Барометр падает

Глава 3

16 августа 1979 года, четверг, день

Иду, шагаю…

Москва к праздным людям равнодушна. Что делать праздному человеку в Москве в полдень, в четверг, в августе месяце?

Рабочий класс создаёт материальные ценности, сфера обслуживания обслуживает, милиция следит за общественным порядком, все при деле, всем не скучно. А праздный человек? Праздный человек мается, ищет себе место, ищет, и не находит. Где ж его найти, место? Баров, бильярдных, турецких бань и прочих мест, где можно со вкусом провести время, в Москве крайне мало, на всех праздных людей никак не хватит. Да и открыты они преимущественно в вечернее время. Вечернее, но не ночное!

А тут ещё и спиртным торгуют строго с двух пополудни. Чтобы трудящиеся в свой законный обеденный перерыв не подвергались искусам.

И что остается праздному человеку? Курить, курить и поглядывать на часы.

Есть в Москве и другие люди, праздные на законных основаниях. Пенсионеры. Они обычно кучкуются у стендов с газетами. Не только ради экономии медных монеток, скорее, им важнее обмен мнениями: кто возглавит правительство Экваториальной Гвинеи, сколько человек погибли вместе с «Пахтакором», и правда ли, что на время Олимпиады в Москву будут пускать только по специальным разрешениям?

А тут — и стенд и газетами, и «гастроном», удачное сочетание. Люди в ожидании заветного часа знакомятся с прессой, повышают культурный и политический уровень. Умно придумано!

Я, как праздный, но не курящий и не пьющий обыватель, сидел в скверике на скамейке, сидел и наблюдал жизнь. Остальные скамейки потихоньку занимали мамы и бабушки, выгуливающие мелюзгу, и один из пенсионеров, устав читать, резонно решил, что лучше ему подсесть ко мне, чем к мамаше: можно и покурить, можно и поучить молодца уму-разуму.

— По разрешениям — это было бы неплохо, — продолжил пенсионер разговор с отсутствующим собеседником, приглашая к дискуссии и меня. — Но хорошо бы, чтоб и после Олимпиады немосквичей тоже пускали к нам только с выдачей специальных удостоверений — добавил он, усаживаясь на мою скамейку.

— Вот, например, в командировку человеку нужно, в министерство или в главк — можно, но только по вызову. На экскурсии тоже пускать, с экскурсоводом. Пусть смотрят, развиваются, не жалко. Но только организованно: Мавзолей — значит, Мавзолей, Царь-пушка, значит, Царь-пушка. А то приедут — и по магазинам, по магазинам, а после них — как после Мамая, одна морская капуста.

— Морская капуста — полезный продукт, — сказал я, чтобы что-то сказать.

— Вы сами-то москвич? — спохватился собеседник, приглядываясь. — Вижу, вижу — москвич.

Как он разглядел во мне москвича? На мне был плащ, обыкновенный, московского пошива, блекло-зелёной расцветки, немаркий, не страшно сесть на уличную скамейку. На голове — берет, но не вызывающий малиновый берет французского художника, а скромный, в тон плащу, сделано в Таллине. Туфли ереванские, «масис». Вот брюки английские, на мне консервативный английский костюм, но определить это сложно, плащ у меня ниже колен, не очень-то разглядишь, какие брюки. Но в целом да, в целом я одет лучше среднего провинциала.

— Я потому узнал в вас москвича, что вы не торопитесь. Приезжие, они торопятся, им нужно всюду поспеть: и сапоги купить, и Москву покорить, а вы сидите… Сидите, как хозяин.

— Необъятной Родины своей, — продолжил строчку я.

— Именно! — просиял пенсионер. — Вот вы молодой человек, а понимаете! А некоторые — он кивнул в сторону тех, кто продолжал обсуждать мировые проблемы у газетных стендов, — некоторые дальше своего носа не видят. Я думаю письмо в газету написать, о необходимости пропускной системы для чужаков, то есть для гостей Москвы. Не знаю только, куда лучше, в «Известия», или в «Правду».

— «Правда», она поавторитетнее будет. Опять же традиции, — посоветовал я. — Там с письмами работают очень и очень серьёзно.

— Я и сам к тому склоняюсь, — сказал пенсионер.

«Склоняюсь…» Так говорят писатели средней руки, и я рискнул:

— Я вот гадаю… Это вы — автор того замечательного произведения?

— «Сказания о Третьем Риме»? Да, я Александр Попов, очень рад встретить культурного и начитанного человека. Как вы меня узнали? Фотография в журнале прескверная.

О! Угадал! Не знаю только, повесть это, рассказ или публицистика, да и неважно. Писатели в девяти случаях из десяти говорят о себе, слышат себя, и на пустяки не отвлекаются.

— Вполне узнаваемая фотография, — мягко возразил я, — но главное ведь слова. Текст. Словам тесно, а мыслям просторно.

И через несколько минут я уже знал, что Александр Сергеевич Попов всю жизнь отдал школе, преподавал русский язык и литературу, был классным руководителем, был завучем, три года назад вышел на заслуженный отдых, и решил продолжить служение литературе, но уже в качестве автора, сочинителя. И месяц назад журнал, знаменитый «Наш Современник» опубликовал его статью, «Сказания о Третьем Риме», в которой он, Александр Сергеевич Попов, призывает к строгому отбору литературы для школьных библиотек: поменьше всякой зарубежчины, томов сойеров и геков финнов, а побольше нашей замечательной литературы, которую весь мир признал вершиной из вершин, лучшим творением человеческого ума.

— Вы ведь согласны?

— Истина конкретна, — ответил я. — Бывает, что и в нашей литературе попадаются…

— Да, да, да, — Александр Сергеевич даже порозовел от восторга. — Бывает, что пробираются к нам под маской русских писателей просто чёрт знает кто. Подписывается «Иванов», «Петров», «Симонов», а ковырнешь — ну, сами знаете. И протаскивают в нашу литературу таких же безродных героев — чебурашек, лошариков, муми-троллей безобразных. Ну что это за юдо такое — чебурашка? Хочешь зверька — возьми соболька, бельчонка, щеночка! Оно на первый взгляд выглядит безобидным, даже забавным, чебурашко, так и проказа поначалу лишь безболезненное пятнышко. А там…

— А там? — спросил я, словно слушал историю у костра.

— А там бах — и «Москва» взлетела на воздух. Думаете, случайно?

— Слышал, сработала мина военных времён, — нерешительно ответил я.

— Мина, может, и с войны, а сработала сейчас! А в семьдесят седьмом, пожар в «России» — тоже с военных времён? Заметьте, горят и взрываются «Россия» и «Москва», а «Метрополь» и «Националь» целёхоньки!

— Их, видно, не минировали, — предположил я.

— Именно! Именно — не минировали! А взрывы в метро, аккурат перед пожаром в «России», тоже совпадение? Вероятность ничтожная. И вообще — самолеты падают, как переспевшие сливы, а на окраинах творится что-то такое…

— Ваши слова заставляют задуматься, и крепко задуматься! — вёл линию я.

— На то и голова дана — думать, а не только в футбол играть. Вы, я вижу, человек неравнодушный, патриот родного города. Мы тут по воскресеньям собираемся, москвичи. Вот прямо на этом месте. Обсуждаем новости, обмениваемся мнениями — но не как эти… — он кивнул в сторону пенсионеров у стендов, — нет, у нас люди образованные, а, главное, размышляющие. Приходите, вам будет интересно…

Но тут из гастронома вышла женщина, у которой в сумке-авоське проглядывали бананы.

Мой собеседник быстренько сказал «до встречи», и поспешил в магазин. Опередил, опередил своих оппонентов.

Я тоже поднялся, но пошел не в гастроном, а вдоль по улице. Гулять, то бишь передвигаться без конкретной цели. Куда глаза глядят, туда и иду.

Кто съел моё мясо? В эту игру играют всё чаще и чаще. Урожаи рекордные, надои потрясающие, стада тучнеют не по дням, а по часам, а вечером, после работы, в магазины хоть не заходи. Куда исчезают ценные продукты питания? Москвичи считают, что дело в приезжих провинциалах: приезжают, приплывают, прилетают отовсюду с огромными сумками, прямо десант какой-то, и бегом по магазинам. Сметают всё — колбасу и обувь, птицу и фотоаппараты, сливочное масло и кофточки, у каждого с собой большие сотни, на всю деревню накупают, и что остаётся москвичам?

Провинциалы же уверены, что ездят в Москву за своим. В Москве что-то не видно пасущихся коров, коровы наши, деревенские, да только в сельпо говядины не купишь. И птицефабрика наша, районная, да только куры сразу в рефрижераторы — и в Москву, на наши прилавки ни одна не попадает. Так чего ж вы удивляетесь, что мы тоже хотим колбаску купить, курочку?

А все вместе, и москвичи, и провинциалы, не любят других. Допустим, прибалтов. Их, прибалтов, Россия кормит, всякому известно. Зайди в Эстонии, хоть в Таллине, хоть в небольшом поселке в магазин, там и кефир есть, и сыр, и колбаса! Откуда? Отсюда, из России!

А спроси эстонца, особенно пожилого, так он ответит, что пока русские не пришли, в магазине было тридцать видов колбас, окороков, балыков и того, чему в современном языке и названия нет. Пришли русские — и куда делось прежнее изобилие? Известно куда, в Россию!

Но и русские, и эстонцы, и все прочие народы подозрительно относятся к иностранцам. Взять хоть Вьетнам: сколько в него ушло всякого-разного, не перечесть: сначала оружие, теперь стройтехника, материалы, станки — восстанавливать разрушенное американцами, сейчас готовят к отплытию корабли, груженые зерном и прочими припасами. А что мы получим в ответ? В ответ-то что? Нерушимую советско-вьетнамскую дружбу? У нас уже была нерушимая дружба, с Китаем. Додружили до острова Даманского, и что ждёт впереди, знает лишь Ленин в Мавзолее. Знает, но не скажет.

Так что да, игра в «кто съел моё мясо» давняя. Ново то, что в неё приглашают играть совершенно незнакомого человека буквально с улицы. Тридцать лет назад подобная смелость вполне могла бы обернуться десятью годами без права переписки, да и сейчас за неё очень и очень не похвалят. Сообщи я Куда Следует, и гражданина Попова Александра Сергеевича ближайшие лет пять если и будут публиковать, то никак не в «Нашем Современнике», а разве в стенной газете «На пути к исправлению!»

Или Попов — провокатор? Наберётся отряд «мыслящей молодёжи», а потом и устроят процесс над… ну, обзовут как-нибудь. Регионалистами.

Или всё проще: власть и в самом деле решила оградить Москву от провинциалов.

Иначе её в образцовый коммунистический город не превратить, если не ограничить доступ. Растащат по стране составные элементы коммунизма, не дадут набрать критическую массу. А если ограничить, и жёстко ограничить — глядишь и получится. Сейчас в городе живут почти восемь миллионов человек. Уполовинить! Дебоширов, алкоголиков, тунеядцев и прочий антиобщественный элемент выслать… за Урал, вот! Хронически не выполняющих план, бракоделов и прогульщиков — за пределы области. Пусть в Туле учатся работать по-коммунистически! Пенсионеров — в Подмосковье, пусть на свежем воздухе возделывают маленькие огородики, а дети и внуки будут их навещать на каникулах и выходных. Персональным пенсионерам союзного и республиканского значения, впрочем, дозволить проживание и в Москве. Туда же, на свежий воздух, отправить инвалидов, тяжелобольных — в больничных городках под присмотром медиков они будут восстанавливать здоровье. Запретить курение в общественных местах, штраф — сто рублей! Алкоголь — только в культурных пивных, ресторанах и рюмочных. Ничего на вынос — так мы избавимся от домашнего пьянства.

До чего же похорошеет наша Москва! С уменьшением населения решится жилищный вопрос, решится транспортный вопрос, решится продовольственный вопрос, да многие вопросы решатся! Постепенно вывести из Москвы «грязное» производство, а на месте заводов и фабрик развести сады! И тогда, как предлагает Александр Сергеевич Попов, в Москву можно будет организовывать экскурсии: пусть люди смотрят, каков он, коммунизм! По сто человек в день, не больше. Лучших из лучших посылать, как высшую награду!

Это не я придумал, какое! Мне и не по силам, и ума не хватит. Это в ЦК Комсомола проект пришёл, написанный учеником десятого класса Мишей Кологривцевым. Как ни странно, не москвичом, а жителем деревни Курочкино Лопатинского района Пензенской области. Не за себя, за Москву радеет. В ЦК Комсомола многие пишут, что есть, то есть.

Я гулял и примечал: вот навстречу ребята идут, в сетках-авоськах пепси-колу несут. Хорошо? По крайней мере, не алкоголь. Вот бананами торгуют прямо на улице, с лотков. Говорят, расторопная продавщица может до ста рублей в свою пользу наторговать, но, конечно, приходится делиться, однако сколько в таких россказнях правды, а сколько зависти, не знаю.

Вот мимо проехала пожарная машина, за ней вторая, третья… И две «Скорой помощи». И милицейский «УАЗ», а следом милицейский же «ПАЗ». И опять «Скорая»… Едут с мигалками и сиренами, распугивая галок, да и людей тоже.

Что-то необычное. Так думал не один я: многие прохожие останавливались, глядели вслед проезжавшим машинам, некоторые, кто постарше, даже крестились. Но из банановой очереди никто не вышел, москвича сиреной не запугаешь, провинциала тем более. А на глазок провинциалов было не меньше половины. Тоже хотят детишек бананчиками побаловать!

Спасительное слово нашлось!

— Это учения, — сказал я. Так сказал, ни к кому не обращаясь. — К Олимпиаде тренируются. На всякий пожарный.

Люди подхватили: учения, учения, учения — полетело в обе стороны улицы, распрямляя спины и зажигая глаза. И вернулось: метров через пятьдесят встречный пенсионер, на пиджаке орденские колодки, сказал мне:

— Не дрейфь, парень! Это учения! Тренировка! Ещё поживём!

И солнце стало немножечко ярче, а улица — немножечко шире…

Но в конце квартала обосновался милицейский «УАЗ», перегораживая мостовую, а на тротуаре милиционеры заворачивал людей:

— Граждане! Проход временно закрыт! Дальше дороги нет!

Аргументы, что человек-де здесь живёт, что ребенок один дома, что на плите варится холодец, не принимались. Ждите.

Те, кто и в самом деле жили дальше, не отчаивались. Шли в обход, дворами.

Я же кривых ходов не знал, да и не очень-то мне было нужно дальше, к ГУМу. Что мне делать в ГУМе? Я не стану есть этих худосочных поросят, я лучше пойду домой.

И свернул направо.

Милиция не возражала

Улица обезлюдела. Что-то, похоже, и в самом деле происходило. Но не слышно ни автоматного, ни орудийного огня, и взрыва не было, и гарью не несёт, и небо чистое: ни дыма, ни вертолетов. Так что серьёзное — военный переворот или подрыв ГУМа, — пожалуй, можно исключить. Да и на пожар мало похоже. Может, демонстрация против власти? Вышли на Красную площадь человек двадцать, или даже пятьдесят, и…

И что? В стране всё более-менее спокойно, знамёна реют, планы перевыполняются, народ и партия едины. Где-нибудь на окраинах, там могут, да и то вряд ли. Впрочем, двадцать чудаков в Москве найти можно, найти, обработать и послать на «подвиг чести».

А потом про этот случай раструбят на Би-Би-Си.

Ладно, я же иду домой.

По пути заглянул в гастроном, полупустой. И купил курицу, упитанную, венгерскую, упакованную в пищевую пленку.

— Только сейчас завезли, — похвасталась продавщица. Видно, глянулся я ей. Меня часто привечают продавщицы. Может, видят во мне принца под сенью алых парусов? И даже московские плащ не мешает?

К курице я купил венгерской же приправы, лапши, луковицу, морковь, и все это продавали мне с радостью и улыбкой: если парень сам будет готовить курицу, то есть, есть шанс заполучить его себе!

И вот я дома. Три часа пополудни.

Извлек из упаковки уже потрошеную курицу, помыл, начал готовить. По книге.

Позвонил, пока суд да дело, в «Винокурню».

— Мы уже почти закончили. Скоро будем. Ты только никуда не выходи, — сказала Ольга.

А я и не собирался.

Нагулялся я сегодня.

Вволю.