Было записано

Глава 23

Коста. Окрестности Чиркея — Темир-Хан-Шура, последние числа ноября 1842 года.

До удивительно красивой в любое время года реки Сулак от главной русской крепости в Северном Дагестане, в будущем — города Буйнакска, а ныне Темир-Хан- Шуры, не так уж далеко. И дорога большей частью вполне приличная. Накатали многочисленные оказии. Год за годом они отправлялись на запад, юг и юго-запад для снабжения очередного русского набега на Чечню или Аварию, высокопарно называвшегося «экспедиция». Но наш караван был особенным. Подобного не могли припомнить старожилы. Он вез не сухари и боеприпасы, а огромную сумму серебра и группу пленных. Все — на обмен. Все, как и договорился с Шамилем. 15 мужчин, 9 женщин и полная звонкой монеты чеченская арба.

Накануне отъезда самым геморройным для меня делом вышел подсчет рублей, собранных для выкупа. Я не соврал вожакам газавата. Даже столь кардинально уменьшившаяся сумма — с миллиона до 15 тысяч — это гора серебра и немалый вес, почти 311 кг. Тяжелее, чем казачий единорог в походном состоянии. А чтобы придать грузу больший объем, я взял и сам себе свинью подложил. Посоветовал сдуру, не продумав последствия, часть суммы выдать мелкой монетой — полтиной, четвертаками, 20-копеечными. Последние были очень популярными на Кавказе, ибо равнялись одному абазу, имевшему до сих пор широкое хождение, несмотря на все старания казначейства.

В общем, монет было много. И считать их я запарился даже с помощью добровольных помощников — старика-грузина Габаева, прибывшего выкупать сына Ивана, и посланца от рода Орбелиани по имени Автандил (князь Григол был в действующем отряде, и его не отпустили). Оба — прямые заинтересанты, ибо часть денег принадлежала их семьям.

Я сразу предупредил всех, кто участвовал в сдаче-приемке денег — и военных финансистов, чиновников от линейного казначейства, и частных лиц:

— Денежки не только счет любят. В нашем случае, недостача — это цена человеческой жизни. И сейчас, и в будущем. Если Шамиль решит, что мы ему недодали хоть один абаз, быть беде. Ни обменов в будущем, ни нормальных переговоров.

Все прониклись. И приступили к делу с энтузиазмом. Военные финансисты считали монеты от Орбелиани, Габаева и других гражданских, а я с Габаевым и Автандилом — серебро от военного ведомства. Подсчеты вели тщательно: я не сомневался, что там, где мелькала рука русского чиновника, жди беды. Ну, не могут не прилипнуть монетки к загребущим пальчикам крапивного племени. Так оно и вышло.

— Не хватает 158 рублей, — «обрадовал» я казначейских, с трудом разгибая спину.

Они не удивились. Тут же вытащили мешочек серебра, прихваченный на всякий случай. Отсчитали недостающее. Опытные черти. Возможно даже — это не их косяк. Просто знают повадки коллег.

— Мне нужен запас на всякий случай. Мало ли как оно повернется. Хотя бы рублей двести-триста.

И тут меня армейские Гобсеки не подвели. Все продумали.

— Мы выдали капитану Овечкину двойных абазов на сумму 250 рублей серебром. У нас этого добра хватает! Девать некуда! А горцы их ценят наравне с российской монетой.

— Двойной абаз — это сколько?

— Каждый — 6.31 грамма. Идет как треть рубля. На деле чуть меньше, но в горах такой курс.

— Точно примут, если до этого дойдет?

— Примут-примут, не извольте беспокоиться.

Я вздохнул. Представил себе сцену, как на берегу реки буду доказывать наибу Абакар-Дибиру, что три двойных абаза — это лучше, чем один рубль. Сюр! Ничего-то эти чиновники не понимают. Думают, все произойдет в теплой сакле, за столом зеленого сукна, при свете от канделября. Ага! Держи карман шире, чернильная душа! Только хардкор!

Еще этот Овечкин навязался мне на голову. Прибыл накануне отправки обоза и объявил, что назначен начальником экспедиции. Я спорить не стал. И так понятно, что такие деньжищи простому подпрапорщику никто не доверит.

— Вы, главное, господин штабс-капитан, инициативы не проявляйте.

Овечкин был сама покладистость.

— Бог с вами, Варваци! Где я и где — вы? Все понимаю. Но начальство приказало присмотреть и проконтролировать. Вот и постою в сторонке. Понаблюдаю, как работают профессионалы! Я ведь и языков не знаю. Как вы только с этими хищниками общаетесь⁈

Всю дорогу до Сулака он выпытывал у меня подробности с таким энтузиазмом, будто вознамерился написать на их основе увлекательный исторический боевик. Всю душу из меня вытряс, хоть и расточал комплименты на каждом шагу. У меня закралось подозрение, что лощеный офицер просто-напросто задумал примазаться к операции, чтобы отхватить орденок. У него с наградами было негусто. Штабная крыса! Навидался таких!

— Ваше благородие, господин штабс-капитан! — прервал мои негодующие мысли казак из конвоя. — Проблемка у нас!

— Что случилось? — удивился Овечкин.

— Один пленный умер!

— Как умер?!!! — зарычал я.

— Ну, как… Взял и отдал богу душу. Он в повозке был. Когда в крепости грузили, уже был плох. Лихоманка его била. А, видать, потрясло малеха, вот душа и отлетела.

— Ты что несешь⁈ — набросился на казака Овечкин.

— А что я? Я — ничего! Его и пальцем никто не тронул.

— Что это я так разволновался? — удивился штабс-капитан, успокаиваясь. — Все из-за вас. Вы так нервно отреагировали…

— А как, по-вашему, я должен к этому отнестись?

— Без нервов. Подумаешь, мюрид помер. Значит, заберем на одного человека меньше.

— Кого оставим? — с трудом скрывая ярость, спросил я. — Подпоручика Ананова?

— Вы с ума сошли⁈ Офицеры — в первую голову!

— Горцам сами будете объяснять?

— Отчего ж? Это ваша работа.

— То есть вы мне предлагаете стать Господом Богом и самому решать, кому жить, а кому умереть? Я с этими людьми провел день в одной яме, а еще день — прикованный к столбу. Каждый! Каждый заслуживает спасения!

— Не вижу особой проблемы, но напомню: я наблюдатель. Вам решать.

Я заскрипел зубами, но промолчал. По сути, он прав.

… Место встречи казаки вычислили заранее. Знали в округе каждую тропинку. Уверенно вели нас к точке, где горцы традиционно наводили временную переправу.

Прибыли загодя. Наиба от Шамиля, как и пленных, еще не было. Но на другом берегу уже суетилась группа абреков, подтаскивая заранее приготовленные бревна. И уже висели два каната, закрепленные за камни на нашем берегу.

— Видите, господин подпрапорщик, как ловко действуют, — показал мне хорунжий, начальник казаков, на канаты. — Наловчились, гололобые, в набеги ходить. На раз-два мостик соорудят. Могут и такой, что и лошадей переведут.

— Нам такой и нужен. Надежный. Люди ослаблены. И очень не хочется уронить в Сулак мешок с серебром.

— Смотрите! Вон они! — казачий командир показал мне на высоты над рекой.

По одной из гор спускалась большая группа, состоявшая из конных и пеших. Сердце застучало. Начинается!

— Когда приблизятся, постройте пленных, чтобы горцы увидели, что все без обмана, — сказал я и пошел к самому берегу реки чуть в стороне от крепления канатов.

Когда мюриды и пленники приблизились, помахал Абакар-Дибиру. Наиб ответил величавым поклоном из седла. Показал ему рукой на арбу с мешами серебра, запряженную парой волов. Изобразил жестами: хочу переправиться к тебе. Он не возражал. Отдал команду своим, чтобы начали строить мост.

Тут же, ловко цепляясь за канаты, на наш берег перебрались чеченцы. Начали аккуратно заводить бревна. В считанные полчаса основа переправы была сооружена.

Я перешел на другой берег. Обменялся снова поклонами с наибом.

— Как будем действовать?

— Тебе, Зелим-бей, все доверяют. Скажи.

— Давай сперва офицеров. Потом серебро перенесем. И начнем остальных группами по пять человек менять.

— Как скажешь, — не стал спорить Абакар-Дибир. Чувствовалось, что он не в своей тарелке и боится сделать что-то не так.

— Нет причин для волнения, уважаемый наиб. Я лично пересчитал все деньги. Обмануть доверие имама — позор для меня!

Показал незаметно Абакир-Дибиру знак отличия. Он успокоено вздохнул.

— Развяжите пленных, — приказал мюридам.

Я бросился к князю Илико. Обнялись крепко-крепко.

— Я знал, Коста, что ты придешь за нами! Моя семья…

— Ни слова больше! Иди на тот берег. Скажешь там главному, штабс-капитану Овечкину, чтобы подтаскивали к берегу мешки с серебром.

Илико, гордо выпрямив спину и не торопясь, пошел по настилу из досок, уже уложенному на бревна. Сопровождавшая нас рота солдат и казачья сотня громко прокричала «Ура!». Потом солдаты выстроились в цепочку и стали складывать 50-фунтовые мешки с серебром рядом с временным мостом. Гора быстро росла. Почти 750 мешков — это вам не пустячок! Впечатляли! Даже Акакир-Дибир проникся:

— Ты тогда правду сказал. Целая арба денег! Правильно я сделал, что вьючных лошадей взял побольше. Сейчас пригонят табун.

Горцы начали перетаскивать мешки на свой берег.

— У меня с собой тело русского офицера, — отвлек меня наиб от созерцания овеществленной полугодовой прибыли апельсинового короля и по совместительству моего зятя Умута.

— Покажешь?

— Зрелище — не для неженок, — предупредил меня мюрид.

С одной из вьючных лошадей спустили тело, завернутое в русский брезент. Раскрыли сверток. На меня обрушилась волна вони. Я прикрыл лицо рукавом черкески и присмотрелся. Что-то понять было трудно, но знакомый офицерский мундир кабардинцев я узнал.

— Закрывайте!

— Сразу заберешь? — спросил меня Абакар-Дибир.

— Чуть позже. В конце.

— Хорошо.

Серебро споро переправили на вражеский берег. Мешки стали привязывать к лошадям. Пришел черед пленных.

— У нас есть проблема, достопочтенный наиб.

Мюрид подобрался. Положил руку на рукоять кинжала. Я поспешил объясниться.

— Один из пленных умер по дороге.

— Подумаешь — проблема! — фыркнул он в ответ.

Что-то прокричал своим людям. Из толпы пленных выдернули одного. Стали вязать ему руки. Лекарь-студент Иван! Выбор пал на него. Несчастный повесил голову, его душили слезы. Остальные смотрели равнодушно, радуясь, что избежали печальной участи.

На другом берегу заголосил старик Габаев. Он услышал, что оставляют какого-то Ивана и решил, что это его сын. Бросился к офицерам. Хватал их за руки. Умолял. Напоминал о потраченных деньгах. Овечкин пожимал плечами.

Вдруг один казак растолкал толпящихся пленников-солдат. Упал на колени. Перекрестился.

— Я, Степан Попов из станицы Калиновской, прошу выбрать меня. Ваня спас меня от смертельной болезни. Настал мой черед отплатить добром за добро. Передайте там моим, что жив ещё казак, не помер.

Мюриды оглянулись на наиба, спрашивая указаний. Я решительно вмешался.

— Никто здесь не останется! — крикнул по-русски. Обернулся к наибу. — Абакар-Дибир, прошу тебя, давай поговорим как деловые люди.

— Не о чем тут говорить! Было договорено: голова за голову!

— Русских меньше.

— То, что четверо сбежали, не имеет значения!

— Неужто откажешься от полтысячи двойных абазов?

Мюрид крякнул. Сдвинул папаху на затылок.

— Целых полтысячи? Тысяча была бы лучше. Хорошее число. Тысяча! — произнес он, словно имя любимой девушки.

— Что деньги для воина? Пыль! Растают — и нету. Какая разница, больше их или меньше?

Наиб упрямо покачал головой.

— Э! Считай, я тебе тысячу и предложил! Абазы-то двойные!

— И правда, тысяча выходит, — удивился наиб. — Тащи!

Я побежал на другой берег, увлекая за собой очередную пятерку русских. Бросился к Овечкину.

— Давайте деньги, что вам казначейские как НЗ выдали!

— Что такое НЗ? — удивился Овечкин, отрываясь от разговора с князем Орбелиани. Тот порывался мне что-то сказать, но я отмахнулся.

— Не сейчас, Илико! — князь обиженно надул губы. — НЗ — это деньги для экстренных случаев.

— У нас экстренный случай? Вы случайно не про то, что мы не заберем какого-то никому не нужного казака? — изобразил на лице еще большее изумление штабс-капитан.

«Вот же сволочь! Ну, сейчас ты у меня получишь!»

— Ну что вы? Как я мог такое подумать? Платить за казака? — мой голос отражал все мыслимые оттенки сарказма. — Конечно же, нет! — я сменил тон на командирский. — Мне нужно выкупить тело подполковника Траскина, брата начальника штаба Кавказской Линии! Геройского офицера, последний вздох которого я видел своими глазами!

Овечкин позеленел. Отшатнулся.

— Что ж вы сразу не сказали⁈

Он не на шутку перепугался. Начштаба Кавказской Линии был его прямым начальником. Вызвать его неудовольствие — приговор себе подписать. Стремглав бросившись к своей лошади, он отвязал тяжелый мешочек с монетами и протянул его мне.

— Сколько там? 750? — Овечкин кивнул. — 250 — лишние.

Не прекословя, штабс-капитан бросил на землю бурку. Развязал мешочек. Высыпал часть монет. Встал на колени и начал отсчитывать нужное количество, даже не замечая, в какой комичной роли оказался.

— Кого-то из наших выкупаешь? — шепнул мне догадливый Илико по-грузински.

— Да!

— Вай, какой молодец!

— Помалкивай!

— Могила!

— Вот ваши деньги! — протянул мне похудевший на треть мешочек Овечкин, подрагивающий под моросящим дождем.

… Он отыгрался на мне, когда мы благополучно прибыли в Темир-Хан-Шуру. Не успел караван втянуться в ворота крепости, штабс-капитан включил старшего начальника.

— Господин подпрапорщик! Немедленно отправляйтесь в казарму и приведите себя в божий вид! — он брезгливо зыркнул на мою черкеску.

— Вы забыли главное, Ваше Благородие! Вам следовало бы поздравить меня прапорщиком! Дело сделано. Пришла пора выполнять обещания.

— Позже! Все позже! Вам надлежит составить подробный отчет о проделанной работе. Не забывайте! Мы в армии, а не у Шамиля в ауле.

Я скрипнул зубами, но подчинился. Он прав: я снова в роли вооруженного раба!

— Слушаюсь!

Пришлось отправляться в казарму. Засел на отчет. Корпел над ним долго. Взвешивал каждое слово, подозревая, что любую мелочь могут использовать против меня.

Когда закончил, отправился в дом гарнизонного начальника, где была организована пирушка в честь возвращения героев.

— Не велено пущать! — преградил мне дверь часовой.

«Вот же, сука, Овечкин!»

Мне в голову уже начали закрадываться нехорошие подозрения. А что, если этот мараз решил не примазаться к успеху, а полностью его присвоить? С него станется. Подчиненный Траскина, той еще мрази. Яблочко от яблони недалеко падает. А как же слово чести, господин штабс-капитан⁈

Наутро мои подозрения начали приобретать еще более зримые очертания. Овечкин вызвал меня в штаб гарнизона. Забрал отчет. Внимательно его изучил. Остался крайне довольным.

«Интересно, что его так возбудило? Перепишет, как свой, только фамилию свою вставит вместо моей?»

— Вам, господин подпрапорщик, надлежит сопроводить тело подполковника Траскина в Ставрополь!

Я растерялся. Полученный приказ несколько выбил меня из колеи.

— Хотел вернуться в Тифлис с князем. У меня там семья. И в полку меня заждались… — заблеял я самым жалким образом.

— Кому, как ни вам, сопровождать тело погибшего товарища⁈ — вернул мне Овечкин с мерзкой улыбочкой мою шпильку, которую я неосмотрительно воткнул ему в присутствии князя на берегу Сулака.

Крыть нечем. Шах и мат. Оказалось, что еще не все.

— Что с моим производством?

— Вам все расскажет генерал-майор Траскин. Уверен, у него найдётся, чем отблагодарить спасителя семейной чести, — сказано это было так двусмысленно, что нетрудно и догадаться: меня еще ждут неприятные сюрпризы. — Отправляйтесь немедленно. Путь неблизкий. А тело…

— Хотелось бы попрощаться с моим другом, князем Орбелиани.

— Князь отдыхает. Вчера засиделись допоздна. Столько вина… Жаль, что вы к нам не присоединились, — я еле сдержался, чтобы не нахамить. — Будить его не будем. Конвой вас уже ждет. Выступайте без промедлений. Это приказ, подпрапорщик!

Овечкин не поленился и сопроводил меня до арбы. Он наслаждался ситуацией и этого не скрывал. Лошади мне никто не предложил. Придется ехать, вдыхая всю дорогу трупные ароматы. Хорошо хоть, что заметно похолодало. И после полевого госпиталя под открытым небом в 30-градусную жару меня никакими запахами не проймешь.

— Поезжайте, господин подпрапорщик, — штабс-капитан выделил интонацией мое звание. — Рад был с вами познакомиться!

Так и хотелось плюнуть ему на прощание в слащавую улыбчивую рожу! Как же ловко обставил разговор! Ни к одному слову не придерёшься! Все на намеках, на недомолвках. Размазали вас, Константин Спиридонович, тонким слоем и спасибо не сказали! Чтобы достойно отвечать на скрытые колкости, нужно носить офицерскую шинель и шашку вместо ружья.

Я предавался уничижительным рефлексиям под заунывный скрип арбяных осей, плохо смазанных нефтью. К этому звуку следовало заново привыкать. Вокруг тянулись знакомые места с унылым пейзажем вокруг. По этой дороге тянулся обоз с ранеными почти полгода назад. Тогда мы вместе с фон Ребиндером, несмотря на свои раны и жару, радовались жизни, как дети, шутили, подтрунивали друг над другом. Теперь же единственным моими спутниками были молчаливый возчик-татарин и труп подполковника Траскина.

— Прости, боевой товарищ, нет у меня слез тебя оплакать. Ты погиб с честью, которой нет ни у твоего брата, ни у его подчиненных.

… До небольшого поста, пункта для ночевки караванов на Кумыкской равнине, мы добрались ближе к сумеркам. Казаки запалили костер из собранного по дороге хвороста. Поставили маленькие чайники, чтобы вскипятить воду.

— Чайку не желаете, Вашбродь?

— Верховые! Сюда скачут! — тревожно вглядываясь вдаль, крикнул часовой.

Минуты тревожного ожидания пролетели быстро, сменившись на радость от встречи. Всадниками оказались князь Орбелиани и несколько казаков.

— Я не мог не проститься с тобой, дружище! — обнял меня Илико.

— Овечкин тебя отпустил?

— Закатил ему скандал! Как он мог прогнать тебя, нашего спасителя⁈ Угрожал ему, что в Тифлисе ему никто не подаст руки.

— Сия чаша его не минует, Илья Дмитриевич. Он замыслил, я уверен, приписать себе все заслуги.

Илико запрыгал около костра, выкрикивая слова, неподобающие отпрыску древней династии Грузии.

— Успокойся! Ты сделаешь все, как надо. Вино привез?

— Э, мы не Кахетии и не в Тифлисе. Чихирь пусть казаки пьют! Взял у маркитантов в долг коньяку и рому.

— То, что нужно!

Выпили.

Потекли неспешные разговоры. Я рассказывал новости, которыми не успел поделиться с Илико в Даргинской яме. Мы тогда успели обменяться лишь парой слов. Известия о геройстве старшего брата при Раче его скорее огорчили, чем восхитили. Догонять теперь придется!

Илико не унимался с благодарностями. Славословие в мою честь следовало одно за другим. С чем сравнить тостующего грузина? Разве что с прорвавшейся плотиной! Остановить его могла лишь полностью опустевшая тара.

Когда мы изрядно набрались, я встал с чашей в руках. Илико тоже. Наверное, я был уже изрядно пьян. Иначе не стал бы, покачиваясь, говорить того, что сказал:

— Есть просьба…

— Любая!

— Вернешься в крепость, скажи этой сволочи, Овечкину, — я немного подумал. — Коста просил передать… Рука моя крепка. Я отлично стреляю. Бойтесь, господин штабс-капитан, моего производства в офицеры!