Барометр падает

Глава 15

8 сентября 1979 года, суббота

Уха на берегу реки

— И что это такое вообще, «общество трезвости», с позиции обыкновенного гражданина? Кто будет его членами, и что они собираются делать? Не пить?

— Разве плохая цель? — ответил Андрей Николаевич.

Он, нынешний Председатель Президиума Верховного Совета СССР, будучи простым первым секретарем обкома, выпивал, и выпивал немало. А потом прекратил, стал заниматься физкультурой, соблюдал диету — и резко пошел ввысь. В стратосферу. Государству нужны здоровые, энергичные и трезвые лидеры. Заводу нужны здоровые, энергичные и трезвые рабочие. Селу нужны здоровые, энергичные и трезвые колхозники. Литературе нужны… и так далее, и так далее, и так далее.

— Эта цель пассивная: не делать того-то. Ну, хорошо, собралось такое общество, человек пять или двадцать, сели за круглый стол, и не пьют. Пять минут не пьют, десять минут не пьют, а дальше, дальше-то? Расходятся до следующей встречи?

— Можно о книгах поговорить, или в шахматы поиграть, — безмятежно сказал Андрей Николаевич.

Мы сидели на берегу реки Красавки и рыбачили. Река впадает в озеро Красивое. Небольшое озеро, не Байкал и не Ладога, но и крохотным его не назовешь. Однако на картах ни реки, ни озера нет. На обычных картах, для населения. Для нашего населения. Место это не простое, населению путь сюда заказан, потому рыбы в реке преизрядно — теоретически. Но она пока не клевала, рыба. Верно, присматривалась.

Интересно, а на той карте московской области, что я привез из Австрии, они есть, река и озеро? Карту (и подробный план Москвы) я купил в обыкновенном киоске на вокзале в Вене. Купил и привез в СССР. План нам, провинциалам, очень помогает, когда прикидываешь, как проехать туда или сюда, Штурман — обыкновенно это Лиса — смотрит в план и командует: налево, направо, прямо… С нашими, московскими планами это не работает, можно заехать черт знает куда. Верно, их, планы и карты, корректируют. Как обычно. Для введение в заблуждение шпионов и диверсантов.

— Если собираются для игры в шахматы, это будет шахматный кружок. Или шахматный клуб. Поговорить о книгах, а то и обменяться ими — книжный клуб. Любителей фантастики, к примеру. О кулинарии — кулинарный клуб. И люди туда потянутся по желанию. Ну, те, кому интересно. Воля ваша, Андрей Николаевич, но вообразить, что кто-то своей охотой пойдёт разговоры разговаривать о вреде пьянства, не могу. Оно, конечно, распоряжение сверху, и всё такое… В каждом райисполкоме выделят комнатку для руководителя местного отделения общества трезвости, на каждое предприятие придёт бумага обеспечить поголовное участие, напечатают членские билеты, наштампуют значки, будут собирать взносы, по сорок копеек в год, или даже по пятьдесят, но всё это будет скучно и уныло. Вроде друзей природы или общества охраны памятников. Были у нас такие общества и в школе, и в институте. Мелочь сшибали, а больше и вспомнить не о чем.

— Что ж, по-твоему, такое общество и не нужно совсем?

— Скажу так — я такому обществу совсем не нужен. Посмотрит на меня крепко выпивающий работяга и скажет: что ты, мил человек в моей жизни понимаешь? А ничего ты в моей жизни не понимаешь! Ты в городе живёшь, в самой Москве, по тротуарам ходишь, сортир чистый, вода, хочешь — горячая, хочешь — холодная, мечта! А я на тракторе от зари до зари, шум, гарь, пыль, приду домой — всего аж трясёт. Трактор за окном, завтра спозаранку снова в поле, и ведь до смерти не переменится, хоть плачь, хоть кричи. А выпью стакан — и отпускает. Два часа человеком себя чувствую, а потом засыпаю. Потому для нас, для рабочего класса, водка ли, вино или первач — это жизнепримиряющее средство. Скажет работяга, и посмотрит на меня с жалостью, что с дурачка взять, кроме взносов…

Чем хороша рыбалка? Неспешностью. Сидим на берегу, смотрим на поплавки. Сопровождающие неподалеку, позови громко — прибегут, но тихого разговора они не слышат. И мы никого не слышим. После Москвы тишина непривычна, в Москве даже заполночь город гудит, как гудит телеграфный столб, если прижаться к нему ухом.

А здесь тишина. За тишиной мы и приехали, на тишину Стельбов меня и пригласил. Внезапно, без предупреждений. Пригласил и прислал машину, почти такого же «козла», что стоит в Сосновке, в гараже, ждёт меня.

А я всё не еду.

И потому говорим мы неторопливо, без жара, словно рассуждая, чем лучше смазывать сапоги, дёгтем или смальцем, при этом не имея ни малейших намерений не то, что смазывать, а и покупать сапоги.

— Значит, не горишь желанием? — так же спокойно спросил Стельбов.

— Не горю, — ответил я.

Андрей Николаевич сватает мне общество трезвости. Всесоюзное. Общество, понятно, организация общественная, как масляное масло, но должность номенклатурная. Самая ничтожная номенклатурная должность в негласной табели о рангах перевешивает моё чемпионство. Да любое чемпионство, будь ты хоть трехкратным победителем Олимпийских игр. А председатель ВОТ, Всесоюзного Общества Трезвости, это не ничтожная должность, отнюдь, предложение Андрея Николаевича более чем щедрое.

Но это не для меня. Сидеть на скучнейших и бесполезных собраниях, пусть даже и в президиуме (в президиуме хуже, весь на виду), сочинять скучнейшие и бесполезные бумаги, два раза в год ездить в правительственные санатории второй категории, и в конце пути, выйдя на персональную пенсию, получить «Знак Почета»? Это я не придумал, это мне рассказал Виктор Луи, разбирающийся в подобного рода лабиринтах.

Хотя, конечно, Андрей Николаевич может поспособствовать, и через пять лет, или около того, меня назначат на должность замминистра, А через десять, скорее, через пятнадцать, стану совсем большим человеком: возглавлю комсомол, например. Или профсоюзы. Если буду себя вести правильно. И если звёзды будут ко мне благосклонны. А, главное, если к тому времени Стельбов останется в силе.

Встраиваться в систему — хорошая стратегия. Но только мне не подходит. Чижик, чижик, стань рыбкой! Морской царь тебе пособит, плавники подарит, жабры, место выделит сытое, безопасное.

Но глупый чижик хочет летать, петь свои глупые песенки. Он же из певчих птиц! А под водой разве попоёшь? Под водой молчать нужно, набрать в клюв воды, и молчать, такие уж правила в рыбьем царстве-государстве. Так что за приглашение, морской царь, большое вам гран мерси, но мы с огромным сожалением вынуждены отклонить ваше потрясающее предложение.

А Морской Царь, похоже, ничуть и не расстроился. Он, быть может, даже на это надеялся. Он на пять ходов вперед видит, это как в шахматах: противник предлагает пешечку, предлагает в надежде, что я жертву не приму, решив, что она, пешечка, отравлена. Она и в самом деле отравлена, но отказ от принятия жертвы ведёт к серьёзнейшим осложнениям. Так что выбор простой, «оба хуже». Разве что ответная жертва переломит ситуацию?

Сидим, купаем червячков. Нет-нет, а поплавок вдруг поведёт в сторону, или притопит на мгновение, но это более для поддержания энтузиазма. У меня за всё время три ершика-недомерка, которым я тут же дал вольную, пусть гуляют. Добрый я, добрый. Почти как Пушкин, написавший оду «Вольность», и за то по распределению уехавший из слякотного холодного Санкт-Петербурга на Юг, в благословенные Кишинёв и Одессу, где тепло, где солнечно, и люди приветливы. Вольность-то вольностью, но, став владельцем крепостных, двухсот душ или около того, никому он вольную не дал. И Тургенев крепостное право клеймить клеймил, а воли мужичкам нет, не давал. И Лев Толстой не давал, и все остальные. Никто из певцов свободы не облагодетельствовал своих крестьян, ни с землею, ни без земли. А я ершей — сразу, без разговоров, ступайте, гуляйте на просторе!

И благодарности не жду. Не благодарности ради, а просто по душевной склонности творить добро.

Андрей Николаевич же поймал краснопёрку на сто пятьдесят граммов, приблизительно. И отпускать не стал, сказал, что на даче у него завёлся кот, сиамец, это среди котов как ахалтекинский скакун среди крестьянских лошадушек, сиамца и побаловать не грех.

Я подумал, что и чижика Андрей Петрович может скормить котику запросто. Если сочтёт нужным. Никаких сантиментов не существует!

Ближе к ночи развиднелось, тучки убежали, и луна, поднявшаяся над озером во всей красе, дала сигнал: пора бы и поужинать.

— Ушица будет знатная, — прочитал мои мысли Стельбов. Или сам проголодался, что вернее. Орлам мысли чижиков вряд ли интересны.

— Ушица? — делано удивился я, вытаскивая четвёртого ёршика, чуть поболее предыдущих. — С этого мальца?

— Этого? — Стельбов повернулся ко мне, пытаясь разглядеть улов. Делая вид, что пытаясь. Сумерки, разбавленные лунным светом, сводили попытки на нет. Добро бы щука в метр, или хотя бы в локоть, а ёршик в полпяди — его и при солнечном свете смотреть ни к чему. В речку его, в речку!

— Этого, — подтвердил я.

— Таких на уху сотню нужно, — сказал Андрей Петрович, — и то лишь для почина. Нет, уху, тройную московскую уху готовить мы будем из резерва.

— Меня смущает это «мы», — признался я. — Никогда не готовил ухи, ни тройной, ни двойной, ни даже одинарной.

— Я готовил. Раньше. После войны. Наловишь в озере рыбки, гранатой, и готовишь. Есть-то хочется. Горсть пшена, луковичка, зелень, какая найдется. Вку-у-усно, — протянул он с предвкушением.

— У нас есть горсть пшена? — спросил я.

— У нас есть всё. Готовить уху будет Володя, он хоть и молод, а толк в ухе знает, потомственные рецепты, от дедушки. Да он и готовит уже, видишь, костёр горит и светит? Настоящую уху на костре готовят, это первый секрет! На речной воде, это второй секрет.

— На речной? — с сомнением спросил я.

— Не бойся, тут вода чище водопроводной, пробы постоянно берут. С чего ей грязной-то быть, воде?

Ну, с чего, с чего… Промышленных загрязнений нет, а естественные? Нематоды, трематоды, мир паразитов велик и многообразен.

Хотя… Тройную уху готовят долго, никто не уцелеет в кипящем котле.

Костёр в ночи был виден далеко. Манил.

— Да, небогат улов, — сказал Стельбов, глядя на красноперку в ведёрке. — Даже странно. Обычно здесь клёв — обо всём забудешь.

— Как у Белой скалы?

— Какой Белой скалы? А, вспомнил. Или там Чёрные камни были? Нет, здесь клёв натуральный, без обмана. Зачем обманывать самого себя? Рыба тут есть, много рыбы. Просто сегодня бастует она, рыба. Видно, погода меняться будет.

Я смотрел на небо и гадал, как она будет меняться, погода. Вернётся ли тепло, или осень — это всерьёз и надолго, до самого до декабря?

Других дум не было. Свойство рыбалки — вытеснять абстрактные тревоги, подменяя их заботами пустячными, но насущными. Я не крестьянин, живу в тепле, живу в сытости, какое мне, собственно, дело, когда придёт осень? Но рыбалка пробудила задремавшие инстинкты добытчика и выживальщика, и вот я озабоченно гляжу на лунную дорожку, что ведёт сначала в реку, а потом и в небо, и прикидываю: не придётся ли мне пройтись по ней, по лунной дорожке?

Придётся, рано или поздно. Но я не спешу, нет.

Подошел охранник, из младших по званию. В штатском, понятно. Подошёл и доложил, что ужин готов, и не изволит ли барин отведать ушицы? Ну, не совсем такими словами, но доложил.

— А это… Вечернюю принёс?

— Так точно, — ответил охранник, и из сумочки, что была у него в руках, достал флягу и завернутый в вощаную бумагу бутерброд: хлеб и малосольный огурчик.

Не понравилось мне это настолько, что скрыть неудовольствие я не смог.

— Мне доктор прописал, — стал оправдываться Стельбов. Не передо мной, что ему мнение чижика. Перед собой. — Главный наш специалист по сердцу, Евгений Иванович. Пятьдесят граммов, по мнению науки, укрепляет здоровье и продлевает жизнь! — и, не дожидаясь моего ответа, не нуждаясь в нём, он кивнул молодому охраннику. Тот отвинтил крышечку фляги, налил в неё содержимое, судя по всему, «Зубровку», и подал Стельбову. Без поклона, но как бы и с поклоном.

Не нравится мне это. Совсем не нравится. Не потому, что Андрей Николаевич вернулся к алкоголю, в конце концов, кому быть повешену, не утонет. Не нравится мне совмещение обязанностей. Если ты охранник, то и охраняй, если ты официант, обслуживай. А так, как сейчас, два в одном — никуда не годится. Охрана, готовящая принципалу уху — плохая охрана, даже если уха готовится по тайному семейному рецепту.

— Точно не хочешь? — спросил меня Стельбов.

— Точно не могу, — ответил я, и подсечкой сбил Андрея Николаевича с ног. Ловко получилось: во-первых, девочки меня чему-то, да научили, во-вторых, Стельбов этого совершенно не ждал. Врасплох я его застал.

Стельбов упал в одну сторону, сам я прыгнул в другую. Как смог, так и прыгнул, не обессудьте. Сместил цель. Секунду, а выиграл. Припал на колено, правое, и начал стрелять.

Сколько их там, под водой, не знаю. Ну да, лунная дорожка заволновалась, пузырьки поднимающегося воздуха образовали другие дорожки, скорее, стёжки. А высунулись из воды двое. Стреляют из автоматов, на вид странных, и звук непривычный. Какие-нибудь особые автоматы, подводные. Вот и оставались бы под водой. А раз высунулись, то высунулись.

Два человека — четыре патрона. И хватит. Экономика должна быть экономной. Вдруг ещё полезут?

А охранник чего-то не помогает. Не стреляет.

Я оглянулся. Вот оно что: он прикрыл Стельбова собой. Своим телом. И принял на себя пули, летевшие в Андрея Николаевича.

Сам Стельбов не пострадал. В крови, но это кровь охранника.

Слышу — бегут к нам. Повара-охранники.

— Кричите, — сказал я Стельбову.

— Что кричать?

— Что диверсанты в реке. А то сгоряча убьют нас.

Стельбов и закричал. И о диверсантах, и о другом. Народным языком, для доходчивости. Закричишь, если жить хочется.

Прибежали, подняли суматоху, стали палить по воде. Эх, туда бы гранату! Лучше восемь! Напугали бы точно, а пистолетная стрельба в воду — ну, может, демонстрируют огневую мощь? И даже из автомата постреляли. Один автомат на всю братию. Чем богаты.

Старший, майор Вареников, хотел отобрать у меня пистолет. Нашёл злодея. Ага, щас.

И я был близок к тому, чтобы майора того… Но тут вмешался Стельбов, остановил Вареникова, остановил жёстко. По морде остановил. И послал доставать тела из воды, пока течение не унесло в озеро. Вообще он быстро сориентировался, Стельбов, стал командовать, распоряжаться. Ну, правильно. Кому ж еще распоряжаться, как не старшему по должности? На Вареникова надежда плоха.

Пока майор и двое его подчиненных бултыхались в реке, подъехал «УАЗ». Один из трёх, что были задействованы на пикнике. А остальные автомобили? А остальные автомобили сейчас подгонят. Водители-то здесь, прибежали на стрельбу. Вот назад дойдут, заведут — и подгонят.

Дожидаться остальных Стельбов не стал. Впереди водитель и автоматчик, позади мы со Стельбовым — и по газам.

Едем. Андрей Николаевич ругается. Бардак, мол, всё прогнило, всё обветшало, всё расползается по швам, и подмётки картонные.

Я, понятно, молчу. Держу пистолет, и молчу. Стельбов косится на меня, но, вижу, доволен: пистолет-то направлен вперёд. Начнет водитель чудить, или автоматчик — долго не почудят. Верить никому нельзя, ну, кроме меня. Меня Стельбов давно знает. Со школы. С моей школы. Ну, и вообще… Я ему, можно сказать, жизнь спас. Я и тот охранник, который прикрыл Стельбова телом. А остальные? Остальные уху дегустировали. В самом деле, бардак. Откуда только берутся такие? Блат, блат и блат. Пришел Андропов — набрал своих. Может, не совсем своих, а родных и близких окружения: служба в «девятке» — это престиж, это близость к начальству, это чины и звания в ускоренном порядке. Пришел Суслов… Сколько в девятке случайных людей? Четверть? Треть? Половина? Да взять хоть бы меня — что я знаю, что умею? Да ничего. Почти.

И что будет делать Стельбов? Устраивать в «девятку» верных? Верные-то они верные, но одно дело уху готовить, другое — предупреждать покушения. Именно предупреждать. Сегодня Стельбова спасло чудо.

До Москвы мы доехали без происшествий.

Авторское отступление

В те далекие времена большинство граждан СССР были уверены, что покушения и убийства лидеров стран — это там, далеко, в Америке. А у нас всё чинно, всё благородно. Ну, умирают порой люди, так это закон природы, рано или поздно умирают все.

Но в конце семидесятых — начале восьмидесятых умирать стали уж больно кучненько. 1978 год — Кулаков, 1980 год — Косыгин, 1982 — Суслов и Брежнев, 1983 год — Подгорный, 1984 год — Устинов и Андропов, 1985 — Черненко. И это только самые-самые, чьи портреты мы носили на демонстрациях, чьи фамилии вбивались в головы перечислением в программе новостей. Умирали люди и поменьше, к примеру Щелоков, министр внутренних дел, отстраненный от должности в 1982 году, и застрелившийся в 1984 году, как говорили, из пистолета и, для верности, еще и из ружья.

Наверху, вокруг заветного места, борьба шла нешуточная, и не прекращалась ни на минуту. На поверхность всплывало лишь то, что утаить было невозможно — покушение на Брежнева в 1969 году и инцидент 1982 года в Ташкенте. Но это лишь малая часть в истории покушений. У нас не Америка, да. Возможности для сокрытия десакрализирующих власть событий несравненно больше.