Было записано

Глава 16

Коста. Имеретия-Гурия, октябрь — ноябрь 1841 года.

Уже на следующий день после моего возвращения из Тифлиса батальон, вернее, пребывавшие в моменте в крепости две роты, построили и приказали срочно готовиться к походу. Брать с собой огневой припас, сухарей на пять дней, обозами себя не обременять.

— Нешто война⁈ — заволновались в строю. — С кем⁈ С турком? Или Шумилка балует?

— Нет! — хмуро пояснили офицеры. — Выступаем на юг. В Гурии — бунт!

— Как⁈ Грузины предали⁈[1]

Новость была ошеломительной. Не потому, что сорвался долгожданный сенокос. А потому, что все уже как-то привыкли жить с грузинами душа в душу. Несколько десятилетий в Грузии все было спокойно. Сколько раз гурийские милиционеры принимали участие в походах в Черкесию или против лезгинов! Братья по оружию и товарищи на хмельных пирушках. И теперь с ними придется скрестить клинки? Я не мог не припомнить сцену во дворе «замка» Сандро Гуриели и его слова о том, что в Гурии все очень тревожно. Как он себя повел? Примкнул к восставшим? Или остался верен присяге? А ведь я пытался предупредить командование… Выходит, плюнули и забыли про доклад разжалованного штабс-капитана?

Наскоро расспросил приятелей-офицеров о сложившемся положении. Картина рисовалась не радостной. Первые признаки восстания обнаружились еще в конце мая, но с ними быстро разобрались. Проблема была в том, что по реформе сенатора Гана натуральные подати с государственных, помещичьих и монастырских крестьян заменили на серебро. Кто-то подговорил крестьян, что это только начало, а дальше все будет только хуже. Полыхнуло сильно и очень быстро. Даже дворяне поддержали восставших. Мятежники заняли пост святого Николая и укрепление в селении Гурианты. Главный гурийский город Озургети оказался в осаде.

— Это все происки Елисаветы Гуриэль! Хочет освободиться от русской опеки и сына своего владетелем поставить, — уверял нас Малыхин.

— Думаю, не обошлось без английских шпионов, — хмуро прокомментировал я, уже затосковав от перспективы столкнуться на поле боя с моими знакомыми братьями Гуриели, особенно, с Сандро[2]. — И не без Гассан-бека Кобулетского. Он хоть и принял магометанство, но происходит из знатного гурийского рода Тавгеридзе и непременно вмешается.

— Константин Спиридонович! Вы, наверняка, часто бывали в Гурии. Расскажите, что нас ждет, — обратилось ко мне за помощью руководство батальона, вызвав меня в штаб.

— Местность — самая неподходящая для ведения боевых действий. Гурия загромождена горами с непролазными вековыми лесами. Там осталось множество каменных сооружений — дворянских усадеб-крепостей, башен, монастырей, которое послужат прекрасными опорными пунктами. Вдоль побережья картина еще хуже. Болота и множество речек и ручьев, бегущих к морю.

— А дорога?

— По водной артерии реки Супса плавают лишь плоскодонки — всего 16 вёрст от моря до Гурианты. Сухопутные — скорее тропинки, чем дороги. Более-менее приличная: от деревни Марани до парома на Риони, потом по гористой местности до парома через Супсу и оттуда по равнине до укрепления Святого Николая.

— Понятно, — вздохнули офицеры. — Опять артиллерию на руках тащить.

— И через реки переправлять! — подсказал я. — На той дороге общим числом сорок мостов. Их могут разрушить.

— Теперь понятно, почему нам сказали выступать без обоза. Благодарим за разъяснения. Ступайте в свою часть, — сказал майор князь Гурамов. — Господа офицеры. Мне поручено взять две роты — 2-ю карабинерскую и 6-ю егерскую — и форсированным маршем через Карталинскую гору двигаться в Кутаиси. Там принять под охрану военные припасы из артиллерийского парка и соединиться с главным отрядом под командой полковника князя Аргутинского-Долгорукова. Ему поручено общее командование. Человек он бывалый, в Грузии его знают и уважают. Не обещаю, что поход будет легким. Но нам не привыкать.

3-го сентября эриванские роты догнали отряд Аргутинского-Долгорукова. Переход вышел крайне трудным. День потеряли на Карталинской горе, потом наверстывали отставание. Роты нуждались в передышке, но время поджимало: Озургети вот-вот мог пасть. Там заканчивались и продукты, и военные снаряды. Гарнизону приходилось экономить каждый картечный выстрел.

Происходящее далее мне показалось довольно странным. Сперва отряд в полном составе двинулся в сторону Озургети. Уткнулся в крепкую позицию, состоящую из завалов мятежников, в трех верстах от города у Нагомарского поста. Наши роты, подкрепленные тремя сотнями милиционеров и двумя орудиями, были выставлены напротив. Остальной отряд развернулся и под проливным дождем исчез в ночной темноте.

«Видимо, князь Аргутинский решил обойти укрепления гурийцев», — догадался я.

Мои предположения полностью оправдались. Через 12 часов, совершив 40-верстный нереальный переход по пересечённой местности, во тьме и под ливнем, русский отряд оказался в 9−00 5-го сентября у Озургети и в тылу мятежников. Лишь крайняя усталость помешала ему сразу атаковать Нагомарские завалы.

Атака и не потребовалась. Как писал классик, «бежали робкие грузины». Кто-то вернулся в родные деревни, кто-то укрылся в лесах. Еще оставались непокорные селения. Мятежники удерживали пост святого Николая. Но уже было ясно: восстанию пришел конец.

Отряд вступил в Озургети, где неделю назад бои шли на городских улицах и на базарах, победителем и спасителем. Разошелся по квартирам радостных обывателей, уже приготовившихся к грабежам и насилию. Меня вызвали в штаб. Лично полковник Аргутинский-Долгоруков.

Моисей Захарович был родом из старинной армянской княжеской семьи. Пышноусый и излишне полноватый для военного, прослужившего почти четверть века в горячей точке, он был типичным кавказцем, несмотря на то, что юность провел в Петербурге, в гвардии. Более жестокий, чем русские генералы, более хитрый, более дипломатичный. Коцебу не мог найти лучшей фигуры, чем Аргутинский, для командира отряда, выступившего против мятежа.

— Я знаю, Константин Спиридонович, кто вы и почему здесь в форме солдата. Не стану рассуждать, справедливо ли с вами поступили. Но хочу помочь как кавказец кавказцу.

Я с благодарностью склонил голову.

— Что от меня требуется, Ваша светлость?

— Мы с вами, в отличие от большинства носящих эполеты, прекрасно понимаем, с чем столкнулись. И где. Гурийцы — народ горячий и упрямый. Отличная легконогая пехота. Укроются в своих горных лесах — будем полвека их оттуда выкуривать. Конечно, я могу пройти по окрестным селам с огнем и мечом. Разрушить дома. Лишить крестьян урожая. Повесить любого, схваченного с оружием в руках. Но нам потом жить и жить с этими людьми. Сидеть за одним столом, поднимая заздравные чаши. И воевать бок о бок с теми же черкесами или мюридами. Тут нужна дипломатия, а не пушки.

— Вы хотите, чтобы я отправился к мятежным вождям и убедил их сложить оружие?

— В точку! Я понимаю весь риск подобного предприятия. Награда будет соответствующей.

— Эта миссия настолько благородна, что стоит ли думать о награде?

— Это мне грек сказал? Мне не послышалось?

— Ну…

— Значит, вы согласны? Что вам нужно для успеха?

— Одежда горца. Или грузинская чоха. Лошадь. Кавказское оружие.

Полковник хмыкнул.

— Этого добра у нас хватает.

— Куда мне лучше отправиться?

— Думаю, в форт Святого Николая. Там основное гнездо мятежа. И точка взаимодействия с Кобулети, что крайне опасно. Чума! Могут занести к нам чуму из турецких владений, не думая о последствиях.

От этого предложения у меня мурашки пробежали по спине. А у кого бы не пробежали в моем положении⁈ Не в заразе дело, а в самом месте. Как мне забыть, что там я встречу свою смерть? А вдруг она случится на 12 лет раньше⁈

— Испугались? — проницательно осведомился полковник.

— Мне не привыкать смотреть опасности в лицо, Ваша светлость. Я в подобных миссиях с 36-го года. Как мы будем действовать?

— Я с отрядом выдвинусь к селению Гурианты, как только надежно укреплю редутами Озургети и восстановлю посты кордонно-карантинной службы. Вам же следует немедля отправляться к морю и склонить колеблющихся к изъявлению покорности. Прощение заслужат, если выдадут нам самых отъявленных злодеев. Важно не допустить их побега в Турцию.

— А что потом?

— Для будущего общественного спокойствия одних повесим, других прогоним через строй, заключим в крепость или отдадим в солдаты. Селения пощадим. Подвергать крестьян уголовному и телесному наказанию считаю вредным. Ограничусь взысканием, в виде вознаграждения за убытки, скота и подвозом материалов для постройки сожженных и разоренных ими строений.

… Я попал в форт Святого Николая очень быстро. И в крайне неудачном виде. Как пленный. Не успел я отъехать от Озургети, как на первой же засеке, устроенной повстанцами, меня задержали. Разоружили, связали руки и повезли к своему вождю, Абесу Болквадзе. Он был один из главных зачинщиков мятежа. Был в первых рядах при штурме и разграблении форта Святого Николая. Месяц назад нанес поражение отряду полковника Брусилова, оборонявшего Поти и пытавшегося пробиться к форту Святого Николая. Потом участвовал в осаде Озургети, где тяжело ранил русского обер-офицера. И там, и там сам был ранен и сейчас зализывал раны в пограничном форте, прикрывшись от русских мощными завалами на побережье. Так мне рассказали мои конвоиры.

При первом взгляде на гурийского вождя я понял: с ним договориться не выйдет. Выходец из низов, прирожденный лидер, увешанный оружием. Взгляд мрачный и непримиримый. Из таких людей потом вырастут «пирали», гурийские абреки, боровшиеся с царским гнетом. Он не желал меня слушать.

— Дайте мне поговорить с князьями братьями Гуриели, — взмолился я. — Они меня знают. С ними есть связь? Они поддержали восстание?

— Александр и Димитрий с нами! — гордо бросил мне в лицо Абес. — Кто ты такой, чтобы требовать свидания с такими уважаемыми людьми?

— Я джигетский уздень первой категории, Зелим-бей!

— Черкес? — удивился Болквадзе. — Мы рады видеть в своих рядах столь отважных воинов!

Из огромной толпы, в которой смешались кобулетцы с гурийцами в обрезанных чохах и суконных башлыках, завязанных на манер чалмы, выскочил какой-то тип.

— Не верьте ему! — заорал, перекрикивая общий шум. — Знаю его. Он русский офицер!

Я тоже узнал этого мараза. Тот самый грузин, который кричал мне «Э, русский» на пирушке у князя Александра, а потом братался со мной и лез с поцелуями.

— В клетку его к остальным пленным! — тут же распорядился Абес. — Не бить. В воде и лепешке не отказывать, товарный вид не портить. Продам его, как казаков, в Кобулети.

Укрепление Святого Николая, как я помнил по прошлому посещению, являлось фортом лишь на бумаге. Ни вала, ни колючей изгороди. Лишь деревянные постройки таможни, казарма и склады. Все было разграблено и сожжено за редким исключением. На земле валялись казенные бумаги, и пачкала обувь рассыпанная мука из разбитого провиантского магазина.

— Нас было всего четырнадцать вместе с капитаном Щедриным, — рассказывал мне один из четырёх пленников, запертых в уцелевшем погребе слободского домика. — А мятежников — тысячи. Они ворвались в форт, отобрали у нас оружие, раздели до исподнего и начали грабить дома и жителей — всё, до последней нитки. Наш командир договорился, что нас отпустят. Один капитан-грек сжалился над нами и согласился отвезти на своем баркасе в Редут-Кале. Как только мы — в одних рубахах, босиком и без оружия — вышли на берег, по нам стали стрелять. Большинство спаслось, но меня подранили. Я упал и был захвачен в плен.

— Что с нами будет, господин офицер? — спросил перепуганный солдатик, захваченный при штурме Озургети.

— Я не офицер. Такой ж нижний чин, как вы. Наберемся мужества. Полковник Аргутинский рано или поздно придет. Или явится десант из Поти. Дух восставших уже поколеблен.

Легко сказать «наберитесь мужества». Сам-то не был уверен, что все закончится благополучно. Ночь прошла в тревожном ожидании. И день. И еще одна ночь. Ожидание неизвестно чего превращалось в пытку. В какие-то галлюцинации. Это место, это проклятое место моей будущей смерти, оно меня изводило! Порой мне казалось, что ткань мироздания начинала трещать, рождая странные звуки: какой-то писк, потусторонние голоса…

Я с трудом возвращался в реальный мир.

Оставалась лишь одна надежда — на князя Александра.

Братья Гуриели не подвели. Не знаю, кто сообщил им про меня, но через несколько дней они примчались в форт. Потребовали свидания со мной. Наедине, без свидетелей. Сандро обнял меня, Димитрий держался настороженно, но без враждебности.

— Зачем вы в это полезли? — спросил я в лоб, убедившись, что нас никто не подслушает.

— А как мы могли иначе? Наши люди, друзья, с кем пировали не раз, родственники — все поднялись.

— Неправда! Гурийская милиция стоит в Поти и ждет мингрельского владетеля князя Дадиани, чтобы атаковать форт святого Николая.

— Скорее, она делает вид, что осталась под русским крылом. Многие оттуда сбежали, унеся порох и свинец.

— А многие деревни уже начали присягать, не дожидаясь вашей поимки.

— Это правда, — понурил голову Димитрий.

— А Леван, ваш старший брат? Он тоже с восставшими?

— Нет, как можно⁈ Он же на русской службе!

— А ты, Александр, разве нет?

— Я несколько раз милицию возглавлял. Присягу не приносил.

— Вы запятнали себя преступлениями?

— Нет! Были скорее наблюдателями.

— Послушайте меня, друзья. Вы не последние люди в Гурии. Вас уважают. К вашему мнению прислушиваются. Расскажу вам одну поучительную историю…

Я поведал про братьев Тамары, про их прозябание в глуши, про деградацию, про сожаления о потерянной прекрасной жизни. Но Александр и Димитрий были не теми людьми, которых могла впечатлить судьба какой-то деревенщины, вообразившей себя знатными дворянами.

— В конце концов, будьте мужчинами и отцами своего народа! Будто я не знаю гурийцев⁈ Смельчаки, каких поискать, вспыльчивые как порох, но быстро гаснущие, отходчивые. Сейчас увлеклись восстанием, а завтра вспомнят, что им 12 лет назад царем пожаловано знамя с надписью «Милиции нашего вернолюбезного гурийского народа за верность и храбрость»! И что станут делать? Разойдутся по своим деревням, обескураженные неудачами? Или побегут в леса в то время, когда нужно собирать урожай? А турки придут? Мы всегда бились вместе, а теперь?

Князья крякнули от досады не только из-за упреков в потери чести. Они все прекрасно осознавали. Людей, подобных Болквадзе, ничего на родине не держало. И всегда оставался шанс, что ими движет обычная корысть при минимуме риска потерять все нажитое. Что терять, если голь перекатная? И, наоборот, высокородные никак не могли избавиться от подозрений в нечестной игре лидеров из простонародья, даже если она отсутствовала. В этом классовом противоречии всегда крылась слабость общенародных выступлений.

— Да все мы понимаем! — вспыхнул Александр. — Что делать?

— Я имею полномочия от князя Аргутинского договориться с дворянами, которые примкнули к мятежу по ошибке… — я нарочно выделил последнее слово. — Предложить им прощение в обмен на помощь в замирении края. Нужно нейтрализовать людей, вроде Болквадзе.

— Это предательство! — с жаром воскликнул Александр и осекся.

С ужасом, до озноба, сознавая свою неправоту, понял, что сам себе противоречит. Слишком прозрачным был прошлый мой упрек в потере чести бывшего командира милиционеров. Возразить ему, как-то оправдаться было трудно. Признать, что неправ — себя потерять. Что делать?

— Нет, это мудрый выбор! Спасти тысячи, пожертвовав десятком негодяев или энтузиастов, вообразивших, что знают, как будет лучше для всей Грузии. Последние — самые вредные, самые опасные. Поверьте, я знаю, о чем говорю! Они говорят от имени всего народа, веря в то, что никому не нужно. С упорством фанатиков навязывают большинству свое мнение. И кто страдает? Это самое большинство. В то время как «идеалисты» преспокойно сбегут в Турцию, набив карманы!

— Нет! Этого я не допущу! — взорвался Сандро.

— Я с тобой, брат! — откликнулся Димитрий.

— Русские! Русские идут! — послышались крики на улице.

Братья удивленно переглянулись. Александр вышел за дверь. Вернулся.

— Ничего не понимаю. Лазутчики твердят, что слабый отряд из Поти числом не более полусотни занял без выстрела бастион на берегу моря в трех верстах от форта[3]. Высадили десант. Наши люди отступили. И сейчас разбегаются из укрепления Святого Николая, будто князь Аргутинский приближается сюда со всеми пушками и солдатами.

— Я же говорил! Гурийцы впечатлительны, — тут же вмешался змей-искуситель по имени Коста. — Не дайте им увести с собой пленных.

— Идем! — решился Сандро. — Тебе дать оружие?

— У меня кое-что есть! — хитро улыбнулся я и продемонстрировал свой маленький английский двуствольный пистолет, искусно припрятанный на теле.

— Ты опасный тип, Коста! — воскликнули братья-князья.

Мы вышли из домика.

Вокруг царила паника. Гурийцы разбегались, поджигая на прощание последние уцелевшие постройки. Около погреба, превращённого в тюрьму, толпились люди Болквадзе. Самого вожака уже не было видно. Видимо, придется его разыскивать в лесах.

— Где русский шпион⁈ — вопил тот самый мараз, который меня сдал.

— Я здесь, подонок! Лови подарок от Зелим-бея!

Без колебаний выстрелил ему прямо в сердце. Он рухнул. Растерянные мятежники отступили. Братья Гуриели решительно направили на них свои ружья. К ним тут же присоединились люди из их деревень.

— Все кончено! — закричал я. — Возвращайтесь по домам.

Мои слова подтвердил выстрел из двух орудий с судна, бросившего якорь около берега. Ядра впились в баррикаду, разбрызгивая в разные стороны щепки. Послышались крики раненых.

— Баркас! Баркас с десантом! Бегите, глупцы! — не унимался я.

Меня послушались. То один, то другой мятежник, убедившись, что я не соврал насчет баркаса, откалывались от толпы и быстро удалялись. В пешей ходьбе гурийцам не было равных. Они могли на своих двоих дойти до Кутаиси всего за полтора дня. А когда речь шла о собственной жизни? О, тут они могли обогнать конника.

— Что дальше, Коста? — взволновано спросили братья.

— Дальше? Убедимся, что пленным ничего не угрожает и отправимся в погоню за Абесом. Кто-кто, а он на снисхождение рассчитывать не может. Наверняка, постарается укрыться в лесах или сбежать в Кобулети. Нам понадобятся лошади.

— Насчет лошадей не волнуйся. И насчет Болквадзе — тоже. Я догадываюсь, куда он бросится спасаться, — самоуверенно заявил Димитрий.

… Погорячился князь Гуриель. Абес оказался твердым орешком. Два месяца за ним гонялись. Даже когда его окружили со всех сторон, он не потерял присутствия духа. Защищался до последнего. Отстреливался, отступая все глубже и глубже в лесную чащу. Рассчитывал до зимы прятаться в горах, чтобы не быть повешенным. Не вышло. Люди князей Гуриели, как и мятежный вождь, были как дома в предгорьях перед Чолоком[4]. И сторонников у Болквадзе не осталось: по всей Гурии одно селение за другим присягало русскому царю. Даже турки в кобулетском санджаке ловили беглецов и отправляли их князю Аргутинскому.

10 ноября мы прибыли в Озургети. Привезли с собой, помимо Абеса, еще 13 вожаков. Многих из них выдали отцы семейств. Можно было считать, что восстание полностью подавлено.

Я представил полковнику братьев Гуриели как лиц «истинного благоразумия и отличного усердия к службе». Они получили полное прощение. Моя же миссия была завершена.

— Я доволен вами, унтер-офицер Варваци! — обрадовал меня князь Аргутинский-Долгорукий. — За проявленное усердие в разгроме мятежа, за спасение русских пленных из лап озверевшей толпы, за личное мужество и приведения края в спокойствие один из десяти Георгиевских крестов, которые Государь пожаловал отряду, по праву принадлежит вам! Как и унтер-офицерский чин!

Что сказать? Армянский князь оказался человеком слова. Благодаря ему первый шаг на пути к свободе сделан. Только первый. Унтер-офицеру без второго креста, который превратит меня в прапорщика, в отставку не выйти по своему желанию. Зелим-бей и Коста Оливийский умерли. Бесповоротно или нет, кто знает? Оставалось лишь надеяться на военную фортуну и тянуть солдатскую лямку. Нудную и беспросветную.

Эта ненужная служба навалилась сразу, стоило сменить чоху на военный мундир. Мне пришлось сопровождать вместе со своей ротой сотни пленных до Кутаиси. Привет серой шинели! Скорее бы добраться до Манглиса, а затем и до Тифлиса! В конце концов, нужно же дочку покрестить. Как вы там поживаете, мои родные, моя единственная отрада в этом неласковом со мною мире?

[1] В Грузии принято считать восстание в Гурии 1841 г. частью национально-освободительного движения. Не опровергая эту точку зрения, поясним, что события описываются глазами русских. А для них события в Гурии были мятежом и предательством. Особенно со стороны гурийского дворянства, вместе с которым было пролито и будет пролито немало крови в борьбе с общим врагом. Клятву и присягу никто не отменял.

[2] Коста оказался прав. Английский вице-консул Фридрих Гарраганино поставлял порох мятежникам.

[3] 13 сентября 1841 г. полковник Буюров всего с четырьмя донскими казаками и тридцатью солдатами потийского гарнизона атаковал форт Св. Николая при поддержке 50 охотников-милиционеров и под прикрытием судна с двумя орудиями и одного единорога занял укрепление, уничтожив засеки и баррикады. Гурийцы бежали, забыв прихватить с собой пленных.

[4] Река Чолок, если читатели забыли книгу «Побег из волчьей пасти», служила границей между РИ и Османской Империей.