — непривычно вежливым, а не властным тоном предложил Шамиль.

Старец усмехнулся, покачал головой. Видимо, о предстоящем сватовстве у него было свое, особое мнение. Но заговорил он о другом. Должен признаться, его слова меня удивили. Даже запутали.

— По твоему лицу видно, что ты, Зелим-бей, выбрал путь воина, путь стали и крови. Я же за свою жизнь и воробья не обидел. Я — мюрид, в том нет сомнения. Но вы видите, что при мне нет никакого оружия, даже обыкновенного ножа. Я гнушаюсь разбоев. Уединение предпочитаю роскоши. Ничего иного не желаю, кроме спокойствия. Когда-то я был богат, обласкан ханом, правителем Кази-Кумуха. Но увидев его неправедность, отринул службу, раздал все деньги бедным и сосредоточился на духовном совершенстве. Мне будет приятно, если ты и люди, за которых готов пострадать, сохранят обо мне память, как о человеке, избавившим вас от неволи и мучений. О человеке, который в стране дикой, пожираемой войной, сохранил чистоту нравов и беспорочность жизни.

Как⁈ Как у такого Учителя, с такими желаниями и устоями, могло родиться племя учеников, заливших кровью Кавказ⁈ Невообразимо! Ответа я найти не смогу за все оставшееся мне время на этой бренной земле. Никто не сможет!

— Не думай, — продолжил богослов, — что я ищу каких-то выгод. Единственное мое желание — посетить мою родину, Кази-Кумух. У меня есть разрешение от прежних русских командиров. Но я хочу все сделать по закону.

— Я доложу о вашем желании начальству, — тут же откликнулся я. — В Кази-Кумухе от русских командует князь Аргутинский. Он армянин, кавказец и многое понимает лучше пришельцев с севера. Я, с вашего разрешения, могу написать ему письмо. Он меня хорошо знает.

— Буду признателен, — Учитель благородно кивнул. — Ступай в свой прежний дом. Отдохни. Тебя накормят.

… Большая кавалькада всадников пробиралась через Ичкеринский лес в сторону Большого Чеченя. Шамиль всегда ездил исключительно в сопровождении охраны. Не меньше сотни всадников ехали с нами. Прикрывали вождя своими телами от возможного выстрела из лесной чащи. Шамиль, хоть и запретил в горах канлу, плодил кровников с космической скоростью.

Меня эти мюриды несколько смущали. Порою они напоминали мне конвой. Даже по территории Дарго они ходили за Шамилем, дыша ему в затылок. Да, они называли себя воинами газавата. Но многие прибились к имаму, движимые алчностью или изгнанные за кровожадность из родных обществ-джамаатов и тухумов. Со всего Кавказа собрались — аварцы, чеченцы, ингуши, осетины, кабардинцы. Даже араб затесался в эту толпу. Что их привлекло? Исключительно вопросы веры? Или возможность пограбить? Джамалэддин их ругал. Они почтительно внимали. Клялись быть праведниками. Надолго хватит их клятв? Они ведь не один Кази-Кумух разорили. И чеченским аулам досталось. И кумыки с салатаевцами пострадали.

Насколько Шамиль самостоятелен? Вот, он говорит: нужно посоветоваться с народом. А народ — это кто? Те несколько сотен абреков, что составляют его охрану? Или уже не охрану, а сплоченную группу единомышленников, объединённых идеей возвыситься? Тогда это просто банда, которая может вертеть своим лидером по собственному усмотрению. Типа «солнцевской» или «казанской» братвы, оседлавшей ветер перемен 90-х. Почему-то мне казалось, что в моих рассуждениях есть доля истины. Ведь когда припечет, все эти «верные» разбегутся, предварительно став «большими лицами». Так, кажется, выразился имам.

Конечно, не все. Среди них множество достойных людей. Идеалистов. Тех, кто не приемлет компромиссов. Такие — самые опасные. И опять же: разве они не станут принуждать имама к определенным действиям? Например, если он захочет мира, сможет ли он их остановить?

— Держись рядом со мной. Хочу поговорить, — окликнул меня Шамиль.

Я поставил коня стремя в стремя с имамом. Мне уступил место Юнус Чиркеевский. Начался обычный разговор ни о чем. О плохой дороге, которую, если бы не война, можно было бы улучшить. О лесах, которые нужно сохранять.

— Видишь, еду с одной переметной сумкой, — кивнул Шамиль на хурджин. — А ваши? Тащат с собой столько добра, что всей Чечне хватит. Когда Шоип-мулла разбил Граббе в начале лета, в аулах был праздник. Столько лошадей, столько разного железа. А как много красивых вещей! Передавай новому начальнику от меня поклон и благодарность. Пусть еще приходит.

— Когда я мотался по Черкесии, у меня было еще меньше добра, чем у вас. Бурка, бурдюк с водой да боеприпас. И гомыл (сухой суп) в газырях.

— Я сразу понял, что ты настоящий горец. Жаль, что ты не с нами. Не держишь зла на меня? — неожиданно быстро спросил Шамиль.

— Я уже сказал вашему учителю. Все понимаю. Так было нужно.

— Нет. Понимаешь, да не все. Держи! — имам протянул мне серебряный треугольник с усеченными углами. — На этом знаке написано «обладатель храбрости и великодушия».

— За что такая награда?

— За будущую услугу. И как знак извинения. С этой медалью свободно будешь ездить в подвластных мне землях.

— Великий дар!

— Не благодари.

Вскоре пришел черед нам расставаться. Мне дорога теперь лежала на восток, чтобы попасть в Герзель-аул. Сопровождать меня вызвался Юнус.

Мы ехали молча, пока кавалькада не скрылась за деревьями.

— Нацепи значок, который тебе выдал имам, — распорядился чиркеевец.

— Зачем?

— Так спокойней будет, — ответил Юнус, поворачивая коня на юг.

— Куда ты правишь своего скакуна? — заволновался я.

— Увидишь! — коротко бросил мой спутник.

Я всполошился еще больше. Что за дела? Он хочет возвратить меня в Дарго?

Выбора не было. Один не проеду. Даже с треугольным значком. Пришлось ехать за Юнусом, держа руку на пистолете.

Мюрид не оглядывался. Спокойно подставил мне спину. Даже стал что-то напевать заунывное, чтобы скоротать дорожную скуку.

— Скажи же, наконец, куда мы едем⁈ — не выдержал я.

— Тебя ждет встреча.

Встреча? С кем? Я терялся в догадках.

Потянулись знакомые места. Проклятую котловину за Кажалыковским ущельем узнал сразу. Мурашки по коже пробежали. Как наяву встали картины, как мы пятились, отстреливаясь и отбиваясь штыками, вон по тому склону. Он успел за лето зарасти травой. Яркой и сочной даже поздней осенью. Еще бы! На таком-то удобрении из человеческой крови!

Юнус свернул в незаметное ущелье. Настолько тесное, что вход в него открывался только тогда, когда упрешься в него носом. Мюрид свистнул. Из скального прохода ответили. Раздвинулись кусты. Показалась лошадиная голова. Потом всадник с замотанным башлыком лицом. Но я его узнал сразу.

Спенсер! Мой чертов кунак! Это был он.

Мне сразу все стало ясно. Вопросов и уточнений не потребовалось. Шамиль имел долг перед англичанином, спасшим не раз ему жизнь. Но хаккима не желали отпускать мюриды, видевшие в инглезе исключительно полезного раба. Тогда имам воспользовался побегом русских и спрятал Эдмонда. Переправил его в тайное место. И теперь мне осталось лишь доставить его на Линию. Дальше сам выкрутится. Вновь представится врачом-генуэзцем или кем-то там еще. Его проблемы!

Или нет? А вдруг Шамиль все знал о подготовке побега⁈ Сам все запланировал. Мой приезд в Дарго стал сигналом, что пора начинать. И жестокое обращение со мной — способ скрыть от сподвижников заговор. «Обладатель храбрости и великодушия»! Теперь звучит как тонкая издевка!

И не спросишь теперь. Спенсер не расколется, Шамиль уже далеко. Кто знает, сведет ли нас в будущем судьба?

— Едем! — поторопил меня Юнус. — До ночи нужно добраться до Герзель-аула.

Он пришпорил коня. Мы понеслись вскачь. По пробитой Чеченским отрядом дороге. По очень знакомой дороге, на которой я чуть не погиб.

[1] Накшбандийский тарикат — разновидность суфийского учения. Факихам — ученый-богослов, знаток фикха, мусульманской доктрины о правилах поведения.

[2] Читатель, не упрекай нас за кажущуюся легкость переговоров. Джамалуддин Казикумухский на самом деле сыграл решающую роль в освобождении пленников. Он привязался сердцем к князю Илико. Семья Орбелиани принимала шейха в своем тифлисском доме, когда он отправился в хадж.