Бастард Александра

Глава 16

Сатрапия Геллеспонтская Фригия, город Пергам, конец октября 322 года до н. э

Иду вдоль торговых рядов и уже издали вижу свою лавку. Она сразу же выделяется среди прочих ларей и палаток — демонстрационной кирпичной стеной и печью с дымоходом. Еще одно отличие — это стоящие перед ней плетёные корзины с углем.

Спросите, а где же стрелы и бригантины, коими ты собирался торговать, и я скажу вам: не давите на больную мозоль.

Усмехнувшись, вспоминаю тот жаркий августовский день, когда мы в первый раз выставили свой товар на рынок. Место мне добыла Барсина, у нее остались кое-какие связи среди правящей аристократии Пергама. Еще с персидских времен ее семья имела огромные земельные владения в Пергаме, ведь ее отцом был никто иной, как знаменитый Артабаз. Выдающийся человек, умудрившийся за свою долгую жизнь послужить трем персидским царям.

При Артаксерксе II он поднялся на вершину, став сатрапом Гелеспонтской Фригии и командующим всей персидской армией в Малой Азии. Когда унаследовавший престол Артаксеркс III решил прижать своевольных сатрапов, Артабаз поднял мятеж, но проиграл, потерял все и бежал в Македонию. Через несколько лет он вернулся в Персию и был прощен царем, правда, прежнюю должность и сатрапию ему не вернули. Он вновь вошел в силу лишь при следующем царе Дарии III. Этому последнему царю Персии Артабаз хранил верность до последнего дня. Он отчаянно сражался против греко-македонской армии вплоть до убийства Дария. Лишь после этого он все-таки сдался Александру, и тот простил ему сопротивление и даже принял на свою службу. Говорят, молодому царю понравилась верность Артабаза своему бывшему повелителю, ну и, конечно же, не обошлось без влияния дочери.

Артабаз верно служил Александру несколько лет, был сатрапом Согдианы, послом в Бактрии, но потом попросился на покой и доживал последние годы здесь, в Пергаме. Умер он буквально за год до смерти Александра, и, поскольку за свою долгую жизнь успел наплодить немало сыновей, то из всего богатого наследства Барсине досталось лишь одно поместье Фаре’са, ну и влияние на некоторых важных людей в самом городе.

В общем, зная о старых связях моей «мамочки», я подошёл к ней с двумя просьбами. На первую из них — просьбу о торговом месте на городском рынке — Барсина ответила удивленным недовольством моими плебейскими наклонностями, но всё-таки уступила. А вот на вторую — дать денег на открытие «бизнеса» — она отреагировала категорическим отказом да еще и накричала на меня. Мол, я эксплуатирую материнскую любовь, а она не нанималась оплачивать мои дурацкие прихоти!

Деньги были нужны до зарезу: надо было расплатиться с мастерами за работу, опять же требовалось хоть как-то оборудовать торговое место на рынке — не на землю же товар выкладывать. Еще была у меня мысль провести кое-какую рекламу, а на нее тоже нужны были деньги.

Подумав как следует над проблемой, я пошел к Мемнону. Толстяк-афинянин жил в хозяйском доме, питался с хозяйского стола, но при этом получал жалованье, и я ни разу не видел, чтобы он хоть на что-нибудь его тратил.

Припертый к стене, тот поначалу уперся, не желая расставаться с кровными, но я знал, на какие больные мозоли давить.

— Я ведь тебе предлагаю не просто дать денег взаймы избалованному подростку. — Начав, я сразу перешел к откровенной лести. — Такой умный и образованный человек, как ты, Мемнон, может сделать в этой жизни чуть больше, чем чтение книг капризной женщине. Я предлагаю тебе войти в дело, которое сделает тебя богатым. Сегодня ты внесешь свой пай, а как раскрутимся, так тебе все вернется сторицей! Было бы вообще замечательно, если бы ты взял на себя финансовый контроль и учет, ведь лучше тебя с такой работой никто не справится.

Высказавшись, я посмотрел ему прямо в глаза и, увидев там тень сомнения, добил его вопросом:

— Или ты хочешь до конца жизни быть у мамочки на побегушках⁈

Этот аргумент стал решающим, и Мемнон раскупорил свою кубышку. Денег у него скопилось немало, и к первому торговому дню мы смогли подготовить две сотни стрел и три весьма добротные бригантины.

Для задуманной рекламной акции мне нужен был хороший лучник. Через Энея попробовали договориться со стрелками из гарнизона, но те запросили пять оболов за день работы, и возмущенный Эней в сердцах выругался:

— Дешевле будет купить раба на рынке, чем платить этим алчным крохоборам!

Идея показалась мне разумной, и мы втроем — я, Эней и Мемнон — отправились на невольничий рынок. Толстяк всю дорогу ныл, что еще один раб нам не нужен, что это пустая трата денег, а их осталось и так немного, и всё в таком духе. Очень хотелось рявкнуть на него: «Заткнись и не ной!» — но орать на человека, субсидирующего всё наше предприятие, было верхом неразумности, поэтому пришлось потерпеть.

Уже на рынке мнения опять разделились. Я хотел купить какого-нибудь сармата или бактрийца, ну, в общем, степняка, чтобы тот умел не просто стрелять из лука, а в идеале мог это делать верхом, на полном скаку. Я смотрел вперёд, думая решить сразу две задачи: получить стрелка и учителя верховой езды одновременно. Однако Энею и Мемнону моя идея сразу не понравилась. «Варвары с севера неспокойны и агрессивны, — заявили оба, — с ними одни проблемы».

В ответ я спокойно ответил им: «Вот и хорошо, значит, сэкономим!»

К моему огорчению и к их злорадному торжеству, таких рабов на рынке не нашлось. Война уже давно закончилась, и рабы с севера почти не поступали, да и спроса на них совсем не было. Так что их и не завозили. Из того, что требовалось, был один египтянин — уж больно хилый на вид, — да чернокожий суданец или эфиоп. Оба никогда не сидели верхом, но зато прежние хозяева давали обоим прекрасные характеристики.

Торговец тоже их нахваливал: мол, и спокойные, и послушные, и работящие, — даже захотелось спросить, что же их, таких распрекрасных, продают-то⁈

Мне они не понравились, и я начал поиск по второму кругу. Уже заканчивая обход и почти отчаявшись найти то, что надо, я вдруг увидел раба в клетке. По явно монголоидному типу лица читалось, что это представитель той степной Азии, которого я и искал.

Когда я показал на него рукой, работорговец в финикийской кипе на выбритой голове покачал головой.

— Этого не советую! — Он брезгливо поджал губы. — Зверь! Раз сбежал, поймали! Наказали сурово, а он снова убег. Второй раз словили и пороли так…! Думали, сдохнет, ан нет, выжил, гаденыш! Так что его ждёт суд и крест! Там самое подходящее место для таких, как он!

Теперь и я вижу выжженное на лбу клеймо — «раб»; такое ставят только буйным, которых надо остерегаться и держать на цепи. Подобное здесь, вообще-то, редкость. Рабов в Пергаме не заковывают в колодки днём и не привязывают цепями на ночь, чтобы не сбежали.

Нет в этом никакой нужды! Побег раба — это редкость. Не потому, что людям нравится быть рабами, а потому, что альтернатива этому только одна — смерть! Что ждёт сбежавшего раба за пределами городской стены? Куда ему идти, что есть и пить, где укрыться от погони и диких зверей⁈

Пуще всяких цепей раба держит банальный вопрос пропитания и безопасности. Сбежавший раб обречён либо на голодную смерть, либо стать жертвой хищников, либо быть пойманным и сурово наказанным. На побег мало кто решается, и то лишь в случае крайней нужды. Подобное случается, когда раба систематически избивают, грозят покалечить или убить, но такое редкость, ведь раб — это собственность и довольно дорогостоящая! Для примера, минимальная стоимость работоспособного раба-мужчины — две мины, то есть двести драхм, а наёмный батрак в поле зарабатывал в день не больше одной драхмы. Так что раб — это, в какой-то степени, даже вложение капитала, и калечить его — нонсенс, как если бы в наше время самому разбить фару на собственной машине.

После слов работорговца я чуть задумался, и мои спутники тут же накинулись на меня с отговорами, мол, даже не думай, Барсина не позволит держать такого зверя в поместье!

Замечание было разумным, но я всё же подошёл к клетке и спросил у пленника на греческом, откуда он. Тот даже не отреагировал, продолжая сидеть врубелевским демоном. Тогда я переспросил на персидском, и раб поднял на меня тяжёлый взгляд.

— Зачэм тэбэ это знать, малчик? — Он задал свой вопрос, коверкая персидские слова с явным чужеродным акцентом.

Рассказывать, зачем он мне, было, явно, лишним, и я сразу перешёл к делу.

— Хочу предложить тебе службу, если, конечно, ты справишься.

— Службу⁈ — Раб недоверчиво повторил за мной, и я подтверждающе кивнул.

— Именно так, службу! Ты ровно пять лет выполняешь для меня определённую работу, а потом я отпускаю тебя на волю. Иди куда хочешь, я даже дам тебе денег на первое время!

В глазах степняка мелькнул интерес.

— Какую работу⁈

На это я усмехнулся и покачал головой.

— Нет, начнём не с этого! Для начала ты ответишь на мои вопросы, согласен?

После этого на лице раба появилась недоверчивая озадаченность.

— Ты странный малчик! — проворчал он, но всё же кивнул. — Согласен!

В ходе быстрого опроса я выяснил, что раба зовут Экзарм и он из массагетского племени Маргуш. Служил ещё Спитамену в его наёмной дружине конных лучников. Участвовал в битве у Политимета, где удар массагетской конницы внёс решающий перелом в ход битвы. Когда же массагетские вожди предали Спитамена и выдали его голову Александру, он вместе со всей дружиной влился в македонскую армию. Перед походом на Индию многие в армии не захотели идти с Александром, и Экзарм был в их числе. Бунт подавили жёстко, кое-кого из смутьянов казнили на месте, а его, Экзарма, после наказания плетьми продали в рабство. Он много раз пытался бежать в Согдиану, но всякий раз его ловили, били и перепродавали. В этот раз всё окончилось совсем плохо, поскольку с креста, на котором он будет висеть уже завтра, сбежать невозможно.

Ещё слушая, я уже понял — этот массагет находка, даже большая, чем я надеялся! Он не просто степной воин, умеющий стрелять из лука на полном скаку, а воин с боевым опытом побед над македонской пехотой.

Выслушав краткую биографию раба, я выложил ему свои условия. Я его выкупаю, и он служит мне пять лет, не пытаясь сбежать, а потом, говоря языком будущего, я не просто отпускаю его на все четыре стороны, а оплачиваю ему «билет» до его родной Согдианы.

На мои условия он оценивающе посмотрел на меня и выложил свой контраргумент.

— Ты нэ такой, как всэ, но всё равно всего лишь рэбенок! Чэго стоить твой слово⁈

— Справедливо! — оценил я сомнение раба, а затем поднял взгляд на стоящих рядом Энея и Мемнона. — А если они поручатся за моё слово, то как, хватит тебе?

Массагет прощупал глазами обоих, чем вызвал неудовольствие Энея.

— Да он ещё кобенится! К чёрту! Пусть на кресте гонор свой показывает!

Пропустив слова грека мимо ушей, Экзарм кивнул на Мемнона.

— Пусть вон тот подтвердит!

Не знаю, почему из нас троих толстый коротышка вызвал у него наибольшее доверие, но после слов степняка все мы повернулись к Мемнону.

И вот, казалось бы, чего проще — скажи «да, подтверждаю», ведь всё это ни к чему не обязывающие слова, но Мемнон вдруг заартачился.

— Что за условия⁈ — начал он возмущаться, и хорошо ещё на греческом, который раб плохо понимал. — Почему я должен отпускать его через пять лет! Нигде таких правил нет и не было никогда!

Дёрнув толстяка за руку, я бросил на него злой взгляд.

— Просто подтверди, а расходы на покупку этого раба вычти из моей доли прибыли!

Такая постановка вопроса устроила Мемнона, и, немного побубнив себе под нос, он всё же подтвердил высказанные мною условия.

После этого раб просунул сквозь прутья клетки открытую ладонь и заявил:

— Я согласен!

Всем было понятно, что скрепить договор следовало Мемнону, но тот, явно, этого понимания не разделял. В его видении давать свою руку этому дикарю было сродни тому, чтобы засунуть её в пасть льву.

— Да с какой стати я, свободный человек, буду жать руку рабу⁈ — возмутился он, спесиво задрав подбородок.

Пришлось для понятливости больно ущипнуть его за ногу. Взвизгнув от боли, тот возмущённо покосился на меня, и я не стал сдерживаться.

— Что за спесь, Мемнон! Давно ли ты сам стал свободным! Давай, пожми ему руку, или я сильно разозлюсь, а ты знаешь…

Не дав мне договорить, Мемнон врубил заднюю.

— Ладно, ладно! Не надо так нервничать! Я же пошутил! — Он с опаской вложил свою белую пухлую ладошку в грязную пятерню степняка и даже слегка прижмурился от ужаса.

Картина была настолько комичной, что вызвала улыбку не только у меня, но и у Энея. А вот массагет не нашёл ничего забавного и пожал руку Мемнона с самым серьёзным видом.

После такого скрепления договора мы отправились за работорговцем и нашли его сидящим на камне в тени храмовой стены.

Договариваться от нас взялся Мемнон. Он подошёл к финикийцу и сходу допустил величайшую глупость, заявив, что мы берём раба.

— Сколько ты просишь за него? — спросил Мемнон после этого, и я понял, что сейчас нам влупят по максимуму.

Так и случилось! Работорговец тут же повёл носом, словно реально почуял запах шальных денег.

— Три мины! — без тени сомнения выдал он, чем заставил Мемнона поперхнуться.

— Ты что, ошалел! Ты же сам говорил, что раб никчёмный! — начал он давить торговцу на совесть, но, как известно, таковой субстанции у них отроду не бывает.

— Мало ли, что я говорил! — тут же отрезал финикиец. — Зато какой он сильный! Его вместо быка можно впрягать!

Они так препирались, пока не охрипли, а я спокойно стоял и слушал, зная, что вмешиваться сейчас глупо. Лишь дождавшись, пока оба окончательно выдохнутся, я спросил у торговца:

— Скажи мне, уважаемый, правильно ли я понимаю… — Перехватив внимание финикийца, я продолжил. — Что за неоднократный побег суд города Пергама приговорит этого раба к распятию?

Дождавшись кивка торговца, я чуть улыбнулся.

— Значит, если этого массагета никто не купит сегодня, то завтра с рассветом его распнут на кресте у восточных ворот и ты ничего на нём не заработаешь⁈

Торгаш уже почуял недоброе, но на мою очередную паузу всё же кивнул. Тогда я всё с той же улыбкой на губах назвал свою цену.

— Дам тебе за него три драхмы, и то только из уважения к твоему нелёгкому труду.

Мой намёк был очевиден, но, всё равно, уменьшенная сразу в сто раз цена прозвучала ошеломляюще. После моих слов наступила полнейшая тишина, а на лице финикийца проявилось выражение крайнего изумления.

— Кто этот ребёнок? — Слегка ошарашено он обратился почему-то к Мемнону. — Кто он?

Торговца можно понять: одиннадцатилетние дети тут так не разговаривают, тем более так умело и логично не припирают к стене.

Вопрос финикийца Мемнон воспринял буквально и, не без гордости, заявил:

— Это сын Великого Александра и Барсины, дочери Артабаза!

— Аааа! — протянул торговец, словно моё происхождение ему всё объяснило. — Тогда понятно!

Не дав ему времени на раздумье, я повторил цену.

— Три драхмы!

— Неее! — замотал головой финикиец. — Это несерьёзно!

Тогда я развернулся и потянул Мемнона и Энея за собой.

— Пойдёмте, а по пути зайдём в таверну Никоса. Вы выпьете там по чаше вина, а я расскажу людям новую притчу про торговца, что так хотел заработать три мины, что ослеп и прошел мимо трёх драхм!

Я сказал это нарочито громко, чтобы финикиец услышал, и, не оборачиваясь, потянул своих спутников за собой. Мы успели сделать только два шага, когда в спину мне донесся голос торговца.

— Пять!

— Четыре! — ответил я, чуть сбавив шаг, и ожидаемо услышал:

— Ладно, забирай!

В общем, через несколько дней на городском рынке на выделенном нам месте появилась палатка, где был разложен наш товар: пучки стрел по пять штук в каждом и два доспеха. Третий висел на деревянном манекене, а рядом с ним стоял ещё один деревянный обрубок, но уже одетый в кожаный формованный доспех.

Эней начал громко зазывать прохожих взглянуть на испытание нового доспеха, и, как я и ожидал, публику уговаривать не пришлось. Не избалованные развлечениями горожане мигом собрались у лавки, и Экзарм с тридцати шагов пустил стрелу из моего композитного лука сначала в кожаный доспех, а потом в бригантину.

Стрела прошила кожаный панцирь, войдя в него по самое оперение, и, порвав ткань на бригантине, отскочила от железной пластины.

Экзарм принёс оба доспеха и под заинтересованные восклицания продемонстрировал результат. Потом Эней показал удар мечом, и наш доспех вновь не ударил в грязь лицом.

— Прям не хуже настоящего панциря гоплита! — удивлённо выкрикнул кто-то из толпы, и Мемнон, как было условлено заранее, тут же добавил:

— Зато стоит в полтора раза дешевле! Вместо пятисот, что стоит полный бронзовый доспех, мы просим всего лишь триста!

После демонстрации, к моему величайшему разочарованию, никто не бросился покупать наши бригантины, а после озвучивания цены даже пошла критика.

— Уж больно неказист!

— Да я в нём буду как пугало на поле!

Мы провели ещё одну рекламную демонстрацию, и народ радостно глазел, но так никто ничего и не купил. Когда же я в сердцах приказал прекратить показательные выступления, то народ и вовсе разошёлся.

К концу дня мы продали лишь пяток стрел местным охотникам и ни одной бригантины! Это было моё самое глубокое разочарование с момента попадания в это время. Я был просто раздавлен! Прямо на глазах рушились мои планы, и я не знал, как это исправить! То, что, по-моему, должны были разбирать нарасхват, оказалось никому не нужным!

Я не знал, как теперь смотреть в глаза Мемнону, которому я обещал золотые горы и который потратил на моё предприятие все свои накопления! Если бы я действительно был ребёнком, то я бы реально разревелся!