Бастард Александра

Глава 10

Сатрапия Вавилония, середина ноября 323 года до н. э

Две груженые арбы медленно катятся по пыльной дороге. Чуть впереди них также неторопливо движется еще одна двухколесная повозка. Внешне она мало чем отличается от двух других, пожалуй, лишь резными столбами, на которых закреплен навес. Внутри же различия более кардинальные: тут вместо мешков, сундуков и прочего скарба лежит множество цветных подушек, на которых с максимально возможным в этих условиях комфортом разместились Барсина и Мемнон.

Мне с величайшим трудом удалось избежать этой привилегии. «Мамочка» ни в какую не желала меня слушать и настойчиво пыталась усадить рядом с собой, убеждая, что дорога дальняя и вымотает меня.

Пришлось призвать на помощь весь арсенал воздействия ребенка на любящих родителей и даже применить пару запрещенных приемов. В общем, в неравной борьбе я все-таки вышел победителем и теперь еду верхом на Софосе в голове колонны.

Рядом со мной покачивается в седле Эней; в шаге за нами плетутся пешком Гуруш и Самир. Далее катится повозка с Барсиной, за ней, шлепая в пыли босыми ногами, идут рабыни Петра и Коки. Следом едут две арбы с поклажей, а замыкает наш маленький караван Торсан.

Самир и Торсан — такие же рабы, как и Гуруш, только эти двое родились рабами в семье Барсины и служили еще ее отцу, Артабазу. Потому они в особом доверии и даже вооружены: у каждого из них на поясе висит широкий тесак из сырого железа с деревянной ручкой. Эти двое — и есть вся наша охрана, возглавляет которую, конечно же, Эней.

За те пять месяцев, что Эней живет у нас, «мамочка» настолько прониклась к нему доверием, что Мемнон даже начал ревновать. Всякий раз, когда она спрашивает совета у грека, он начинает недовольно сопеть и фыркать. Барсина, естественно, не обращает на него никакого внимания, что, наверное, ранит утончённую душу толстяка.

Сколько бы Мемнон ни фыркал и ни возмущался, в душе он понимает, что не в состоянии выполнить и десятой доли той работы, что тащит на себе однорукий грек. Понимает и потому лишь демонстрирует недовольство, чем реально таковое испытывает.

Кроме того, что Эней возглавляет нашу охрану, он еще тянет на себе все организационные вопросы, связанные с поездкой: где встать на ночлег, чем кормить лошадей, как сохранить обоз и прочее… В общем, все валится на грека, и он безропотно со всем справляется. Его спокойный, до непробиваемости, нрав действует на Барсину положительно, вселяя в ее нервную и вечно сомневающуюся натуру чуточку спокойствия.

Особенно она оценила надежность грека во время мятежа. Без всяких просьб и приказов он взял на себя всю заботу о нашем семействе, включая Гуруша, Мемнона и прочих рабов. На несколько дней вся жизнь дворца перевернулась с ног на голову, и обычно самые простые вопросы — еда, вода и прочее — вдруг встали неразрешимой проблемой.

Эней все решил, обо всем позаботился, и мы не знали голода и жажды в те тяжелые дни сидения в общей зале. Еще он вооружил тесаками Самира и Торсана, для коих в одночасье стал непререкаемым авторитетом. Вид троих вооруженных людей, стоящих на защите ее семьи, успокаивал Барсину, более склонную к чувственной сиюминутной оценке, чем к серьезному анализу.

В общем после мятежа статус Энея как-то самопроизвольно повысился. Из моего учителя и телохранителя он в одночасье превратился в главного администратора, советника и охранника всего семейства.

Кстати, как я и предполагал, после моих поправок рельсы Истории вернулись на круги своя. Роксана убедила Пердикку поступиться малым, чтобы сохранить главное. Тот, будучи человеком не глупым, согласился с доводами разума, тем более что Кинана была не единственной царской сестрой и возможности для маневра у него оставались.

Пердикка обратился с речью к мятежному войску и объявил о свадьбе Адеи и Арридея. Затем вывел их за руки и под довольные крики тысяч воинов благословил на брак. Тут же он объявил амнистию всем, кто, пусть и противозаконно, но выступил на защиту царской семьи, и тем погасил едва разгоревшееся пламя мятежа.

Войско враз успокоилось, и воины, еще недавно истово желавшие ему смерти, с тем же энтузиазмом восславили его и разошлись по своим лагерям. Уже через час после выступления Пердикки только мусор у дворцовых стен да черные пятна кострищ напоминали о еще недавно бушующих страстях.

Через неделю после этих событий Барсина испросила позволения отъехать в Пергам, где у нашей семьи есть дом и поместье. Пердикка, еще будучи под впечатлением того, как ловко он выбрался из очередной заварухи, был в хорошем настроении и пошел ей навстречу. У него как раз начались очередные проблемы с деньгами, и просьба Барсины пришлась, можно сказать, ко двору.

«Персидская наложница и ее байстрюк не опасны, — примерно так рассудил он, — они уже вне игры! Пусть едут, здесь они только мешаются под ногами да постоянно требуют денег! Пусть убираются, глядишь, лишних ртов станет меньше!»

Еще неделя ушла на сборы, и вот сегодня с утра мы тронулись в путь. Дорога предстоит неблизкая. По меркам двадцать первого века, надо пересечь три страны: Ирак, Сирию, Турцию и выйти к побережью Эгейского моря. Это больше двух тысяч километров! Ведь Пергам, насколько я помню, находится чуть южнее турецкого пролива Дарданеллы.

Сейчас, мерно покачиваясь в седле, я вдруг впервые задумался о том, сколько же займет времени наше путешествие.

«Учитывая допотопный и вечно ломающийся транспорт, — я обернулся назад и еще раз оценил надрывно скрипящие повозки, их пассажиров и понуро шагающих мулов, — а также отсутствие сменных лошадей, непривычность Барсины к длительным путешествиям и всевозможные другие задержки, не следует рассчитывать, что в среднем удастся проходить больше, чем десять-пятнадцать километров в сутки».

Быстро делю в уме километры на скорость и прихожу к ошарашивающему результату: путешествие займет не менее полугода! К тому же надо учитывать, что постоянно двигаться в течение шести месяцев нереально и время от времени нужен будет более длительный отдых, чем просто ночевка. Это означает, что заряжаться надо на год, не меньше.

До этого я не задумывался об этом, и сейчас даже расстроился. Конечно же, я представлял, что путешествие займет время, что мерить расстояние надо не часами, не сутками, а месяцами, но все равно цифра неприятно впечатлила. Согласитесь, что даже двенадцать месяцев звучит куда безобиднее, чем целый год!

«А что, даже неплохо, — мысленно пытаюсь сменить негативный настрой и взглянуть на все с позитивной стороны, — когда приедем в Пергам, мое тело на целый год будет больше соответствовать моему возрасту!»

Ирония помогла, и я даже улыбнулся, подумав об этом.

«Действительно, какая тебе разница — сидеть в четырех стенах или куда-то ехать? В пути куда больше шансов остаться в живых, чем во дворце! А каждый прожитый в этом мире день приносит тебе новый опыт и помогает примириться как с непривычным телом, так и с суровыми условиями! Время работает на тебя, так что живи и радуйся!»

Остановившись на этой позитивной мысли, я совсем расслабился и заерзал, поудобнее устраивая свою задницу на спине Софоса. В этот момент замечаю маленькую фигуру, бредущую по обочине дороги. Тощие босые ноги, грязный хитон, из-под головного платка выбиваются завитки черных кудрявых волос.

«Кого-то она мне напоминает?» — напрягаю память. И в этот момент фигура оборачивается и радостно-удивленно восклицает:

— Эней?

Перевожу взгляд на своего телохранителя и вижу на его лице такое же искреннее недоумение.

— Арета⁈

Грек явно не ожидал увидеть девчонку здесь, на дороге, так далеко за городом. После первых мгновений растерянности он озабоченно хмурит брови.

— Ты почему здесь⁈ Где Феба?

На этот вопрос в девичьих глазах мгновенно собирается еле сдерживаемая слеза, а в голосе звучит еще не пережитое горе.

— Мама умерла!

Пока я не знаю, как мне на все это реагировать, и просто смотрю, как Эней спрыгнул на землю, а девчонка, уже не сдерживаясь, бросилась к нему в объятия.

Во всей этой сцене, кроме жалости к бедному, потерявшему мать ребенку, я почему-то испытываю ощущение грядущих неприятностей. Не то чтобы у меня были предубеждения против этой девочки, но мое сознание автоматически ассоциирует ее с проблемами, и есть отчего! Предыдущие встречи с ней не оставили у меня приятных воспоминаний.

Сквозь всхлипывания до меня долетает рассказ, из которого выходит, что местный сутенер забрал Арету у матери за долги, а та попыталась помешать и получила сильный удар в живот, от которого скончалась. Девчонка в отместку подожгла дом сутенера и сбежала. Понятно, что теперь оставаться в Вавилоне она не могла и потому вот идет куда глаза глядят, лишь бы подальше от города.

Чем дольше я слушаю, тем ощущение грядущих неприятностей становится все явственней, и я уже начинаю понимать, в чем дело.

«Кажется, сейчас я лишусь своего единственного стоящего защитника и учителя! — Оцениваю взглядом напряженную фигуру Энея и его замерший напряженно-заботливый взгляд. — Уж не знаю, кем эта девочка ему приходится, но он ее точно здесь не бросит! Тогда что получается⁈ Либо он берет ее с собой, то бишь с нами, либо остается с ней. Чтобы взять с собой, надо просить Барсину, а просить он в принципе не умеет. Во-первых, слишком гордый, а во-вторых, тогда ему надо будет за эту девку поручиться, а может ли он это сделать⁈ Ведь он знает, кто эта девчонка и чем дышит! По первому знакомству — малолетняя проститутка, воровка, член уличной банды! Как говорится, клейма ставить некуда!»

Все эти рассуждения крутятся в моей голове, пока я смотрю на застывшую спину грека. Мне уже ясно, что он думает примерно так же и предпочтет оставить службу, чем бросит беднягу на дороге или поручится за нее перед Барсиной. Он слишком хорошо знает эту малолетнюю воровку, чтобы ручаться за нее, а бросаться попусту словами Эней не привык.

Мне, если честно, совсем не хочется расставаться с Энеем, да и не только мне! Вся моя новоявленная семейка уже настолько привыкла к нему, что всем, включая Барсину, сегодня даже трудно представить, как мы вообще раньше обходились без него. К тому же найти в пути нового учителя фехтования невозможно, а ведь я только-только начал делать успехи. Уйдет Эней, и я потеряю целый год!

«Нет! Энея отпускать нельзя! — Делаю однозначный вывод и вижу, как тот поворачивается ко мне и уже открывает рот, чтобы сказать: „Прости, юный господин, но злой рок вынуждает меня расторгнуть наш договор!“»

Опережаю его на долю мгновения и, обернувшись, кричу Барсине, нажимая на требовательно-капризную ноту:

— Мама! Это девочка потеряла свою мать и совсем одна! Давай возьмем ее с собой!

Краем глаза вижу, как грек пытается возразить, и бросаю ему резко и совсем другим тоном:

— Ты хочешь, чтобы она нищенствовала и продавала себя за деньги⁈

Тот несколько ошарашенно мотает головой, и я затыкаю ему рот:

— Тогда молчи!

Наш стремительный диалог прошел для Барсины незамеченным. Она была раздражена с самого утра и занята только собой и своим недовольством всем человечеством.

На мой возглас она приподнялась на подушках и, глянув вниз на девчонку, брезгливо поджала губы.

— Страшна-то, господи, как! У нее, поди, и вшей полно! — «Мамочка» подняла на меня просительный взгляд. — Геракл, мой дорогой, может, давай дадим ей пару оболов, и пусть идет куда шла!

Вижу, как у девчонки зло затвердели скулы, а Эней сильнее сжал ей руку.

«Как я и думал, — оцениваю свое наблюдение, — девчонка несдержанная и своевольная. Хапну я еще с ней горя!»

Моя нужда в Энее перевешивает все остальные риски, и на слова Барсины я молча разворачиваю коня и подъезжаю к ее повозке.

Свесившись с седла, шепчу ей прямо в ухо.

— Эта девчонка — незаконная дочь Энея! Если мы не возьмем ее с собой, то он уйдет, а мы останемся без охраны!

Что такое незаконнорожденный ребенок, Барсина знает не понаслышке. Это сразу делает грязную нищенку почти соратницей по несчастью, а мои слова про Энея окончательно меняют ее решение.

Ее взгляд оценивающе прошелся по лицу девчонки, затем остановился на греке. Разительная разница между ними заставила ее недоуменно хмыкнуть, а затем она милостиво махнула рукой.

— Ладно, пусть нищенка остается! — процедила она и обернулась к стоящей у повозки рабыне. — Только, ради всех богов, Петра, отмой ее и найди ей какое-нибудь дело!

В ответ та склонила голову в почтительном поклоне, а я довольно повернул Софоса обратно.

Подъехав к все еще стоящему в нерешительности Энею, вижу на его лице растерянное непонимание. Все произошло так быстро, что в его голове еще не успело сформироваться окончательное решение.

Заговорщицки подмигиваю ему правым глазом.

— Можешь не благодарить! — улыбнувшись, проезжаю мимо, оставляю ему только одну возможность — последовать за мной!

Сижу на ступеньке крыльца и, закрыв глаза, пытаюсь уцепиться за последние мгновения сна. Мимо меня из дома во двор и обратно непрестанно шуршат суетливые шаги и звучат приглушенные голоса — это наш маленький караван готовится покинуть место ночевки.

Женщины снуют туда-сюда, вынося поклажу из дома, а мужчины грузят ее на повозки. Среди общей суеты выделяются командный бас Энея, нервное ржание лошадей и заливистый лай собак. Все это звучит где-то далеко, за пределами моего сна, и нисколько меня не тревожит. Я знаю: пока не позвали, можно ухватить еще пару мгновений и поспать.

Это очередное утро еще одного дня пути. Прошло всего пара недель, как мы покинули Вавилон, а кажется, что я всю жизнь только и делаю, что куда-то еду. Все вошло в привычную будничную колею, где каждый новый день абсолютно похож на предыдущий.

Единственным плюсом в этой рутине можно считать то, что наконец-то прошла одуряющая усталость первых дней. Та усталость, когда с утра ноги и руки вообще отказывались служить, когда я, стиснув зубы, заставлял себя через силу забираться в седло. Когда каждый новый рассвет начинался с отчаянной борьбы с самим собой, где всякая клетка моего ноющего тела умоляла оставить выматывающую лошадиную спину и переместиться на мягкие подушки в мамочкиной повозке.

Я клял себя за несговорчивость, ругал самыми последними словами за глупость, но каждое утро под одобрительный взгляд Энея упорно лез на лошадь. Эта мука длилась дней десять, а потом в какое-то утро я проснулся и не почувствовал обычной ноющей боли измотанных мышц. За утренней суетой я даже не понял этого, а оценил уже позже, сидя в седле.

«Кажется, твое хилое тело наконец-то приспособилось и теперь перестанет кошмарить тебя по утрам!» — мысленно поздравил я самого себя.

Единственно, с чем мой юный организм до сих пор наотрез отказывается мириться, — это подъем с восходом солнца. Я по-прежнему тяну до последнего, желая урвать хотя бы еще одно драгоценное мгновение сна.

Вот и сейчас, сквозь сон, я слышу руководящий голос Энея, тяжелые шаги Самира и Торсана, суетливую поступь Петры и бодрый скок Ареты. Они собирают наш маленький караван к еще одному дню бесконечной дороги.

Девчонка, надо сказать, влилась в наш «дружный и сплоченный» коллектив без особых проблем. Петра взяла над ней шефство, гоняя ее по всяким мелким поручениям. Та воспринимала все как должное, не огрызалась, не спорила и вообще вела себя как пай-девочка. Ее прошлые наклонности и привычки никак не проявлялись, и я уже начал подумывать, что мои опасения были напрасны.

Сквозь полудрему слышу голос Энея.

— Арета, сходи позови госпожу! Скажи, мы готовы выезжать!

Девчонка умчалась в дом, и это значит, что и мне пора вставать. Собравшись с силами, распахиваю глаза и резко поднимаюсь. Тут главное — не дать себе шанса отыграть назад.

Бреду к «оседланному» Софосу, пытаясь на ходу прогнать остатки сна. Под ногами утоптанная земля большого двора. Это поместье Ойкос. Обычно мы предпочитаем останавливаться на ночь в таких поместьях. В них больше места и комфорта, чем в деревенских домах.

Хозяева этих вилл чаще всего отсутствуют, и Эней договаривается о ночлеге с эпитропом, то бишь с управляющим. Это обычная практика нынешних времен: и путнику хорошо, и управляющему пара оболов лишними не будут!

В противном случае остается ночевка под открытым небом, ведь постоялые дворы нынче редкость. Они есть только в крупных городах, а между ними — огромные пустынные пространства с редкими оазисами таких вот поместий или деревень.

По ходу бросаю взгляд в сторону и вижу у амбара мрачного бородатого мужика, беззастенчиво пялящегося на нас. Это местный эргастерий — старший надсмотрщик за рабами. Пытаюсь вспомнить, как вчера его представил управляющий, и с удовлетворением отмечаю, что память меня еще не подводит.

«Парменид! — довольный собой, повторяю еще раз. — Надсмотрщик за рабами, Парменид!»

Взгляд у этого надсмотрщика неприятный, но, с другой стороны, а какой еще может быть взгляд у смотрителя за рабами? Подумав так, иронично усмехаюсь и выбрасываю эти мысли из головы.

Подхожу к своему коню и натыкаюсь на стоящего рядом Гуруша. Тот пытается изобразить радушную улыбку, но на его бледном лице она больше похожа на гримасу мертвеца.

— Доброе утро, юный господин! — щерится он редкими зубами и складывает ладони лодочкой.

— Доброе, Гуруш! — сквозь сон цежу я и ставлю свою сандалию на выставленные руки.

Рывок, и я уже в седле. Софос — конь высокий, и без такой помощи мне на него не забраться. Здесь, в отличие от манежа, нет специальных ступенек, а искать каждый раз что-нибудь подручное очень неудобно. Поэтому еще в самом начале пути Эней решил проблему кардинально и просто. Подставив мне свою ладонь и усадив в «седло», он тыкнул пальцем в Гуруша:

— Отныне ты будешь делать это! Назначаю тебя «стремянным» юного господина!

Надо сказать, Гурушу новая должность очень понравилась. С первых дней дороги его тяготила и пугала собственная бесполезность. В пути он перестал быть нужным, отпала нужда в его талантах. Сплетни дворни мне были неинтересны, а собирать другие новости ему было просто негде. Во всех остальных хозяйственных делах он совершенно никчемен и лишь мешался под ногами, где его постоянно шпыняли и бранили. Помня желание Барсины его продать, Гуруш совсем было поник, но новое назначение вернуло его к жизни. Теперь у него было дело! Стоило мне сойти с коня, как он тут же прилипал к Софосу и не отходил от него, пока вновь не закидывал меня к нему на спину.

Вижу, что наш караван уже выстроился, готовый тронуться в путь. Ждем только мамочку.

Вот она появилась в дверях дома, неспешно прошла через двор к повозке. Здесь Самир с Торсаном буквально занесли ее на арбу, и, устроившись там поудобнее, она махнула Энею рукой: поехали!

Тот сразу же тронул своего коня, я — за ним, а следом и весь наш крохотный караван втянулся в ворота поместья.