Барометр падает

Глава 22

25 октября 1979 года, четверг

Небесный десант

— Вид у тебя, Чижик, усталый, но довольный.

— Довольный? — я вгляделся в зеркало. — Да, пожалуй. Но это можно поправить, — и я принял вид Председателя из первой серии, человека, который сделал немало, но которому предстояло сделать много больше. Почти невозможное — вывести колхоз в передовики. Упрямая несгибаемость, неколебимая уверенность, и безмерная усталость.

— Не слишком ли сурово? — спросила Лиса.

— Могут подумать, что ты готовишься сравнять город с землёй, — согласилась Пантера.

Девочки прилетели в Берлин вчера, и вчера же завершилось доигрывание четырнадцатой партии матча. И я проиграл, да. В четвертый раз. А выиграл за всё время только одну партию, восьмую. При девяти ничьих. Не самое радужное развитие событий.

А мне радужное и не нужно. Шахматы вообще не радужная игра, шахматы — игра черно-белая. И вообще — я сражаюсь. Средняя протяженность партии — семьдесят три хода. Прежде ни в одном матче за корону такого не было. Упорнейшая борьба.

На истощение.

Видно в зеркале, что я истощён? Немного есть. Легчайший грим, мимическая маска усилят это «немного» до очевидного. Наш боец устал, нашему бойцу нужно отдохнуть, соловьи, соловьи, не тревожьте солдат!

И я взял тайм-аут, первый из трёх, дозволенных регламентом матча. Возьму и второй, сразу за первым. А потом и третий. Веское доказательство серьёзности моего положения. Пусть видят: изматывая противника, изматываюсь сам. Лёгкая добыча, нужно добивать.

— С землёй я город сравнивать не буду. Мне город нравится. Но знамя развиваться над ним будет наше, красное!

— Красное, да… — протянула Лиса.

Недавно мы посмотрели «Звуки Музыки», фильм старый, но злободневный, и увидели, какого цвета знамена были в Берлине времён Третьего Рейха. Нет, мы и так знали, но знать и видеть — не одно и то же.

— С серпом и молотом, — уточнил я. Во избежание.

— Уточнение принято, — согласились девочки. — В историческом аксепте.

— В историческом, так в историческом.

Действительно, нынешний флаг Германской Социалистической Республики, чёрно-красно-жёлтый, считался братским, и наши войска в Германии, защищая его, уничтожат любого агрессора, шагнувшего за Antifaschistischer Schutzwall. Лучше и не пробуйте!

— Кстати, циркуль — это ведь знак масонов? — спросил я.

— Чей нужно, того и знак, — отрезала Лиса. — Во много знании много печали. Молот и серп, их, знаешь, тоже не в лесу под ёлочкой нашли.

Растут девочки, на глазах растут. Здесь, в Берлине, они по делу. По своему делу. Визит Хонеккера в Москву открыл новые возможности. Совместное издание журнала «Поиск — Фройндшафт». Австрия, Германская Демократическая Республика и Советский Союз. Ну да, «Поиск» в Австрии не вытягивает в плюс. Убыточен. Маленькая аудитория. Трудно бороться с англо-американской Ниагарой. Не те финансы, не те возможности. И, говоря откровенно, читателей англоязычной фантастики по ту сторону Antifaschistischer Schutzwall больше и количественно, и, увы, качественно. В смысле — кошельки у них потолще, бумажники. А в ГДР по самым скромным подсчетам, подписчики полностью окупят журнал, и дадут неплохую прибыль. Которая превысит предполагаемую — только предполагаемую! — прибыль австрийского издания. И потому диалектика велит: меняем курс соответственно меняющимся обстоятельствам! Лавируем!

Точнее, делегируем полномочия. Это лейтенант способен полностью контролировать свой взвод. Капитану с батальоном уже сложно. Полковнику — невозможно, у полковника штаб. А о генералах и речи нет.

А девочки явно метят в генералы.

Что ж, правильно. Генералом быть хорошо. Можно много пользы принести родному государству, в генералах-то.

Я достал из футляра гитару, ту самую испанку, что я отбил у Высоцкого. Как бы отбил, Владимир Семенович более семиструнками интересуется, а испанка — классическая шестиструнка. Девочки привезли, среди прочего. Понимают, что вдали от Родины без гитары нельзя. Рояль, конечно, ещё лучше, но с роялем сложнее в самолёт сесть.

Взял несколько аккордов. Подстроил. Гитару куда легче настроить, нежели рояль, это всякий скажет. Немножко поиграл. По телевизору видел концерт народных музыкантов, американских. Кантри. И очень мне это понравилось. Чем отличается американская народная музыка от российской? В самом общем смысле — настроением. Русские песни большей частью печальные, минорные, «этот стон у нас песней зовётся». До революции что было у народа? У народа до революции было ярмо бедности. Другое ярмо бесправия. Третье ярмо безнадежности. Тут не до веселья! Зато после революции пошли песни бодрые, духоподъёмные, но это после.

Американские же народные — это энергия и оптимизм. Люди, распахивавшие целину — а целиной была вся Северная Америка, — не могут быть пессимистами. Им всё под силу — ну так они считают. А если что — есть братишка кольт, и есть дядюшка винчестер. Отсюда и смелость. Винтовка рождает власть, как заметил председатель Мао. Во власти он разбирался.

Поиграл — и отложил инструмент. Мы играли, мы играли, наши пальчики устали. Ничего, разыграюсь, время есть. «Он упал возле ног молодого коня» в стиле блюграс уже зазвучало в голове, но я это прекратил. Не время.

— Чижик, ты готов показать нам Берлин? — спросила Ольга.

— Да я его толком и не знаю. Только отсюда и разглядываю.

— Тогда совершим паломничество по ленинским местам, — предложила Лиса. — Самое подходящее время.

Я согласился. Не сидеть же в номере, право. И погода хорошая, и нужна же передышка.

Девочки прихватили и Аллу Георгиевну. Для компании. Девочки заводят дружеские знакомства. Для пользы дела, и просто так. Бывает, что сначала просто так, а потом, глядишь, вышло для пользы дела. А бывает и наоборот, и ещё как бывает.

Мне пришлось надеть «торжественный костюм». Его тоже привезли Лиса и Пантера, вместе с гитарой и прочими необходимыми вещами. Торжественный костюм — это тёмно-серый классический английский костюм, но торжественным его делали награды. До генералов мне, конечно, далеко, но для шахматиста мирного времени наград у меня изрядно. Обычно я их, награды, храню в коробочках в сейфе, но сейчас ожидается официальное мероприятие.

По ленинским местам, да.

А подали нам «Чайку», из посольских. Посол, он точно взвесил на посольских весах, кто есть кто. Чемпиону мира и «Волги» довольно, с чем я согласен на все сто. А вот девочкам необходима «Чайка». А это мне не нравится. Нет, не завидую. Просто уж больно приметный автомобиль «Чайка». Автомобиль-мишень. Уж ежели в Москве, сердце страны, среди своих, среди охраны обстреляли самого Леонида Ильича, то есть не Леонида Ильича, а космонавтов, но не суть, то здесь, когда до границы всего ничего… Да и среди наших, среди правильных немцев может найтись скрытый фашист, вздыхающий о старом времени, когда Германия была якобы Великой. Пальнёт из окошка из Маузера-98, а то и выскочат трое-четверо с «парабеллумами», и что прикажете делать? У меня даже моего крохотного пистолетика нет. Хотя нужно будет по возвращении попросить, нет, потребовать оружие посерьёзнее. Ту же «беретту», что ли. Два пистолета лучше, чем один. Врагов-то вон сколько!

Пока девочки щебетали на заднем сидении, я искоса поглядывал на водителя. Наш, посольский. Но, судя по всему, безоружный. Оружие, даже когда его носят скрытно, — особенно, когда его носят скрытно! — меняет поведение человека. Разгибает спину. И в переносном, и прямом смыслах. Даже самого мирного. Я, мол, тебя не трогаю, ступай своей дорогою, но на моём пути — не становись!

Нет, водитель безоружен.

И от этого было немножко не по себе. До этого раскатывал без опаски, даже по Западному Берлину, а сейчас напрягся.

Водитель тоже не простак. Заметил. И успокоил:

— Нас сопровождают.

Я в долгу не остался:

— Серый «трабант» и синий «вартбург».

Водитель кивнул:

— Точно. И две машины на параллельных улицах.

«Трабант», так «Трабант». Машинка неказистая, но надёжная и неприметная. Я, правда, приметил, но я-то знал, что никто не отпустит серых козликов в лес погуляти без охраны.

В лесу, не в лесу, а в Трептов-парке мы провели два часа. Нас неназойливо сопровождали люди в сером, ну, пусть смотрят наши немецкие братья, пусть видят.

Вот Трептов-парк пересекли, и входим, наконец, в большой красивый светлый дом, похожий на дворец.

Дворец и есть. Palais am Festungsgraben. Когда-то его построил некий Доннер, камердинер Фридриха Второго. Ну, вроде нашего Меньшикова. Потом здесь располагалось министерство финансов. А теперь…

А теперь здесь общество Германо-Советской дружбы, вот!

И мы — гости этого общества!

Разумеется, нас ждало не всё общество, в обществе шесть миллионов человек. И даже не президиум Центрального правления. Нас ждали активисты, творческие люди, известные и даже знаменитые. Обсудить — пока предварительно — как нам поднять взаимное сотрудничество молодёжи в области литературы и искусства на новый уровень. В свете итогов визита Эрика Хонеккера в Советский Союз. Что можно сделать уже сейчас, реально сделать. Realpolitik, да. Концерты, выставки, совместный журнал «Поиск», что ещё! Смелее, товарищи, смелее, всё в наших руках, ветер наполняет паруса!

И вот посреди пылкого вступления, произносимого Генрихом Штаффером (писатель), в зал, небольшой, на сорок человек, вошёл Эрик Хонеккер.

Сюрприз-сюрприз! Впрочем, хорошо подготовленный. Вот для этой встречи девочки привезли и костюм, и ордена! И да, я один такой орденоносный, один на весь зал. У других значки разве какие-то, то ли друзья природы, то ли ГТО, а я — залюбуешься!

Хотя, возможно, это от скромности. У Хонеккера разных наград во множестве, видел на парадных портретах, а сейчас он в пиджаке песочного цвета, и тоже значок в петлице. Ну, конечно, это значок общества германо-советской дружбы, должен был сразу догадаться.

Хонеккер унял аплодисментами, обеими руками показал, что можно садиться.

И сказал речь. Мастерски сказал, не отнимешь. Три с половиной минуты! Нет ничего невозможного для социализма, нет ничего невозможного для братского союза, нет ничего невозможного для германо-советской дружбы! И мы все не только это увидим, мы все это сделаем!

Воодушевил, и ушёл — быстро и решительно.

Хорош, да.

И атмосфера — как после грозы. Свежо, целебный озон, и птички начинают подавать голоса.

Генрих предложил перейти в соседний зал, там-де удобнее общаться неформально.

И мы перешли, как не перейти, если хозяин зовет. А что Генрих Штаффер сегодня за хозяина, сомнения не вызывает.

Соседний зал — зал банкетный, это радует. Легкие закуски, пиво, соки. Минеральная вода. Кресла, кушетки, банкетки для тех, кто слаб на ноги.

Налетай, торопись!

Нет, никто не торопился. Брали бутылку пива, и пили прямо из горлышка. Такая нынче мода в Германии. Насмотрелись американских фильмов, что ли? И бутылки маленькие, на треть литра, тоже веяния Запада.

Но пиво хорошее. Не хуже западноберлинского. И я его пью. Медленно и с достоинством. Отдыхать, так отдыхать. К нам подходят, говорят вежливые слова. Спрашивают, как у меня настроение. Отвечаю, что боевое, что всё впереди, что настоящий марафон начинается после сорокового километра. И если есть у вас букмекеры, ставьте на меня, не прогадаете. Но при этом делаю этакий жест рукой, свободной от пивной бутылки. Двусмысленный жест. То ли «сгорел сарай, гори и хата», то ли, напротив, гагаринское «Поехали!»

Подождите, сами увидите, тогда и поймёте.

— Чижик! — подаёт особый сигнал Пантера.

Я смотрю — и вижу Дина Рида. Живого, настоящего Дина Рида. Я ему дважды звонил, но он в отъезде, отвечал мне печальный женский голос. Дин Рид сейчас в Югославии. Снимается в фильме. Но скоро вернется. Что ему передать? Передайте, что звонил Чижик, Михаил Чижик, шахматист. Да, поклонник (назваться поклонником творческого человека срабатывает стопроцентно). Хочу повидаться.

И встреча состоялась.

— Вот ты какой, северный лис! — сказал Дин Рид по-русски, и рассмеялся. — Нет, я русского почти не знаю. Выучил несколько фраз летом, когда был на БАМе. А ты, Чижик, был на БАМе?

— Нет, не был. Ты — знаменитый певец, на твой концерт придёт сто тысяч человек, все будут слушать, все будут счастливы. А я шахматист, ну, дам сеанс двадцати, максимум пятидесяти игрокам, никакого сравнения.

— А все-таки стоит побывать! Нет ничего лучше, чем проездиться по России!

— Оно, конечно. А по Советскому Союзу ещё лучше!

— О, да! В Америке говорят Россия, подразумевают Советский Союз, говорят Советский Союз, подразумевают Россия. Ты, Чижик, приехал в Берлин Бог знает откуда, я тоже… здесь живу, а БАМ объединяет миллионы сердец! Великая, великая стройка!

— На БАМе я не был, но был в Узбекистане. Ты был в Узбекистане?

— Нет, не был. Россия велика, не всё сразу!

— Узбекистан — это «Тысяча и одна ночь», только лучше. Тысячелетние города — Самарканд, Бухара. Вечная Пустыня. И люди, чудесные люди, которые строят будущее. Мы, вернее, они, — я показал на Лису и Пантеру, — весной будут снимать в Узбекистане фильм.

— Будем-будем, — подхватили девочки, глядя на Дина Рида, как лисы на виноград. — Московская киностудия, узбекская, и при участии «Баррандов» и «DEFA». Хороший бюджет, большие возможности. Давай, Чижик, продолжай.

— И мы бы очень, просто очень хотели, чтобы ты участвовал в этом фильме, — продолжил я.

— А о чём фильм? — Дин Рид, как и положено суперзвезде, не торопился.

— Это музыкальный фильм, фильм-опера. Сюжет таков: Бухара, начало пятнадцатого века. Султан Улугбек, великий учёный и просвещенный правитель, устраивает шахматный турнир, на который приглашает лучших игроков со всего света. Цель его — показать, что не армиями нужно мериться, а знаниями, а шахматы — наглядный пример таких состязаний. Тайные недоброжелатели пытаются сорвать состязание, рассорить участников, посеять вражду, но добрая воля всё превозмогает, и турнир становится примером, как можно состязаться мирно, без крови.

— А я…

— Ты будешь великим игроком, живущим за Великой Водой. Американцем, то есть.

— Нужно подумать, посмотреть графики гастролей…

— Думай, думай.

— Ты ведь собираешься в Москву? — спросила Лиса Дина Рида.

— Да, скоро.

— За комсомольской премией, — утвердительно сказала Пантера.

— Вы знаете?

— Мы, Dean, и есть комсомол. Его Центральный Комитет.

Дин Рид подобрался. Он-то думал, что… Впрочем, кто его знает, о чем он думал. Но разговор далее перешел с немецкого на английский.

— И в Москве, Dean, мы подпишем договор. Или не подпишем, тебе решать.

— А петь… На каком языке я буду петь?

— На английском. В опере всяк поёт на родном. С Тимоти Райсом всё улажено.

— С Тимоти Райсом? А причем здесь Тимоти Райс?

— Он автор текста (разумеется, lyrics) английской версии оперы. Автор узбекской — Шараф Рашидов. Арабской — шейх Дахир Саид Джилани.

— А русской? Ведь будут же и по-русски петь?

— Непременно будут, можешь не сомневаться.

— Кто же автор русского текста?

— Мы, Dean, мы.

— Погодите, погодите… Так это ведь «The Desert»!

— Правильно. По-английски «The Desert», а по-русски «Пустыня».

— И авторы…

— Музыка Чижика, а lyrics мы уже сказали.

— Значит, вы — тот самый Chizzick?

— Тот самый, тот самый, — уверил я Дина Рида. — Все птички на веточке, а я, бедняжка, в клеточке. Боже, как мне повезло!

Дин Рид задумался и так, в задумчивости, пребывал всё оставшееся время. Недолгое: вскоре была подана команда «разойтись». Негласно, просто все засобирались и стали прощаться.

Распрощались и мы. Пора и честь знать, ага.

— Отвезите нас, пожалуйста, в Intershop, из тех, что получше, — сказала Ольга водителю «Чайки».

Ехать вышло недалеко, Intershop в Берлине если и не рядовой магазин, то и не единственный. Дюжины две, может, и больше. И вообще по Германии разбросаны в изрядном числе. Страна зарабатывает деньги. В смысле, валюту.

— Нужно купить подарки, — объяснили девочки Алле. — В Союзе любят подарки. Да везде любят. А завтра мы возвращаемся в Москву.

Мне они не объясняли. И без того знаю. Любят. И потому всё просто: женщинам косметика, мужчинам — бритвы «Жиллет» или «Вилькинсон». Места занимают мало, весят всего ничего, и стоят пустяки, но губной помадой, настоящей западногерманской губной помадой дамы будут краситься в особо торжественных случаях. Краситься и вспоминать дарителя добрым словом. Тож и разовые станки «Жиллет». После «Невы» или «Спутника» — просто рай.

— Остановитесь здесь, — мы не доехали метров пятьдесят. Специально. Чтобы злобные западные корреспонденты не фотографировали «Чайку», мол, советское посольство отоваривается в Интершопе, отдавая предпочтение западным товарам.

Прошлись.

— Какая у вас валюта? — спросил швейцар у входа. Я ответил классическим «Не бойсь, не доллары».

И в самом деле не доллары. Западные марки. И у девочек тоже. Им часть командировочных выдали западными марками. Для представительства. Сколько выдали — не спрашивал.

Девочки пошли к отделу косметики. А я — к автомобилям. Да, в магазине продавали автомобили. Никакой очереди! Любые. «Трабанты», «Вартбурги», «Лады», «Волги», бери — не хочу.

Вот я и не хочу. Хотя цены завлекательные. «Волга», экспортный вариант — двенадцать тысяч марок. Западных, не местных. По курсу около пяти тысяч рублей. Да только где их взять, по курсу?

Ну, у меня-то есть. Но у меня и «Волга» есть.

Подошла Алла.

— Вам не интересна косметика, Алла?

— У меня нет валюты. То есть, восточные марки есть, но их не принимают.

Ясно. Девочки проводят очередную комбинацию, пас на Чижика.

— Могу поменять, если хотите. Сколько поменять?

— Сто… Сто марок. Если можно. Или… — она расхрабрилась, — или двести!

— Конечно, можно. Сто восточных марок по курсу… По курсу… Я как раз «Известия» недавно смотрел. Сто восточных марок — это сто пятнадцать западногерманских. Двести, стало быть, двести тридцать. Извольте получить! — и я произвёл обмен.

Ну да, своего рода подкуп. Или взятка. Уличный курс — три к одному, да ещё риски либо быть обманутым, либо быть арестованным. Но тут не улица, а мы не граждане Германской Демократической Республики, мы иностранцы. Делаем с валютой, что хотим. Как Рогожин, хоть в камин. Только мы не Рогожины. Да и какой же это подкуп, если обмен произведен строго по банковскому курсу? Это товарищеская мена, как в школе: у меня два синих карандаша, но нет зелёного, а у тебя два зелёных, но нет синего. Мы разменяли карандаши, и теперь можем рисовать правильно, зелёный дуб на берегу синего моря. За что же нас наказывать, Мариванна?

А никто и не будет — наказывать. Пока не будет. А Алла будет на нашей стороне. Не из-за денег, что деньги, пустое. Из-за хорошего отношения, из-за доброты моей.

Ночью, когда мы смотрели с тридцать третьего этажа на два Берлина, светлый и тёмный, я спросил:

— Думаете, Дин Рид согласится сниматься в «Пустыне»?

— Уверены, — хором ответили девочки.

— Почему?

— Потому что он перешёл на английский. Деловые предложения он обсуждает на родном. Чтобы невзначай не ошибиться. Бизнес — это серьёзно.

— Хорошо, обсуждать он обсуждает. Пусть. Но почему согласится?

— Во первых, роль роскошная. Не ковбоем по полям скакать, это уже приедается. А тут костюмированная опера, и вообще… Согласится. Но есть и другая причина.

— Какая?

— Ты знаешь, какой автомобиль у Дина?

— Нет.

— Lada 1200, семьдесят пятого года.

— И что?

— Ничего. Машина, конечно, хорошая. Но для звезды маловата. А мы ему предложим в качестве гонорара за участие «Волгу». Или даже «Чайку».

— «Чайку»? Как это? Какую?

— Ту самую, на которой мы сегодня ездили. Посольскую. «ГАЗ-13». У нее износ двадцать процентов, даже меньше, тут её редко используют. Считай, новая. Посольство же на будущий год получит «ГАЗ-14». А эту, стало быть, возвращать назад, нечего забарахляться. Но есть мнение продать её здесь. По остаточной стоимости. Не абы кому продать, а достойному человеку. Вот Дин Рид её и купит. Если захочет.

— А денег-то хватит?

— Хватит. Если сложит полученное за пластинку, за БАМовские концерты, плюс премия Ленинского Комсомола, плюс гонорар — ещё и останется. На мороженое. Мы ему эту арифметику в Москве разъясним. С гарантийным письмом, на «Чайку». Не устоит. Он же артист!

Мдя. Не успел оглянуться, как девочки выросли.

Время, время, время…

Авторское отступление

Дин Рид в деньгах определенно не купался. Да, он был очень популярен, его пластинки издавались огромными тиражами, только в СССР было продано несколько миллионов дисков-гигантов с его песнями, но…

Но больших денег исполнителю фирма «Мелодия» не платила. Тиражи не имели значения, во всяком случае, в семидесятые. За работу над диском певец получал фиксированную сумму (в те годы триста — пятьсот рублей) — и всё. Он же ничего не делает, только поёт. А за день-другой пения пятьсот рублей — очень приличная сумма. За эти деньги шахтер месяц в шахте вкалывает, в тесноте, пыли, под угрозой завалов он дает стране угля! И грампластинки — их же делают простые люди труда, рабочие, инженеры и служащие! Ну, и в первую очередь деньги шли государству, это святое.

Выступления на концертах оплачивались опять же фиксированно. Есть звание «народного артиста» — побольше, «Заслуженного» поменьше, звания нет — десять рублей за отделение. Выкручивались, конечно. Давали «левые», неучтенные концерты, но за такое недолго было и присесть.

Третье. Деньги зарубежным артистам платили в рублях. И никакой конвертации в доллары, франки, марки и фунты не предполагалось. По этой причине в СССР никто из звезд и не рвался. Лишь в восьмидесятые, при перестройке, начинали появляться мутные схемы, когда за рубли покупали, к примеру, лес, а за лес получали доллары, но дело это было хлопотным и малоприбыльным. Исключения делались крайне редко, хотя порой и к нам заезжали звезды, в рекламных целях или в рамках международных мероприятий типа «Недели французской культуры», когда принимающая сторона все-таки раскошеливалась, но не очень, чтобы очень.

И, наконец, реальный, достоверный факт. Дин Рид владел автомобилем «Лада», белого цвета. Хорошая машины, но не звёздная. Именно на «Ладе» и поехал в роковой день на озеро топиться. Причиной, по одной из версий, были бесконечные попреки жены, что он-де неудачник, третьестепенный артистишка, настоящие звезды миллионеры, а у них старое корыто, и то раскололось.