Барометр падает

Глава 24

23 ноября 1979 года, пятница

Око Саурона

К победе нет широкой столбовой дороги, во всяком случае, в этой партии. Придётся карабкаться по каменистым тропам, с одной стороны пропасть, с другой — отвесная стена. Одна ошибка — и всё, полёт навстречу острым камням с ускорением десять метров в секунду за секунду. А хоть и тупым камням, одно.

Но зачем же ошибаться, если можно не ошибаться?

Такой вывод напрашивался из анализа отложенной партии. Последней партии матча. У белых, то есть у меня, не видно победы явной, но есть все предпосылки для её достижения. Потому нужно двигаться к цели аккуратно, но неуклонно. Метод накопления мелких преимуществ. Мелких, даже микроскопических, но потом оп-ля! и переход количества в качество свершается на глазах пораженной публики. Так вести партию я научился у Карпова, моего нынешнего соперника. И, если мне удастся довести её до победы, то в книге «Мой Берлин», которую я напишу зимой, книге, в которой изложу своё видение матча, этой партии я предварю посвящение: «Анатолию Карпову, у которого я учился, учусь и буду учиться»

Дело за малым — победить.

У меня — час одиночества. Переводчики, консультанты, технические руководители, тренеры, врачи и прочие важные люди не должны отвлекать меня от медитации. И от поедания икры, да. Последняя баночка. Должна была быть ещё — но пропала по пути с Востока на Запад. Будем считать, самоликвидировалась. Это бывает. Горничная ли оскоромилась, или кто-то ещё, не суть важно (хотя я догадываюсь), на сегодня икра есть, а завтра я улетаю. Признаться, и рефлекс выработался: чёрная игра — к серьёзному шахматному поединку. А хочется чего-то несерьезного. Поваляться на берегу тёплого моря, на солнышке, под усыпляющий шёпот волн, в своей компании, и чтобы никуда не торопиться. Такая вот идиллия пригрезилась.

Но рано, рано расслабляться. Заправлены в желудки жиры и витамины, как мы пели в пионерском лагере «Искра». А раз заправлены — нужно отрабатывать каждую калорию, мы же не тунеядцы.

Номер у меня неплохой. Чего уж там — хороший номер. Но там, в Восточном Берлине, я смотрел на мир с тридцать третьего этажа, а тут — с третьего. И вижу лишь часть улицы, дом напротив, и… и всё.

Невольно тянет выйти. А кто мне мешает? Никто мне не мешает. Хотя наши все здесь, ждут начала. В гостинице поселились двое, Миколчук и Алла, остальные по-прежнему наездами. Непутёвого Доломатского вчера отправили в Москву, подальше от соблазнов: немецкие товарищи решили, что пусть с ним разбирается советская сторона. Сам Доломатский настаивает, что это была проверка бдительности. Проверил. Бдительность на высоте.

И я, накинув плащ, вышел из номера. Прогуляться, у меня в запасе сорок пять минут.

Тут как тут Алла. Скучно ей одной, хочет пройтись со мной.

Я польщен, отвечаю. И мы гуляем. Недалеко. Дошли до скверика, присели. Алла начала жаловаться на тесноту. То есть ей лично не тесно, но каково жителям Западного Берлина!

— Им же с детства внушают, что наша Германия только и ждёт минуты, чтобы их захватить! И вот представьте, Михаил: кругом враги! Буквально кругом, за стенами города -танки, танки, танки. Со всех сторон света! Западная Германия далеко! Дорогу туда моментально перережут, и небо тоже закроют, получается, они в ловушке! И башня!

— А что башня?

— Она словно надзирает за городом, следит за каждым, словно глаз! Её так и зовут — око Саурона!

— Кого?

— Это злой волшебник, из сказки.

— Пусть волшебник, но почему злой? Я думаю, что для большинства немцев эта башня — символ мира и добра. И, конечно, благодаря башне они могут смотреть телевидение демократической Германии. Смотреть и сравнивать. Здесь — безработица, здесь — тревоги, здесь неуверенность не то, что в завтрашнем — во вчерашнем дне! А там — великие перспективы. Так что, думаю, не в страхе живут здешние немцы, а, напротив, живут с надеждой.

— Это конечно, простые немцы мечтают о социализме, — согласилась Алла. — Но капиталисты, каково им?

— Вот уж о ком не тревожусь, — ответил я. И замолчал.

Пришлось замолчать и Алле. Откуда она знает Око Саурона? На русский язык Толкина не переводили. Читала по-немецки? Ну, может быть. В Клайпеде моряки сдают прочитанные книги в букинистику. Или она и английским владеет?

Так мы сидели, пока не вышло время.

Зал был полон — впрочем, как и всегда. Для Западного Берлина матч — большое событие, тем более, протекает он в борьбе острой и нервной. Моё чемпионство висит на ниточке: закончится игра вничью — и прощай, корона. О проигрыше и не говорю. Отложенную позицию газетные обозреватели оценивают «на три результата». И потому всякому хочется посмотреть, чем же закончится матч. «Süddeutsche Zeitung» сегодня разместила карикатуру: двое любителей сидят перед телеэкраном и рассуждают: «нужно было с двадцать четвертой партии начинать, какая вышла бы экономия!»

Судья вскрыл конверт, сделал на доске записанный ход.

Партия вновь ожила.

Играем осторожно. Ход, другой, третий. И тут Анатолий жертвует слона за пешку. Потом ладью за моего слона. Зал в недоумении. Шум и ропот.

А! вот оно что! Остроумно, очень остроумно. Если я беру сразу, то форсированно возникает эндшпиль, где против короля черных у меня два коня — и король, разумеется. Двумя конями мат сопернику не поставить, если тот играет внимательно. Потому Карпов и выбрал этот вариант. Для него ничья равнозначна победе.

Думаю, думаю, думаю — и нахожу вариант, в котором у чёрных остаётся пешка. Два коня поставить мат одинокому королю не могут. Но если у черных есть ещё пешка — другое дело! Эндшпиль кометы Галлея! Пешка не помогает чёрным, напротив, она их губит. Такая уж игра шахматы: в нужный момент у чёрных не будет пата, пешка сможет сделать ход, чем и воспользуются белые.

Иду на вариант. Вижу, Карпов расстроен, но не очень. Ну да, позиция теоретически выиграна для белых. Но есть «но». На то, чтобы поставить мат, мне отпущено ровно пятьдесят ходов. А удастся ли управиться в полтинник?

Считаю, считаю, считаю… А время идёт.

Хожу. Соперник отвечает. Зрители замерли. Загибают пальцы. Демонстраторы пишут на доске ходы мелом, постепенно уменьшая буквы — чтобы поместились.

Вот и Карпов задумался. Потом опять. Не такое простое это дело — бегать от мата. Хорошо хоть, доска невелика, восемь на восемь, особо не разбежишься.

Доброхоты в зале считают ходы вслух. Образовалось хоровое общество. Судья взывал к тишине, но напрасно. Никто, ни я, ни Анатолий не протестовали: нам тоже важно знать. Пусть считают.

Сорок третий ход — от последнего взятия. Сорок четвертый. Сорок пятый. Черным мат на сорок девятом. Карпов это видит, но из уважения к зрителям продолжает игру — пусть и они увидят. Или вдруг я обдёрнусь, такое иногда с игроками случается.

Случается. Но не со мной. На сорок девятом ходу я ставлю мат.

Выиграл партию. Свел матч вничью. Сохранил корону.

Карпов пожимает мне руку.

— Ну и ладно. Не корову же проиграл, — говорит он. Мы оба смеёмся, немного нервно.

— Мы строили, строили, и, наконец, построили, — отвечаю я.

Да, прежде всего испытываешь облегчение, как марафонец, добежавший до финиша и оставшийся в живых. Жив, и славно, если жив.

А зал устроил нам овацию, и фотокорреспонденты слепили вспышками. Но очки мы не надели, теперь можно и так, пусть видят усталые лица.

Затем мы разошлись по углам ринга. То есть в свои покои. Малость передохнуть перед церемонией награждения и закрытия матча.

Миколчук, да и все остальные радовались. Победа! Пусть матч завершился вничью, но главная цель, удержание титула, достигнута. Под мудрым руководством. Чижик выиграл решающую партию матча и сохранил звание чемпиона мира — эта весть летит по всему миру. Родина слышит, Родина знает!

Вошел прикрепленный к нам волонтер, принёс бутылку игристого рейнского, и бокалы. Сказал, что бургомистр скоро прибудет, тогда и церемония начнется.

Скоро, ага.

Женя вызвался откупорить бутылку. Он в этом деле мастак — сесть на хвосты.

Адольф Андреевич произнес тост:

— За победу! За нашу победу!

Всё кончилось хорошо, просто замечательно. Готовы выполнить любое задание Советского правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

А мне нужен отдых. То есть перемена деятельности. Всерьёз и надолго.

— А призовые, призовые, Михаил Владленович, их как? Пополам разделят? — спросил Женя. Кто о чём, а Женя о насущном.

Я не ответил. Секрета никакого, всё изложено в условиях поединка, изложено и опубликовано, нужно лишь уметь читать. По окончании матча каждый получает миллион долларов, а чемпион — ещё миллион. Приложение к короне, так сказать.

— Передайте, пожалуйста, газеты, — попросил я Ефима Петровича, давая понять, что разговаривать не хочу. Устал.

Что пишут? Всякое пишут. И о нашем матче, но не только о нём. В мире многое происходит и помимо шахматных состязаний. И даже очень многое. К примеру, обнародовано соглашение о строительстве в Советском Союзе нефтеперерабатывающего комплекса. Большого и современного. Кредиты дает Федеративная Республика Германии, а расплачиваться Советский Союз будет нефтепродуктами. В строительстве и эксплуатации примут участие специалисты из Германской Демократической Республики. А сама стройка будет располагаться вблизи города Энгельс, но, главное, указом Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик, восстанавливается Немцев Поволжья Автономная Республика! Такое вот неуклюжее название, но для немцев — райские звуки.

Ай да Стельбов, ай да сукин сын!

И сразу видно, кто историю творит, а кто в песочнице кулички лепит.

Новость свежая, вчера ничего такого не было слышно. А утром я ни радио, ни телевизор не включал. Настраивался и сосредотачивался. И хорошо, что не включил, а то, поди, внутренний покой был бы нарушен, а без внутреннего покоя в шахматы играть трудно: со счета сбиться можно.

Новости были без комментариев. Не успели. Событие застало всех врасплох. Хотя почему всех? Хонеккер и его окружение точно знали. Гельмут Шмидт тоже. Сейчас продажные западные писаки, акробаты пера и шакалы ротационных машин, получат установку от своих кураторов, тогда и напишут. О том, что с одной стороны нельзя не признать, а с другой — нельзя отрицать, следовательно, всё в нашем мире превратно, всё в нашем мире коловратно.

А если собственным умом? А если собственным умом, то следует годить. Хотя появление третьего немецкого… ну, не государства, нет, но как бы… изменит ситуацию на политической доске. Пешка превратилась пусть не в ферзя, даже не в ладью, но в коня — точно.

— Задумался, Миша? Как распорядиться десяткой, что тебе перепадет? — это опять Женя. Нет, бокал игристого так не раскрепощает. Видно, у него опять с собой было, и он принял заранее. А игристое вино ускорило процесс. Вот он и дал себе волю.

— Вы бы, товарищ Иванов, помолчали, что ли, — попытался вразумить Женю Миколчук, но как-то без огонька. Папу-генерала помнил, или просто вопрос его интересовал тоже?

— О какой десятке, товарищ майор, ты говоришь? — задал я встречный вопрос.

— По новому закону предел годового заработка десять тысяч, ведь так? — начал объяснять Женя.

— Вроде бы да.

— Ну, вот от призовых денег ты десять тысяч и получишь, а остальное пойдет государству! — торжествующе сказал переводчик Иванов.

— Вообще-то нет.

— Как — нет?

— Закон ведь с октября действует, не так ли?

— Так! И что?

— А в октябре я уже заработал десять тысяч, даже больше. Исчерпав годовой лимит.

— Заработал? Где? Ты же был здесь!

— Музыкой, Женя, музыкой. Я же по основной специальности композитор. А у композиторов деньги прирастают сами собой. И получается, в шахматы играл я совершенно бесплатно.

— И все… И все деньги получит государство? — Женя даже привстал, так его проняло.

— Я тут подумал… Газеты читал. Плохо в Западном Берлине живется старикам, и вот я подумал: может, отказаться от призовых в пользу дома престарелых?

— Как? — это не Женя, это Адольф Андреевич.

— Легко. Вот сейчас, в процессе награждения и скажу: призовые, положенные мне, перечислите дому престарелых. Думаю, они пойдут мне навстречу.

— Но… Но разве…

— А потом подумал: среди престарелых будет полно нацистов, разве нет?

— Разумеется!

— А нацистам, пусть даже престарелым, помогать я не буду! Нет, нет, и нет!

— Правильно! — с облегчением сказал Адольф Андреевич, а остальные — переводчики, врач, Алла и Ефим Петрович его поддержали энергичными кивками.

— И тогда я решил, что лучше передать деньги в детский дом. Дети — они же не нацисты, это первое. И не их вина, что родились они в Западном Берлине, а не в нашем, социалистическом. Судьба такая печальная. Это второе. В общем, я сходил в банк, написать заявление хотел. Вот прямо в тот день, когда меня задержали на пропускном пункте, и я опоздал на игру, тогда и сходил.

— И? — голос Миколчука пресёкся. Волнуется, да. Допустил, не предотвратил, потерял контроль.

— А в банке господин Карлофф, очень толковый, знаете, мужик, то есть не мужик, конечно, а ведущий специалист, мне и сказал…

— Что? Что он сказал?

— Что деньги детскому дому, это, конечно, благородно, но…

— Но?

— Но у меня же кредиторская задолженность, и в первую очередь он мне рекомендует — настойчиво рекомендует — направлять средства на погашение оной.

— У вас? Задолженность?

— Да, конечно. У меня. С чего бы вдруг мне гасить чужую задолженность?

— И большая? Задолженность большая?

— Как считать, как считать. В общем, вполне допустимая, иначе банк просто не одобрил бы кредит. Но — капитализм! Взявши кредит, о детских домах позабудь!

— На что же вы, Михаил Владленович, взяли кредит? — спросил Миколчук, овладев собой.

— На «Космос».

— На что, простите?

— На клинику «Космос». В Ливии. Там наш советский госпиталь развернут, а «Космос» будет ему помогать. Преимущественно диагностикой. Диагностический центр, получается. И небольшая амбулатория, и даже стационар — мы тоже будем проводить и лечебные мероприятия всякие, оперативные вмешательства, но в небольшом объеме. Должна быть связь диагностики и лечения, живая повседневная связь. И потому «Космос» оснащается по последнему слову передовой медицинской науки и техники. Чтобы весь арабский мир знал: советский «Космос» — это общедоступная и высококвалифицированная медицинская помощь, а не зелёнкой царапину помазать, и свободен. Лучшая аппаратура. А она денег стоит немалых, вот я и взял кредит. Чтобы времени зря не терять, в медицине время — это здоровье, это жизнь.

— А насчет этого «Космоса»… наши в курсе?

— Разумеется. Как иначе? Я же сказал, что работать «Космос» будет в контакте с нашим госпиталем. В тесном контакте. Муаммар Каддафи тоже заинтересован, нам предоставили бесплатно участок, очень, знаете, недурной участок, и всячески помогают со строительством. И Стельбов одобрил. Кстати, на днях мы — я, Пан… Ольга Стельбова и Надежда Бочарова встретимся в Ливии. Глазок-смотрок, доверяй, но проверяй. Хотя не сколько проверять, там работают наши врачи, из нашего института, имени Николая Ниловича Бурденко, надежные, проверенные комсомольцы. Так вот, не сколько проверять, сколько работать. Я же не только композитор, я врач. И Ольга с Надеждой врачи. Плечом к плечу, можно сказать, будем бороться за здоровье и советских специалистов, и местного населения. Ну, и смена обстановки. Море, солнце… Я давеча разговаривал с полковником…

— С кем?

— С Муаммаром Каддафи. Он говорит, сейчас у них тепло, привози детей, будет хорошо. В море, конечно, купаться поздно, но у меня же бассейн есть.

— Бассейн?

— Точнее, у меня вилла, а где вилла, там и бассейн. Даже два: один обычный, а другой — лягушатник, для малышей в самый раз. Вода прогревается, солнце-то южное, несмотря на ноябрь. А они, Ми и Фа, любят в воде возиться. Плавают, смеются, — и я улыбнулся блаженно, как обычно и улыбаются выпившие малость лишку после тяжелой работы.

— Ми и Фа? — это Алла.

— Мириам и Фатима. Дочери.

— Ваши?

— Мои. Ольги, Надежды, ну, и меня.

Странно, неужели Алла этого не знает? И очень может быть: информация в подобных организациях строго дозируется. Меньше знаешь — меньше выдашь.

— И… И все два миллиона ушли на погашение кредита?

— Кредит большой, современная медицина штука дорогая. Эти миллионы — первоначальный капитал. Но «Космос» рассчитан на самоокупаемость, деньги будут. Как там вино, кончилось?

Оказалось, да. Кончилось. Женя допил. И теперь спал, сидя в кресле. Оно и к лучшему, не будет срамить высокое звание советского переводчика.

Деликатно постучался наш волонтер. Зовёт: приехал бургомистр, всё готово к официальной церемонии.

И мы поспешили на сцену.

Представление продолжается!

Конец десятой книги

От автора : на этом с Чижиком я расстаюсь. Вернётся ли птичка? В этом году вряд ли. Чижику нужно отдохнуть.

Отдохну немного и я, а дальше…

А дальше «1914». https://author.today/work/369399

И ещё много о чём хочется написать.