Было записано

Глава 17

Коста. Авария, весна 1842 года.

Весной в Дагестане стало все плохо. Ужасно! Уже к концу 1841-го генерал Клюки фон Клюгенау констатировал: мы сохранили физическое управление над горцами, но потеряли нравственное. Авария еще держалась, но дни ее были сочтены. Окруженная с трех сторон наибами Шамиля, она сдавалась имаму — селение за селением, ханство за ханством. Лишь там, где оставались русские гарнизоны, отрезанные и окруженные недружественным населением, сохранялось подобие покорности. Но хитрые аварские ханы, один за другим, сперва входили в скрытные сношения с Шамилем, а затем и предавали русских открыто.

В марте мюриды под личным предводительством Шамиля проникли в самое сердце нагорного Дагестана. Русские ждали их в Хунзахе. Имам опять, в который раз за прошедший год, их обманул и двинулся на Кази-Кумух, лакскую столицу. Население ханства колебалось между желанием примкнуть к газавату и страхом перед зверствами мюридов, ведь те жили по простому правилу: кто не с нами, тот против нас, а для последних у нас только сабли, а их имущество — наше по праву победителей. Небольшой русский гарнизон подполковника Снаксарева, защищавший ханшу Умму-Куслун-бике и ее племянников, решил дать бой. Снаксарев наскоро собрал лакское ополчение. Подкрепленный небольшим отрядом нукеров Ахмет-хана Мехтулинского под командой подпоручика князя Илико Орбелиани, подполковник отразил два штурма мюридов. Последний неудачно. Пришлось отступить в крепость и ждать подкреплений.

Русских предали. Племянники ханши, Махмуд-бек, фактический правитель Кази-Кумуха, и его брат штабс-капитан Гарун-бек, надели белые чалмы и открыли ворота крепости Шамилю. Снаксарева, князя Илико и других русских захватили в плен. 20 нукеров-мехтулинцев изрубили. Селение разграбили. Дома сторонников русских сожгли.

Пленных притащили к дому, который занял Шамиль. Он вышел на балкон в небрежно накинутой на плечи шубе. Бесстрастно оглядел ограбленных до нитки русских.

— Пока мой сын Джамалэддин, взятый в Ахульго, не будет мне возвращен, вам нечего и думать о свободе.

— Удовлетворение этого требования нисколько от нас не зависит, — пытался вразумить имама Снаксарев. — Правительству нашему потеря немногих воинов не так чувствительна, чтобы оно решилось нас выручить под таким условием.

— Мое требование не подлежит изменению! — бросил толпе несчастных Шамиль и удалился.

Пленных увезли в горы. Следы их затерялись.

Обо всех этих ужасающих обстоятельствах мне рассказал со слезами на глазах князь Григол Орбелиани, артиллерийский капитан.

Мы встретились с ним в Южном Дагестане, на Самурской Линии, куда в апреле был спешно переброшен эриванский батальон. Князь командовал кюринской милицией в авангарде отряда у аула Рач — передовой части, в задачу которой входила охрана нагорья на левом берегу Самура до прихода основных сил. Командование ОКК наконец-то сообразило, что нужно что-то делать и спешно поручило полковнику Аргутинскому-Долгорукову вернуть обратно Кази-Кумух, подчинив ему сводное соединение из нескольких батальонов.

Григол забрал меня сразу к себе в палатку, стоило нашей роте добраться до Рача. Моим печальным обстоятельствам не удивился: уже был наслышан. Устроил богатый, но безрадостный пир. Чаши с кахетинским его не веселили. Душа не лежала к песням, стихам или долгим тостам.

— Брат, мой юный брат! — повторял он. — Что с ним будет? Как вырвать его из лап Шамиля, этого исчадия ада⁈ Он явился внезапно и все-все разрушил. Мы еще настрадаемся с ним![1] Как вернуть Илико⁈ Что с ним станет?

— Выкуп! — попытался я его успокоить. — Мне довелось вытаскивать русских моряков и солдат из черкесского плена. Не скажу, что было легко. Но справился.

— Ты поможешь? — с надеждой спросил князь.

— Что я могу сейчас? — с горечью ответил ему. — Я простой унтер-офицер. Кто в горах станет меня всерьез слушать?

— А если выйдешь в офицеры?

— Боюсь, не выйду. Слишком могущественны мои враги.

Григол печально повесил голову. Исчезло мгновение надежды, навеянное моими словами — слабой и быстротечной, как случайный лучик света, вырвавшийся из грозовых облаков.

— Князь, не отчаивайся! Найдутся и другие переговорщики. Серебро или обмен — вот, что спасет твоего брата.

— Мюриды не понимают цену деньгам. Их аппетиты безграничны. Сколько запросят, миллион⁈ Где я раздобуду такую груду золота⁈ А обмен? Я же сказал: Шамиль требует сына.

— Это сперва. Ты же знаешь, как устроена торговля на Востоке. Я все это проходил. Сперва «дай серебра по весу пленника». Потом — «дай две овцы и пистолет».

Григол снова воспарил духом.

— Думаешь, найдем компромисс?

— Конечно, грузинский князь — это не простой мичман или капитан. Придется поторговаться. Лучше всего захватить кого-то из ближайшего окружения Шамиля. Какого-нибудь наиба…

— Где мы найдем такого?

— Сами придут, — пророчески сказал я. — В бою обретем предмет для торга, как подобает настоящим мужчинам!

— Да! — закричал Григол.

Он вскочил на ноги. Грохнул об пол чашу. Топчась на черепках, потряс выхваченным из ножен кинжалом.

— Да будет битва!

Устыдившись своего порыва, Орбелиани вложил кинжал в ножны. Уселся обратно на ковер.

— Что же мы все обо мне да обо мне… Как твои дела? Как дочка?

Я вздохнул. Теперь пришла моя очередь печалиться.

— Растет без отца. Вернулся из похода в Гурию. Перед выходом на Самурскую линию меня отпустили на три дня в Тифлис. Впервые Сонечку увидел. Покрестил…

Я не стал жаловаться, как провел зиму. Хвастать тут было нечем. Моя рота простояла в Кутаиси, охраняя арестованных мятежников, и приводила себя в порядок после гурийского похода. Незавидная мне снова выпала участь.

— Кто крестные? Надеюсь, наши?

— Наши-наши! — успокоил князя. — Крестной мамой, без споров и обсуждений, выбрали Ануш Тамамшеву, хотя Манана, твоя кузина, обиделась. Но на крестины все же пришла…

— А кум?

— Тут вообще все было непросто. Многие хотели, — я вздохнул, вспомнив непростой разговор с Федором Торнау. — Но примчался Сандро Гуриели. Бросился на колени перед Тамарой. Уж не знаю, что он ей сказал, но теперь мы с ним породнились.

— Я слышал, он многим тебе обязан…

— У него сын растет, знаешь?

Григол кивнул.

Не удивительно. В Грузии среди князей все про всё и про всех знали.

— В общем, на пиру Гуриель мне твёрдо сказал: сперва буду тебе кумом, а потом — сватом.

Орбелиани засмеялся.

— Выпьем за детей! За их будущее! За это и умирать легко, нам — воинам. А еще лучше — жить! Пить вино на свадьбах наших детей и смотреть, как подрастают внуки под жарким солнцем восхитительной Грузией. Они, наши дети и внуки, сделают нашу землю еще краше — настоящей жемчужиной в саду цветущих роз!

Я не смог не ответить с улыбкой:

— Вот, теперь, мой друг, я узнаю человека, написавшего:

Люблю я пир, где царствует свобода,

Где слово «пей!» с заката до восхода

Над беззаботной слышится толпой;

Где, веселясь за чашей круговой,

Мы пьяный рог сменяем азарпеше

… Наутро хмельные чаши мы сменили не на серебряную чарку для вина, а на ружья. На наш отряд набросились аварцы под предводительством нового наиба Кази-Кумуха, Хаджи-Ягья. Четыре тысячи против двух рот, 30 казаков и одного единорога. Нас было чуть более трехсот бойцов, которых бросили горские милиционеры, как только окрестные горы заполнились мюридами.

Только вчера мы пили вино и мечтали захватить в плен наиба. И вот он перед нами. И соотношение сил такое, что впору самим задирать лапки кверху. И на помощь основного отряда нечего рассчитывать — до него 25 верст по сложно проходимым горам.

Князь Орбелиани принял командование на себя. Отделил 80 человек в резерв, разместив их на левом фланге. Эриванцы встали на правом. Тонкая темно-синяя линия обороны на возвышенностях. Только на сложный рельеф и была надежда. Призрачная как горная роса на лепестках роз, которую любил воспевать князь.

Сегодня он не был поэтом. Пришел черед капитану показать, чего он стоит как воин.

Мюриды бросились толпой — конные и пешие, с обнаженными шашками. Сперва на наш левый фланг, ближайший к неприятелю. Натиск был столь стремителен и яростен, что линия обороны была быстро прорвана. Горцы добрались до лагеря.

— В атаку! Штыком — бей! — совсем не поэтично скомандовал Орбелиани.

Резерв опрокинул врага. Те откатились, потеряв три значка и 26 бойцов. Сгрудились ошеломленные. Они не могли поверить, что горсточка русских смогла их отбросить.

Хаджи-Ягъя бросил новые орды против эриванцев. Его ждал неприятный сюрприз. Недаром барон Врангель несколько лет натаскивал свои батальоны на слаженную стрельбу, надеясь вернуть полку былую славу. Не прошла даром его выучка, которая не прекращалась и в перерывах между тюремными караулами в Кутаиси. Слаженный залп смешал толпу нападавших. Не перезаряжаясь, под прикрытием порохового дыма, эриванцы стройными рядами бросились в штыковую атаку. Не успел этот дым развеяться, мюриды обнаружили прямо перед собой острую стальную щетину, накатывающую сверху по склону. Не выдержав яростного натиска, кази-кумухцы побежали, бросив еще один значок.

Эриванцы, прихватив своих раненых, вернулись на позицию. Горы огласило русское «Ура!».

Я кричал вместе со всеми. Многое мне удалось повидать за прошедшие годы. Но это было чем-то невообразимым. Без крепостных стен, с одним лишь орудием, поливавшим мюридов картечью, рота опрокинула тысячи!

До полудня Хаджи-Ягъя уговаривал соратников повторить атаку, пока шла ожесточенная перестрелка. Толку от нее для горцев было мало. Единорог собирал куда больше жертв, чем отдельные удачные выстрелы с противоположной возвышенности. Обескураженный наиб не знал, что делать. Ничего не придумал другого, как атаковать одновременно по всему фронту. И с тем же результатом. Слаженный залп из ружей и единорога, яростная рукопашная — и вот снова бегут горцы. Теперь уже навсегда позабыв о победе. Потянулись отдельными кучками в сторону Кази-Кумуха, недосчитавшись в своих рядах трех сотен бойцов.

Невероятный успех! Я тяжело перевел дух. Из глубин подсознания само собой громко вырвалось:

— Виват, виктория!

Солдаты недоуменно переглянулись. Память предков подсказала, что кричать:

— Виктория!!!

— Виват капитану!!! — не унимался я, срывая с головы фуражку.

— Ура капитану!!! — неслось над суровыми дагестанскими горами, над бедным аулом Рач, жители которого так и не дождались мюридов.

… Эта оглушительная победа мгновенно изменила расстановку сил в краю лакцев[2]. Многие заколебались. Прибывший в Рач полковник князь Аргутинский-Долгоруков задерживаться не стал.

— Князь Григол! Чествовать героев, повторивших подвиг спартанцев, будем позже! Нужно закрепить успех.

Самурский отряд бросился догонять Хаджи-Ягъя. Наиб времени не терял. Собирал снова приверженцев газавата. К нему присоединился и наиб телетлинцев и гидатлинцев Кибит-Магомет с полутора тысячей бойцов.

11 мая у селения Шаурклю мы встретились с новой ордой. К аулу вела дорога, прикрытая завалами. Пять тысяч лезгин ждали нас за глубоким оврагом. Но наибы совершили ошибку. Слишком растянули свою линию. Князь Аргутинский это заметил. 12-го мая два батальона егерей Тифлисского и Мингрельского полков стремительно атаковали аул через мост. Горцы бросились наутек.

Эриванцы оставались в резерве, следуя за егерями. Майор Сагинов, командир нашего батальона, вовремя заметил, что аварцы пытаются через овраг выйти в тыл отряду и атаковать вагенбург. Немедленно развернув свои роты, смело бросился навстречу хитрецам. Горцы побежали, бросая убитых и раненых. Сражение было выиграно вчистую. Эриванцы не потеряли ни одного человека.

Казалось, порядок в Кази-Кумухском ханстве был восстановлен. С боевыми качествами лакского ополчения, как и с полководческими талантами его лидеров, все стало ясно. Но буквально через неделю все изменилось. С разных концов Дагестана подходили все новые и новые отряды мюридов. Хаджи-Мурат и Ахверды-Магома постепенно окружали лагерь Самурского отряда около столицы ханства. Князь Аргутинский заволновался. Он разгадал замысел противника. Тот хотел перерезать отряду все коммуникации, а потом, взяв в кольцо, атаковать со всех сторон. Полковник вызвал меня в штаб.

— Вот мы и встретились снова. Но при куда более критических обстоятельствах. Я виноват перед вами…

— Вы⁈ Ваша сиятельство, о чем вы⁈

— Как о чем, Константин Спиридонович? Вы сохранили дворянство благодаря ордену Станислава, а значит, должны были стать не просто унтер-офицером, но юнкером или подпрапорщиком. Я настаивал. Но военное министерство заволокитило ваше назначение. И кому мне было жаловаться на инспекторский департамент? Военному министерству на военное министерство?

— Я все понимаю. Граф Чернышев не даст хода моему продвижению.

Видимо, у полковника была такая проблема, что он даже решился на извинения. Я угадал.

— Мне придется снова просить вас, унтер-офицер Вараваци, пуститься в отчаянное предприятие. Мне срочно нужны подкрепления. Получить их могу лишь от генерала Клюки фон Клюгенау. А он в Темир-Хан-Шуре.

— Вы хотите, чтобы я пробрался в Северный Дагестан через охваченную восстанием Аварию и доставил ваше письмо?

Полковник кивнул.

— Не могу приказать. Только охотник на такое пойдет. Риск — смертельный. И никого нет лучше вас. Клюки вас лично знает.

Я тяжело вздохнул.

— Мне нужна горская одежда…

Князь улыбнулся.

— Кавказское оружие и лошадь. Я помню. Дам вам с собой двух казаков. Что ж до награды…

— Ваша светлость! Ни слова больше… Не конфузьте меня, пожалуйста. Считайте, я вызвался добровольно…

— Могу я поинтересоваться вашими мотивами?

— Скажем так: у меня действительно куда больше шансов прорваться через Дагестан живым… А еще есть долг дружбы. Князь Орбелиани! Я обещал ему помочь в поисках брата. Кто знает, быть может, мне удастся что-то узнать. Нащупать ниточки, ведущие к месту, где его прячут.

— Отныне, Константин Спиридонович, больше никаких «ваших сиятельств» наедине. Теперь — просто Моисей Захарович! Дайте я вас расцелую! — встал из-за стола грузный полковник, оглаживая пальцем свои пышные усы. Впился в меня, что твой Брежнев. Оторвался, но плеч моих не отпустил. — Знаете, мой дорогой, что я думаю? Никакой Чернышев вас не остановит! Вы сами, своей грудью, без моей помощи — хотя будьте в ней уверены — и без помощи ваших многочисленных друзей пробьёте себе дорогу в офицерское общество. Не сомневаюсь!

… С казаками вылезла одна проблемка. Среди донцов, входивших в отряд, хватало сорвиголов. Были и те, кто умел пробираться через вражеские кордоны, довозить нужные донесения. «Умри, но доставь!» — этот лозунг казакам был хорошо знаком. Обычно отправляли несколько групп, в надежде, что хоть одна да прорвется. Но — время! Его не было. Нужно мчаться во весь опор, а не скрываться в пещерах или глухих ущельях, пока минует опасность. Нужна маскировка: значит, навыки носить горскую одежду и уметь балакать по-татарски или аварски. Нужно знание множества мелочей, вроде жестов, посадки в седле или движения рук при приветствии. Были бы в отряде гребенцы, такие умельцы бы нашлись. Но где их искать? Все на Сунженской Линии. Брать местных поостерегся: никто не мог гарантировать, не являются ли они лазутчиками Шамиля. В общем, оставались донцы.

Отобрал парочку с такими рожами, чтобы все решили: вылитые абреки. Смуглые, бороды редкие, а не лопатой. Видимо, бурлила в жилах удальцов кровь черкешенок или ногаек. Проверил, как держаться на лошади. Для гор сойдет. Умеют ли стрелять, а главное — перезаряжать на ходу? Умели.

Долго колдовал над картой, выслушав сотни советов от «знатоков». Все рекомендовали двигаться напрямик через Гергебиль, где совсем недавно генерал Фези основал укрепление, далее — на Хунзах и оттуда — на Темир-Хан-Шуру по военной дороге. Считали, что путь на северо-запад перекрыт. По слухам, Шамиль был в Тилитле и планировал выдвинуться к Кази-Кумуху. На северо-востоке действовали шайки Ахверды-Магомы, постепенно смещаясь к югу, чтобы обойти лагерь Самурского отряда и отрезать его от Кубы.

«Доберусь до Гергебиля и пойду через горы, напрямик. Плевать, что там снег лежит! — решил я. — Зато меньше шансов наткнуться на вражеские группы. В этих знакомых мне по броску до Ахульго в 1839 году горах очень трудно укрыться. Они полностью лишены растительности. Уверен, что дорогу от Гергебиля до Хунзаха тщательно стерегут многочисленные засады мюридов. В моем деле всегда лучше перебдеть».

До Гергебиля добрались в сопровождении сильного казачьего конвоя. Два укрепления — нижнее и верхнее, занимавшее господствующую высоту[3]. Рвы неглубокие, бруствер — из камня на глине. Рядом — изрядно пострадавший аул. Настороженный, лишь изображавший покорность, с сотней следящих за урусами внимательных глаз.

Переоделись. Обвязали папахи белыми лентами. В сопровождении проводника-татарина выдвинулись в горы до рассвета.

Вступив в ущелье, мы следовали вдоль ручья, по тропинкам, едва проходимым только для вьюков. Потом свернули и начали подъем. Через крутые гребни и овраги взбирались все выше и выше. Когда достигли пика, вдали, у пересекавшихся под острым углом ущелий, перед покрытых снегом хребтами, показалась гора, на которой шло какое-то строительство.

— Гуниб, — пояснил нам проводник[4].

Трудный подъем вывел нас на плоскость, заваленную снегом. Его было по колено. Холод пробирал до дрожи, несмотря на бурки. Тем не менее, устроили привал, чтобы дать отдохнуть лошадям. Сами грелись у костра из прихваченных с собой дров, забившись в расщелину, чтобы укрыться от резкого ветра. Казалось, в этом суровом, безводном и безлесном краю нет место для человека. Но я знал, что скоро, очень скоро, русские войска в любое время года, даже зимой, будут штурмовать все горы вокруг. Спать на голом камне, укрывшись одной шинелью. Жевать снег вместо воды. И вытаскивать на руках обозы и пушки. И так — год за годом…

Нам предстоял спуск на равнину, где за каждым кустом подстерегала опасность. Мелькнет папаха между листвы — как понять, кто перед нами? Мирный или немирный? Друг или враг? На белые чалмы на наших папахах могли среагировать по-разному — вплоть до выстрела. Шамиль сдержал свое обещание и принялся уничтожать аулы, которые его не поддержали. Мюриды рубили фруктовые деревья и разрушали террасы, на которые поколениями свозилась плодородная земля, чтобы добыть скудное пропитание. Озлобленных хватало[5].

— Через долину пойдем ночью.

Проводник заворчал.

Я демонстративно зарядил маленький двуствольный пистолет. Татарин счел за лучшее промолчать.

Начали спуск в Аймякскую долину по крутой и извилистой тропинке. Перед глазами — глубокое ущелье, тянувшееся вплоть до северного выхода в котловину.

Мы двигались в ночной тишине, объезжая аулы. Лишь цокали по камням копыта наших лошадей. Шумела река, набиравшая силу с каждым днем. Иногда раздавался выстрел. Стреляли наугад в нашу сторону. Селяне отгоняли от жилищ непрошенных гостей.

К рассвету мы почти выбрались на дорогу на Оглы. Нам предстояло проделать более ста верст по неимоверно трудным горным дорогам. Все вокруг укутывал утренний туман.

— Зажмите проводника, чтобы не скрылся, — приказал я казакам.

— Отдыхать надо. Кони поморены.

— Спадет туман, отдохнем, — успокоил я казаков.

Мои спутники встали стремя в стремя справа и слева от татарина, насколько позволяла тропа.

— Дорогу не вижу. Могу заплутать, — вдруг обернулся он ко мне.

— Что бы ты, местный уроженец, да не знал дороги? — я взвел курок пистолета. — Ты с завязанными глазами тут проедешь. Веди! Не то убью как собаку и брошу тело на съедение волкам.

Татарин выругался, но спорить не стал. Дальше ехали молча, пока не растаял туман.

… Двое суток, поспешая, скрываясь, мы ехали на север в сторону Дженгутая и Казанищ. В первом — русский пристав, во втором стоял русский гарнизон. Возможно, застанем там и генерала Клюки. Но вышло по-другому.

В дневном переходе от крепости на привале пропал проводник. Лошадь есть, а татарина нет.

— Вашбродь! — окликнул меня один из казаков. — Я немного дорогу знаю. Проезжал здесь один раз с донесением.

— Что нас ждет?

— Тут гор высоких уже нет. Народ вроде смирный. Но и возмущенных хватает. Ругаются, что сено заставляют поставлять, над исправлением дорог работать. Ну и вообще… Гололобые! Что с них взять⁈

— Тогда погоним во весь опор. Спасибо проводнику, одна заводная лошадь есть.

Помчались. Иногда нам навстречу попадались группы всадников. Задерживать не пытались, разглядев белые ленты на наших папахах. Возможно, нас принимали за членов отряда русских дезертиров, которые шастали по горам под звук барабана и агитировали всех подряд вступать в войско Шамиля, прославляя его щедроты и гостеприимство.

Лафа продлилась недолго. Татарин привел погоню. Местность они знали куда лучше казака и стали нас догонять.

— Вы, вот что, сделайте, Вашбродь! — крикнул мне на скаку один из моих спутников. — Скачите дальше один с заводной. Дорога тут одна — не ошибетесь. А мы их задержим!

— Как же я вас брошу, ребята⁈

— Порядок у нас такой! У кого конверт за пазухой — хоть пеший, хоть конный, но доставь и начальству бумагу сдай. Ничо! Мы привычны! Постреляем чутка, да и уйдем в горы. Прятаться мы не хуже горцев могем.

Я не стал поправлять казака, что письмо князя у меня не за пазухой, а спрятано в полость деревянной трости, притороченной к седлу. И спорить не стал с предложением. Задание есть задание. Тут не до сантиментов.

На очередном повороте казаки стали притормаживать. Махнул им на прощание, переменив лошадь и срывая белую ленту с папахи. Вскоре сзади загремели выстрелы. Я, не оборачиваясь, гнал вперед. К вечеру добрался до расположения русских аванпостов и в сопровождении казачьего конвоя прибыл в Темир-Хан-Шуру глубокой ночью. Мои спутники так и не вернулись…

— Этих, этих, батальоны нет у меня для Аргутинский! — огорошил меня генерал Клюки, приняв лично по старой памяти.

— Как же так, Ваше Превосходительство? — изумился я. — Пропадет Самурский отряд!

— Я есть охранять нордиш Дагестан, а не mittleres Дагестан!

— Где командующий Граббе?

— Генерал-адъютант есть в Герзель-аул. Выступать в поход на Дарго.

— У меня сообщение для генерала. Могу я проследовать к его отряду?

— Натюрлих!

[1] Семья Орбелиани крепко пострадала за годы газавата. Не только Илико провел много месяцев в плену. В 1854 г. его супруга, не успев похоронить мужа и новорожденного сына, с другим младенцем, а также с многими другими женщинами, попала в плен к мюридам в Цинандали.

[2] Потери сборного отряда князя Орбелиани составили 10 убитыми и 87 ранеными. В реальной истории на месте эриванцев были ширванцы, хотя 3-й батальон Эриванского полка был в составе Самурского отряда.

[3] Через год Гергебиль взяли мюриды Шамиля. Во время осады верхнее укрепление было взорвано унтер-офицерами Чаевским, Неверовым и рядовым Семёновым, повторившими подвиг Архипа Осипова. Коста выбрал дорогу, по которой безуспешно пробирался к крепости отряд генерала В. И. Гурко.

[4] Аул, где будет пленен Шамиль, начали строить как раз в это время.

[5] Неправильно думать, что весь Северный Кавказ был за Шамиля. Многие примкнули к нему из страха перед жестокими репрессиями. А некоторые — даже из немирных — или сотрудничали с русскими, предупреждая их о набегах, или собственной рукой убивали наибов. Таких случаев было немало.