Бастард Александра

Глава 13

Сатрапия Сирия, город Аузара, начало января 322 года до н. э

Зачем нам следует торопиться, — Гуруш не успел объяснить, — как из темного квадрата лаза показалась кудрявая голова Ареты.

Глядя на нее, Гуруш осекся на полуслове, а та, ничуть не смутившись, стрельнула в меня глазами.

— Я на рынок сейчас иду! Петра послала меня купить фруктов для госпожи.

Она замолчала, глядя на меня, и я с трудом сдерживаю раздражение.

— Так иди, раз послали! Чего ты сюда приперлась?

Грубо, но эта девчонка уже начала меня доставать. После того как я бросился в ноги грабителю, ее отношение ко мне кардинально изменилось. Ее снисходительное высокомерие (она старше меня на два года) сменилось какой-то нездоровой симпатией.

Мне все эти подростковые игры во влюбленность на хрен не нужны, но и сильно обижать девчонку тоже не хочется. Все-таки у нее одна психологическая травма за другой: то мать погибла, то чуть не изнасиловали!

Я уже жалею, что выбрал для себя уж слишком демократичную и простую форму общения с обслугой. В результате все наши рабы, чуть что, идут ко мне со всеми своими проблемами: кому прочитать что, кому объяснить, на кого Барсина наорала и пообещала продать в каменоломни. Вежливо, с неизменным добавлением «юный господин», но они все больше и больше садятся мне на шею, а Арета так вообще относится ко мне как к своему приятелю и иначе как по имени ко мне не обращается.

Барсина уже не раз ругала меня за это, неизменно добавляя, что я слишком мягкий и порчу рабов таким отношением.

«Может, действительно, права „мамочка“! — в который уже раз приходит мне в голову эта мысль. — Взять и один раз напомнить всем, что во мне течет кровь персидских и македонских царей, и пусть все идут лесом со своими просьбами и симпатиями!»

Все эти мысли, наверное, отобразились на моем лице, потому что Арета слегка озадачилась.

— Ты чего, Геракл, не с той ноги встал? Чего такой бука⁈ — Она вдруг расплылась в обаятельной улыбке. — Мне же страшно одной-то идти! Вот думала, проводишь!

От такого неприкрытого вранья я даже слегка растерялся.

«Страшно⁈ Могла бы придумать чего-нибудь подостоверней. Она же всю жизнь на Вавилонском рынке прожила, а он-то пострашнее местного будет!»

В этот момент Гуруш склонился к моему уху и зашептал:

— Эвмен уезжает завтра с рассветом, а сегодня, я слышал, его доверенный раб Карим должен к полудню зайти к скорняку за сбруей, кою отдал в починку. — Он многозначительно посмотрел на небо и добавил: — Я пойду, а то пропущу его и не успею выполнить ваш наказ, молодой господин!

Шепот Гуруша накладывается на горящие ожиданием глаза девчонки, и я принимаю неожиданное решение.

Киваю Гурушу:

— Хорошо, иди!

И, быстро поднимаясь на ноги, бросаю уже в сторону Ареты:

— Ладно, уговорила, пошли!

Та обрадованно забарабанила сандалиями вниз по лестнице; следом за ней, аккуратно держась за перила, спустился Гуруш; и последним — уже я.

На мое внезапное решение отправиться в самую жару на рынок, конечно же, повлияло не желание защитить Арету, и уж тем более ей понравиться. Просто мне вдруг стало любопытно, как Гуруш выполнит мою просьбу.

«Ведь не подойдет же он к этому Кариму и не скажет: „Эй, ты знаешь, мой хозяин сейчас в городе!“ — рассуждая про себя, сбегаю вниз по ступенькам. — Надеюсь, что нет! Гуруш, конечно, паренек со странностями, но, думаю, он понял меня правильно».

Толкнув толстую дубовую дверь, выхожу во двор. У крыльца — только Арета и Гуруш; в это время дня все стараются отсидеться в тени. Не останавливаясь, направляюсь к воротам и слышу за спиной шарканье ног Гуруша и девчачью прыгающую походку.

Рынок Аузара, конечно, не такой огромный, как в Вавилоне, но тоже не маленький. Он раскинулся на центральной площади города, занимая еще и часть прилегающих улиц.

Как только мы вышли к первым лавкам, Гуруш уверенно свернул к кварталу ремесленников. Прежде чем двинуться за ним, указываю девчонке на прилавки с фруктами:

— Иди, купи что надо, а мы подойдем попозже.

— А вы куда⁈ — не утерпела она, и я довольно жестко отрезаю:

— Не твое дело! Иди, куда тебе надо!

— Ну и пойду! — фыркнула Арета и, недовольно взмахнув гривой курчавых волос, повернулась ко мне спиной.

Глядя вслед удаляющейся девичьей фигуре, не сдерживаю усмешку.

«Детский сад, песочницы не хватает!» — проворчав, срываюсь с места и догоняю Гуруша.

Походка у Гуруша стариковская, но идет он при этом довольно быстро. Мне приходится напрягаться, чтобы удержаться у него за спиной. Так мы проходим пару кварталов, пока Гуруш не останавливается.

Обернувшись, он изобразил на лице сконфуженно-просительное выражение.

— Я не смею просить, но было бы лучше, если бы молодой господин остался здесь.

— Ладно! — соглашаюсь без возражений и, опустившись на корточки, прислоняюсь спиной к стене дома.

Гуруш благодарно приложил ладони к груди, а затем пошагал дальше.

Народу в это время на рынке немного, и с моего места мне хорошо видна кожевенная лавка на другой стороне улицы примерно в десяти шагах. Гуруш стоит у прилавка и, вроде как, рассматривает выложенный товар.

Я вижу, как он понемногу смещается задом все ближе и ближе к двери в лавку, и в тот момент, когда она открывается, он уже буквально в шаге от нее. Из распахнутого дверного проема выходит крепкий, заросший черноволосый мужик и сразу же натыкается на спину Гуруша.

В результате столкновения Гуруш летит на землю, прямо носом в пыль, а чернявый здоровяк, по всей видимости, тот самый Карим, смотрит на него как на раздавленную муху.

— Ты че под ногами путаешься⁈ — рявкнул он, а Гуруш, к моему удивлению, вдруг злобно огрызнулся:

— Да как ты посмел меня ударить, варвар! — Он вскочил, выпятив свою хилую грудь. — Да ты знаешь, кто мой хозяин⁈

Гуруш наскочил на здоровяка как драчливый петух.

— Мой хозяин — сын Великого Александра, Геракл. Тебе придется отвечать перед ним! — Он попытался толкнуть чернявого, но тот просто посторонился, и Гуруш вновь полетел в пыль.

Под хохот быстро собравшейся толпы Гуруш неловко поднялся и вновь напыжился.

— Ты, видимо, не понял, — он старательно изобразил свирепость, — мой хозяин — Геракл, сын Великого Александра!

Вскричав, он яростно бросился на обидчика и, схлопотав обидный пинок, снова оказался на земле.

Толпа вокруг все прибывает, и каждый подошедший спрашивает у уже стоящих: «Что там? Что там происходит?» И те, чуть не валясь от смеха, кричат, что там какой-то раб Геракла веселит народ.

Толпящиеся зеваки уже полностью перекрыли мне видимость, и, поднявшись, я пытаюсь протиснуться в первый ряд.

Несмотря на то что мое имя неприятно полощется всуе, я понимаю, что Гуруш делает все правильно. Своими гротескными падениями он заставляет Карима запомнить этот момент. Он делает его настолько курьезным, что тот теперь обязательно расскажет своему господину об этой встрече и не забудет, что чудаковатый раб называл своего господина Гераклом, сыном Великого Александра. А если забудет, то слух все равно долетит до Эвмена, поскольку скоро весь город будет знать и пересказывать этот случай, ибо развлечениями это время не балует.

«Кто бы мог подумать, — восклицаю я про себя, подныривая под чей-то локоть, — что за туповатой внешностью Гуруша скрывается такой тонкий, изощренный ум!»

Пробравшись в первый ряд, вижу, что подоспел к самому финалу комедии. Гуруш обессиленно лежит на земле, а черноволосый здоровяк Карим, расталкивая толпу, уходит вниз по улице.

Присматриваюсь к лежащему Гурушу и вижу, как, приподняв голову, тот обводит взглядом все еще хохочущую публику и, найдя меня, едва заметно подмигивает: мол, не волнуйся, юный господин, со мной все в порядке.

Я рад, что он не пострадал, и подмигиваю ему в ответ: мол, молодец, шоу мне понравилось!

Теперь можно и отчаливать. Пячусь назад и выбираюсь из толпы. Если я хочу, чтобы в разыгранной сцене Эвмен не заподозрил подставы, мне не следует афишировать свое присутствие.

Выбравшись, быстро удаляюсь подальше от кожевенной лавки. С полутемной улочки выхожу на залитую солнцем площадь и буквально сразу же натыкаюсь на оружейную лавку. Лавка маленькая, в укромном закутке, так что неудивительно, что я раньше ее не замечал. Ассортимент тоже самый обычный: бронзовые и железные мечи, множество всевозможных ножей, пара кожаных панцирей. Но заинтересовало меня не это.

Оружием нынешнего века меня уже не удивить, я насмотрелся на него еще в Вавилоне, но в этой лавке я увидел то, чего раньше нигде не мог найти.

Останавливаюсь у прилавка и тщательно разглядываю привлекшее мое внимание изделие. Это лук, но не просто длинный пехотный лук, коих было в достатке и у вавилонских торговцев, а то, что потом в Истории будет называться степным композитным луком.

Одного взгляда на него мне хватило для понимания: на эту вещицу следует обратить внимание.

Если ты решил вступить в игру и в своей стратегии рассчитываешь в первую очередь на конницу, то следует ясно представлять, что это будет за кавалерия. Тяжелая, делающая ставку на таранный удар, или легкая, опирающаяся на маневр и дистанционный обстрел?

У меня было много времени подумать над этим вопросом, и я пришел к выводу, что тяжело бронированная конница мне не подходит. Во-первых, дорого; во-вторых, страшно дорого; и, в-третьих, даже с внедрением стремени все равно неэффективно против основного пехотного построения этого времени — фаланги.

Другое дело — легкая конница. Волна за волной — обстреляли, откатились, обстреляли, откатились… Это изматывает малоподвижную пехоту, лишая плотное построение всех плюсов и превращая его лишь в удобную мишень. Борьба с такой тактикой — только контратака, а при тотальном превосходстве над противником в кавалерии все знают, чем такая контратака заканчивается. Подготовленной ловушкой и уничтожением!

К этому веку кавалерия — не новость! И тяжелая, и легкая есть практически во всех армиях этого времени, но я рассчитываю на два революционных ноу-хау, которые должны принести мне неоспоримое преимущество на поле боя. Одно у меня уже есть — это стремя!

Изготовить его несложно, и в любое время можно сделать в необходимом количестве. Со вторым намного сложнее. До сих пор ни в одной оружейной лавке мне не попадался композитный, мощный, но небольшой по размерам лук, пригодный для стрельбы с седла.

И вот, если глаза меня не обманывают, он лежит прямо передо мной; осталось только выяснить, кто мастер, и переманить его к себе любыми средствами.

Кто-то спросит, чего я уперся в лук, когда в моей памяти давно уже изобретен огнестрел. Зачем связываться с прошлым, когда известна дорога в будущее⁈

И пусть я никогда не занимался ни выплавкой железа, ни производством пороха, это не так уж и важно! Ствол можно отлить из бронзы, а состав пороха для меня не тайна: уголь, селитра, сера. При большом желании дымный порох можно сделать. Тем более что мочу (основной базовый ингредиент для получения селитры и серы в «домашних» условиях) здесь собирают в каждом греческом полисе.

Об этом я тоже много думал и пришел к выводу, что на данном этапе это нереально. Нет у меня для этого ни средств, ни возможностей! Я уже примерно прикинул: чтобы выплавить даже не пушку, а то, что называлось ручницей, надо два килограмма бронзы, печь, формы и, самое главное, нужен мастер. Мастеров, понятное дело, в этом времени не найдешь, значит, придется экспериментировать самому. Опыта у меня никакого, знания сугубо теоретические и поверхностные. Уйдут годы, прежде чем я создам что-то приемлемое, и это будет единичный экземпляр! Чтобы пустить это в серию, нужны поистине царские полномочия, не говоря уж про производство пороха. Сбором мочи в античных городах занимаются местные муниципалитеты и используют ее при выделке кожи. Чтобы влезть в этот бизнес и подвинуть кожевенников, тоже нужна практически царская власть.

В общем, получается замкнутый круг! Чтобы забраться на царский престол, неплохо было бы иметь огнестрельное оружие, но чтобы его создать, надо уже обладать царской властью.

Еще с огнестрелом связана и этическая проблема. Насколько прогресс в производстве оружия взаимосвязан? Взмах крыла бабочки — и так далее! Другими словами, первый огнестрел произвели в десятом веке, а атомную бомбу — в двадцатом. Если я сделаю пушку в четвертом веке до нашей эры, то не приведет ли это к более раннему созданию атомной бомбы… Ну, скажем, немцами в одна тысяча девятьсот сорок четвертом или еще раньше! Уж больно мне не хочется стать причиной уничтожения своей страны и подарить фашистской гадине победу.

Есть такая вероятность или нет, но даже сама мысль об этом пугает меня до усрачки! Вдруг злая сила, что перенесла меня сюда, вернет обратно, но вернусь я уже не в Россию, а в колонию всемирного фашистского рейха! Бррр! Даже подумать страшно! Нет, я не хочу быть к этому причастным, пусть даже косвенно, теоретически и как угодно!

Эта этическая причина будет посильнее всех прочих материальных, поэтому я решил никак не вмешиваться в оружейный прогресс, а акцентировать свои усилия на том, что уже имеется в этом времени, усовершенствуя только невоенное производство.

«Седло, стремя, лук! Это сочетание позволило монголам завоевать полмира! — сказал я себе во время очередных раздумий. — Неужели я, человек двадцать первого века, с этими же составляющими не справлюсь с завоеванием царского трона⁈»

С того момента я оставил всякую мысль о создании огнестрела, и на душе как-то сразу стало спокойней. Все-таки жить с мыслью, что твоя деятельность ведет к уничтожению человечества, тяжко, я бы сказал, даже невозможно.

Сейчас, глядя на лежащий передо мной лук, я вспомнил все свои сомнения и мысленно повторил принятый к исполнению принцип:

«Конь, стремя, лук — и никакого огнестрела!»

Улыбнувшись своим мыслям, вижу, что меня наконец-то заметили, и из глубины лавки показался хозяин.

— Чего тебе, малец? — Пузатый крепыш в длинной, расстегнутой на волосатой груди рубахе уставился на меня маслянистыми, чуть навыкате глазами.

Не смущаясь, тыкаю пальцем в лук:

— Скажи, какой мастер делает это оружие?

— Э-э-э, зачем тебе? — торгаш осклабился в ухмылке. — Купить хочешь?

Вижу, что у этого пузана даже снега зимой не выпросишь, поэтому говорю прямо:

— Хочу! Сколько просишь⁈

Еще один оценивающий взгляд прошелся по мне сверху донизу и, видимо, не дал торговцу повода отнестись к моим словам серьезно.

— Ты чей будешь, малец⁈ Родители твои знают, где ты⁈

Душу в зародыше вспыхнувшее раздражение. Тело ребенка доставляет мне такую массу проблем, что привыкнуть к нему я не могу до сих пор.

Вместо ответа бросаю на торгаша жесткий взгляд.

— Ты здесь торгуешь или вопросы задаешь⁈

В глазах купца появилось удивленное недоумение — дети здесь так не разговаривают. С его лица медленно сползла снисходительная усмешка.

— Я здесь торгую, и этот лук стоит семьдесят пять драхм серебром. — Он медленно цедит слова, не спуская с меня цепкого взгляда.

Лук, бесспорно, отличный, но названная сумма завышена раза в три, как минимум. Я отлично помню, что на рынке Вавилона лук с колчаном из двенадцати стрел стоил пятнадцать драхм. Даже если допустить, что там был простенький лук, а это — произведение искусства, то… Ну тридцать, но никак не семьдесят пять!

Я понимаю эту ситуацию так: торгаш, озадачившись поведением странного мальчонки, думает себе: а вдруг это какой-то богатенький дуралей! Почему бы не стрясти с него в три раза больше!

Выдерживаю паузу, словно бы оцениваю лук еще раз, а затем называю свою цену:

— Пятнадцать драхм, и ты рассказываешь мне все, что знаешь о создателе этого лука.

Я уже пообтерся в местных условиях и хорошо знаком как с правилами торговли, так и с ценами на оружие. К примеру, комплект македонского гоплита — копье, меч с ножнами и поножи, все среднего качества, — стоил на рынке Вавилона около тридцати драхм. Конечно, там же и один меч мог стоить пятьдесят, но это было уже нечто эксклюзивное: либо высокопробное железо, либо дорогая золотая отделка.

В общем, следуя основным правилам торга, я начал с минимальной цифры, и торговец сразу же изобразил кислую мину.

— Иди, мальчик, отсюда! — Он замахал на меня руками. — Если ты ничего не понимаешь в оружии, то иди купи себе тряпочную куклу! Ее только ты и купишь за такие смешные деньги!

Играет толстяк убедительно, вот только дело он имеет не с глупым мальчишкой. Одеваю на лицо маску полного равнодушия и начинаю поворачиваться.

— Ладно, пойду поищу кого поразумней! — Вкладываю в голос затаенную обиду, и не успеваю сделать и шага, как торгаш уже сдается.

— Эй, ты чего такой обидчивый! — С его лица мигом спадает возмущение. — Постой! Ради такого умного мальчика я готов уступить.

Физиономия толстяка расплывается в «искренней» радушной улыбке.

— Я сегодня добрый! Так уж и быть, пятьдесят драхм, и лук твой! Бери, не думай! Лучше цены ты нигде не найдешь!

Останавливаюсь, но не возвращаюсь обратно, и бросаю вполоборота:

— Двадцать пять, или я ухожу!

Лицо у торговца становится совсем грустным. Он уже понял, что его надеждам на богатого лоха не суждено сбыться.

С тоскливой обреченностью он прикладывает ладони к сердцу:

— Что ты делаешь, мальчик⁈ Ты без ножа меня режешь! Я сам заплатил за этот лук тридцать драхм, как я отдам тебе за двадцать пять!

«Ясно, — иронично усмехаюсь про себя, — он назвал мне предельную цифру, ниже которой опускаться не хочет!»

Придирчиво поджимаю губы, оценивающе прищуриваюсь и накидываю еще пять монет:

— Хорошо, уговорил! Тридцать, и на этом все!

В глазах купца блеснул радостный огонек, но он тут же его погасил и изобразил предельное отчаяние:

— Аааа, ладно! Только для тебя! Выкладывай тридцать драхм и забирай!

Вот теперь я поворачиваюсь и, сделав шаг к прилавку, протягиваю свою ладошку:

— По рукам! Тридцать монет, и ты рассказываешь все, что знаешь про мастера.

Секундное замешательство, и купец с улыбкой протягивает свою пятерню.

— И откуда ты такой взялся-то, малец⁈ — Он стискивает своей огромной ладонью мои пальцы. — Не завидую я твоим родителям!

Он довольно загоготал, оглашая своим басом весь квартал.

Дожидаюсь, когда он угомонится, и, подняв на него вопросительный взгляд, подстегиваю разошедшегося торговца:

— Так я слушаю!

— А деньги⁈

В ответ на его деланное недоумение демонстрирую совсем не детский сарказм:

— Ты не болен ли часом⁈ Думаешь, я такие деньги с собой по рынку таскаю⁈ — Несколько мгновений наслаждаюсь его замешательством, а потом говорю уже другим тоном: — Большой дом у восточных ворот, тот, что снимает бывшая царская наложница Барсина! Принесешь туда лук и получишь деньги!

Еще пара мгновений тяжелого раздумья, и толстяк всё-таки начинает рассказывать.

— Мастер не здешний! Раз в год я езжу в Пергам, закупаю там товар из Эллады… — Задумавшись, он притормозил, а потом добавил: — Ну, и продаю там кое-что!

Мой требовательный взгляд продолжает сверлить его, и тот вздыхает.

— Мастера зовут Несториас! У него мастерская на восточной окраине Пергама. Луки делает только на заказ, ибо долго и дорого очень! Этот у него завис, поскольку покупателя убили или сам помер, не знаю! Потому и взял, что со скидкой. — Он вдруг улыбнулся. — Несториаса этого оружейники в Пергаме знают. Найдешь, если надо будет!

То, что мастер из Пергама, меня сильно обрадовало.

«Это прямо знак небес! — Не показывая своей радости, иронизирую про себя. — Бывает же такое, мастер живет там, куда я направляюсь! Прямо выигрыш в лотерею! Неужто небеса посылают мне такую удачу за отказ от огнестрела!»

Совпадение уж, прямо скажем, подозрительное, и, на всякий случай, вдруг купчина соврал, решаю его пугнуть.

— Смотри, если соврал и мастера, вдруг, в Пергаме не окажется, — вцепляюсь взглядом ему прямо в лицо и старательно добавляю льда в голос, — я не поскуплюсь и заплачу людям еще пятьдесят драхм, чтобы тебя нашли и отрезали твой лживый язык!

Ловлю в глазах напротив скорее удивление, чем страх, и делаю вывод, что по реакции больше похоже на то, что торговец сказал правду.

Других доказательств все равно не получить, и, не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь и ухожу. В том, что торговец найдет наш дом и принесет лук, я не сомневаюсь. Тридцать драхм — сумма значительная; ради таких денег любой здешний купчина отыщет даже иголку в стоге сена, не то что целый дом. Куда большая проблема мне видится в другом: как выпросить эти деньги у «мамочки».