Барометр падает

Глава 19

23 сентября 1979 года, воскресенье

Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!

— Как страшно! Всемирный потоп! — Алла зябко поёжилась.

Да, было не жарко. Плюс восемнадцать внутри, плюс десять снаружи. Но ёжилась Алла не от прохлады, ежиться её заставил вид из окна. Внизу — кисельная непроглядность. Туман. Много. И лишь кое-где из тумана выглядывают церковные шпили, верхние этажи самых высоких зданий, и, конечно, телебашня. Можно вообразить, что бункерный вурдалак открыл шлюзы, Шпрее вышла из берегов, вышла, и затопила Берлин.

А можно и не вообразить.

— Начнём, — сказал я. — Товарищи шахматисты, вам слово.

От имени шахматистов выступил Ефим Петрович.

— На первый взгляд, и вы, Михаил Владленович, и Анатолий Евгеньевич нигде никаких неточностей, тем более ошибок, не допустили. Но это на первый. Сегодня мы продолжим анализ, и к вечеру представим результаты второго взгляда.

Молодые, подающие надежды поддержали Ефима Петровича энергичными кивками. Представят, обязательно представят.

— Хорошо, — сказал я. Нужно же шахматистам заняться чем-нибудь полезным. Оправдать присутствие в собственных глазах. Мы не туристы, мы аналитики! Разбор вчерашней партии поможет если не мне, то им наверное. Пригодится в будущем. Сами будут играть Берлин, против них будут играть Берлин, а они в Берлине уже доки. А вдруг и найдут что-нибудь такое, чего я не учёл? Лучший ход за белых, лучший ход за чёрных? Тогда и мне с того выйдет огромадная польза, как любит выражаться постоянный автор журнала «Степь» Никифор Будейко, известный чернозёмский писатель-деревенщик. Читал, читал я его знаменитый роман «Горький смак». Пришлось.

— Что у нас по общей части? — это вопрос к руководителю нашей делегации. Техническому руководителю. Техническим его делаю я. Адольфу Андреевичу это не нравится, он хочет быть полноценным, всеобъемлющим руководителем, как и назначил Спорткомитет, но со мной не спорит. Разве что мелкие шпильки позволяет, настолько мелкие, что и не понять, есть они, или мстятся.

— По общей части, Михаил Владленович, следующее. На ваше имя поступило более ста телеграмм, и они продолжают поступать. От трудовых коллективов, от школ, от воинских частей, от любителей шахмат. Зачитать?

— Сто телеграмм? Нет. Оставьте, я сам прочитаю. Позже.

— Разумеется, Михаил Владленович, разумеется. Второе: запланированная вчера вечером ознакомительная экскурсия по городу откладывается до лучших времён: туман!

Все посмотрели в окно. И в самом деле туман, не подкопаешься.

Мы собрались в моём номере. А где ещё? В общедоступных холлах? Не есть карашо. В ресторане? Еще хуже. Разный народец в ресторане. А здесь если и слушают, то ведь свои люди слушают, проверенные. От братьев по лагерю чего таиться?

— Поэтому от прогулок воздерживаемся. Творческая группа (это он так обозвал шахматистов) продолжает изыскания, а остальные изучают прессу Германской Демократической Республики, и вечером сделают развернутый обзор: внешняя политика, внутренняя политика — это на товарище Смирнове, наука, культура и спорт — на товарище Григорьянце. И, главное, вы, товарищ Чижик (это он для меня товарища ввернул, напоминая, что мы здесь все товарищи, независимо от чинов, званий и степени знакомства с товарищем Стельбовым). Вы, товарищ Чижик, вместе с товарищем Прокопенкой, отправляетесь на телевидение, чтобы принять участие в телепередаче, согласно нашей вчерашней договоренности. Сопровождать вас будет переводчик товарищ Иванов.

Вчера, когда стало ясно, что у нас воскресенье свободно, немецкие товарищи обратились с просьбой поучаствовать в спортивной телепередаче для детей. Нет, ничего делать не придётся, немножко поговорить с детишками, то, да сё. Я, понятно, согласился: noblesse oblige, пропаганда спорта, а там и советского образа жизни, а удастся — и журнала «Поиск» — прямая обязанность чемпиона мира. И Аллу Георгиевну пригласили, мастера спорта: пара смотрится лучше одиночки, закон телевидения. Закон, значит, закон, поедем вдвоём. А Женя, значит, сопровождающий? Вам может потребоваться переводчик, ответил Миколчук. Мне — переводчик? Не вам, Михаил Владленович, а Алле Георгиевне. Ну, разве что Алле Георгиевне…

— Автомобиль за вами пришлют телевизионщики к девяти пятнадцати, — сказал Адольф Андреевич. — То есть, — он посмотрел на часы, новые, электронные, минской работы, очень точные, — через двадцать две минуты. Потому, товарищи, расходимся, товарищу Чижику нужно готовиться к ответственному выступлению.

И все разошлись.

Готовиться мне не нужно, текст давно готов. Не впервой. Я одет, галстук на месте, могу ехать хоть сейчас. Но сейчас не нужно. Следовательно, у меня есть двадцать минут.

Я посмотрел на кипу телеграмм. Начал смотреть, вдруг от знакомых есть?

От знакомых не было. Всё больше от трудовых коллективов. Тон приветливый, но не дающий расслабиться. Мы, русские, медленно запрягаем, но быстро едем, так что, Чижик, запрягай шибче, и трогай! Мы ждём от тебя побед!

Люди, вероятно, считают, что своим трудом на полях, заводах и в шахтах они меня содержат, и потому я просто обязан соответствовать. Ну, хорошо, положим, игру в шахматы они за работу не признают. Какая это работа, это приятное времяпрепровождение. Ладно. Но то, что содержат меня вовсе не советские трудящиеся, им в голову не приходит. Нет, конечно, три тысячи за победу на чемпионате СССР в прошлом году я получил, что было, то было. А прежде получал и больше. Но основной источник моих шахматных доходов — это зарубежные соревнования. В США, в Ливии, в Багио, теперь вот в Западном Берлине — это самые крупные. Но и те, что поменьше, приносят по советским меркам не деньги, а деньжищи. Выходит, жирую и роскошествую я на деньги мирового капитала. Истощаю его финансы. Если бы я не побеждал, эти деньги ушли бы на вооружение солдат НАТО, а оно нам нужно? Оно нам не нужно! К тому же на те налоги, что государство получило от меня, можно купить зерна больше, чем вырастил колхоз «Знамя Ильича» за последние десять лет. Так что, товарищи болельщики, не попрекайте меня куском хлеба.

Проси, не проси — попрекать будут. Ты разве работаешь? Ты только думаешь! Каждому ведь кажется, что лишь его дело важно, а остальные сачкуют, баклуши бьют, лентяя празднуют. Получают деньги ни за что.

Я бы долго предавался пустым мудрствованиям, но зазвонил телефон. Меня ожидает автомобиль телевизионщиков.

Ждать я себя не заставил, спустился быстро. Алла и Женя меня опередили, но и не удивительно: им с двенадцатого этажа ближе, чем мне с тридцать третьего. Или, что вероятнее, они спустились загодя. Что в номерах-то ждать, скучно. А здесь всегда люди, здесь киоск прессы и киоск сувениров, здесь две пальмы, каждая в своей кадке, здесь большой аквариум с золотыми рыбками.

И вот мы едем по улицам Берлина, но в тумане видно плохо. Выручает то, что движение редкое, иначе жди беды. Прямо-таки кадры шпионского фильма, и привезут нас не на телевидение, а в шпионское гнездо! Склонять к измене!

Автомобиль, «Вартбург», тесноват и шумноват, но это я зажрался. Едет, что ещё нужно? Рядом с водителем сидел Женя, и пытался завязать непринужденный разговор, но водитель отвечал односложно, а потом и вовсе замолчал. Всё внимание водителя занимала дорога, и потому доехали и по назначению, и в целости.

И вот мы в деле.

Жарко, свет в глаза, я ведь без шахматных очков, да еще пудра! Немножко попудрили в гримерной, иначе цвет будет неестественный. Запах у пудры не дамский, а нейтрально-химический. Терпи, Чижик, терпи! Кто высоко летает, не должен пенять на солнечный зной.

Мы, я и Алла, гости телепрограммы «Mach mit, Mach’s nach, Mach’s besser». Не просто гости, а судьи. Детишки, две команды, соревнуются — бегают, прыгают, играют в волейбол, викторины всякие, а мы судим. Не только мы, нас, приглашенных экспертов, всего шесть человек.

Женю же отправили на трибуну болельщиков. Сказали, что там ему самое место. И потом особо объявили: на трибуне присутствует Евгений из России, поприветствуем его. И все поприветствовали, а оператор показал его лицо крупным планом. Не знаю, зачем это было сделано, но, верно, нужно.

Сам я в этих прыгалках-бегалках не спец, смотрел на Аллу — и списывал. Оценивал выступления так же, как и она. Советский мастер спорта, закончивший институт Лесгафта — это не болельщик у пивного ларька. Многое знает, многое умеет.

Затем пришлось говорить напутственные слова. Их у меня есть, и много. В здоровом теле здоровый дух, сквозь тернии к звездам, и тому подобное. Алла тоже поддержала престиж советского образования, её немецкий оказался вполне удовлетворительным применительно к обстоятельствам. А вы как думали, товарищи немецкие братья? Моя твоя понимайт, и даже очень понимайт, ферштейн?

Когда же эфирное время истекло, и детишки вместе с наставниками организованно

удалились, ведущий передачи, он же продюсер, директор, редактор и всё остальное в одном лице, пригласил нас в буфет. Нас — в смысле всех экспертов.

Каждому за счет заведения предложили бутылку пива либо бутылку минералки. И солёные сушки.

Гвоздь программы — я, что не удивительно. Подозреваю, что ведущий меня пригласил не ради судейства детских соревнований, а для того, чтобы угостить мною остальных.

Остальные — это Астроном, Инженер, Врач и Профессор. Словно в романе пана Станислава.

Сидим, беседуем о том, о сём.

О настоящем и будущем Олимпийского Движения. О полётах к Луне и Марсу. О перспективах автомобилестроения в странах социализма.

Последнее интересовало не на шутку. Меня спрашивали, нет ли каких подвижек по созданию новых автозаводов, особенно по производству легковых автомобилей. Я отвечал, что в самое ближайшее время этот вопрос будет тщательно прорабатываться. Вообще узнал много нового: что стоимость наших автомобилей в братской Германии куда дешевле, чем на Родине: та же «троечка» — аккурат пять тысяч, по официальному курсу. А «Москвич» последней модели — так и меньше трех с половиной. Жаль только, мало их в братскую Германию поставляют. Очередь. Лет на пять, на десять. На это я ответил, что социалистических стран много, а Советский Союз один. Но мы постараемся, мы непременно постараемся!

А у вас, геноссе Чижик, автомобиль есть, спросил меня Астроном.

У меня есть, ответил я.

Какой?

Обыкновенный. Четыре колеса, и всё, что к ним прилагается. Ведь в автомобиле главное что?

Что, спросил Инженер.

По моему дилетантскому мнению, продолжил я, главное — чтобы автомобиль был исправным. На исправном автомобиле и ехать приятно. А если он поломан, какая разница, двадцать лошадиных сил под капотом, или сто двадцать.

Сказал так, что остальные подумали: э, да у него, похоже, как раз двадцать лошадок. Микролитражка, он и стыдится, не называет. Подумали и решили: о, да он совсем простой парень, скромный, застенчивый, бедный. Значит, наш, социалистический!

Так и напишут в отчётах.

Кончилось пиво, пора расходиться. Все и разошлись, кроме нас с Аллой и, разумеется, хозяина, ведущего программы по имени Ади. То есть Адольфа. Он попросил нас задержаться, немного.

— Можете еще взять пиво, — добавил Ади.

Но мы воздержались.

У Ади было два предложения. Первое — устроить встречу между какой-нибудь местной командой и командой Школы Ч. Шахматный матч? Нет, обычный формат, бег, прыжки, волейбол, викторины. Идея интересная, ответил я. Международная встреча дело непростое, нужно подумать. Возможно, к будущему лету.

Второе предложение: провести сеанс одновременной игры.

Для детей?

Нет, для взрослых. Известных в Берлине и стране людей. Артистов, писателей, спортсменов, в таком вот духе. Телевидение это организует и будет вести прямой репортаж.

И это интересная идея, но во время матча я не могу расходовать шахматный порох, он мне нужен до мельчайшей крупинки. Но…

Но? — с надеждой спросил Ади.

Но можно предложить это моему тренеру, Ефиму Геллеру. Он двукратный чемпион Советского Союза, пятикратный чемпион Европы, шестикратный победитель шахматных Олимпиад, и прочая, и прочая, и прочая.

Тут уже Ади понадобилось подумать.

Думайте, думайте, сказал я. Только учтите, Западный Берлин уже подкатывает к Ефиму Петровичу. А свободных дней немного.

И на этом мы распрощались.

В вестибюле нас дожидался Женя. Судя по всему, времени он зря не терял. Не сказать, что сильно пьян, скорее, навеселе.

— А! Я так рад, я так рад! — он вскочил с непритязательного кресла в фойе, чуть покачнулся, но удержался. — Наконец-то высокие договаривающиеся стороны вспомнили обо мне! А могли бы и не вспомнить, кто вы, а кто я! Наша служба и опасна, и трудна, тра-ля-ля!

А, может, и сильно.

Людей в фойе было немного. Одна женщина в синем халате, похоже, техничка, и трое мужчин самого обыкновенного вида, таких можно найти в Москве, в Караганде и даже в Каборановске, где-нибудь в очереди в сберкассе или писчебумажном магазине. Все четверо смотрели на Иванова отчасти с любопытством, отчасти с неодобрением, но никаких попыток подойти и урезонить не делали.

На то полиция есть. И сюда, в телестудию, она прибудет немедля, если её, конечно, уже вызвали.

Мы с Аллой переглянулись. Она встала от нашего переводчика слева, я справа.

— Идём-ка домой, друг наш Женя.

Но друг Женя не давался:

— Только без рук! Только без рук, граждане! Отец, говорю, у меня генерал!

— Нехорошо! Нехорошо так напиваться на рубль! Пошло и некрасиво! — продолжал увещевать я. Оно, конечно, наплевать, но негоже бросать человека ни в беде, ни в радости. А Женя одновременно был и там, и там.

— Почему на рубль? Во фляжке сто двадцать пять граммов, ровно четверть бутылки! А водка крепкая, десять рублей двадцать копеек, значит, во фляжке на два рубля с полтиной, если без стоимости посуды! — с подчеркнутой точностью подсчитал Женя.

— Сто граммов? В одно лицо!

— Это крепкая водка, — с апломбом сказал Женя. — И я только глоток сделал. Я ведь вам оставил! — и он вытащил из кармана широченных штанин (ну, не таких уж и широченных) фляжку, небольшую, как раз на заявленные сто двадцать пять граммов. Хорошую фляжку, старой работы.

— Эта фляжка была на даче Жукова! Он её отсюда, из Германии привёз! Серебро, девятнадцатый век!

Женя встряхнул фляжку, потом ещё.

— Странно! Я же только глоток…

Воспользовавшись замешательством, я и Алла подхватили Женю под белы руки, и повели к выходу. Женя не сопротивлялся:

— Ведь только глоток! Ну, два, не больше! Слово офицера! А вы…

Туман стал гуще прежнего. Зато никто не видит нашего позора. Почти никто.

В «Вартбурге» втроём на заднем сидении тесно, но Женю нужно было контролировать с обеих сторон. Мы и контролировали, Алла — жестко, бац-бац, я больше пассивно.

— Ой, мороз, мороз, — заголосил Женя, едва мы тронулись. Допел куплет, и начал философствовать:

— Какой русский не любит быстрой езды? Пеший! Ясно, немец-перец-колбаса?

Бац-бац, и Женя на минуту замолчал. Потом, с обидой, обратился к Алле:

— Разве так можно? С пленными следует обращаться гуманно, применяя силу лишь в случае злостного неповиновения. А я подчиняюсь! Сказали сидеть, я сижу. Разве я не сижу? Сначала на трибуне, как незнамо кто. Потом в прихожей, вас, бар, дожидался. Ну, чуть хлебнул, да, но ведь выходной! И ночью кто был назначен в понятые? Я был назначен в понятые, потому и не выспался, и нервы!

— В понятые? — переспросил я. — Что-то новое. Какие понятые? Ночью?

— Видишь, Миша, — нечувствительно перешел на «ты» Женя', — тебе и никто не расскажет, кроме меня. Ночью на этаже постоялец взял, да умер.

И он затянул немузыкально:

Шёл трамвай девятый номер

На площадке кто-то помер

Тянут, тянут мертвеца

Лампа-дрица-гоп-цаца!

Бац-бац, прилетело от Аллы.

— Ну, вот опять! Я ж для разбавления сурьёза! Короче, вчера вечером заселился в номер молодой учёный, вычислительный физик из Ленинграда. На конференцию приехал, международную. Мы пересеклись в холле, он меня поспрашивал о гостиничных порядках. Неопытный, всего опасается. А ночью ко мне в дверь тук-тук. Я подумал грешным делом, что это наша Алла…

Бац-бац!

— Ой, да шучу, шучу. Это был товарищ Миколчук, а с ним полицейский. Понятой нужен, чтобы и советский, и язык понимал немецкий. Пришлось мне. Умер этот постоялец, скоропостижно, полагается осмотр, с понятыми. Один понятой из местных, из отеля, другой я. Пока то, пока сё, пока писали протокол, пока я его читал, пока подписывал — половина ночи, считай, и ушла. Я и расстроился. Говорю же — молодой, вот вроде вас, Михаил Владленович, — Женя опять перешел на «вы». — Если не приглядываться, очень похож. Два сапога! А уж как он давеча радовался! Заграница, отель люкс, конференция! А его тайком, без шума и пыли, увезли куда следует. Чтобы постояльцев не тревожить. Товарищ Миколчук и вам не велел говорить, будто вы барышня какая. А ведь знает, что вам человека прихлопнуть, что муху!

Бац-бац!

— Молчу, молчу, молчу. Одно только: а заселился этот физик в номер двенадцать-двенадцать!

Тут мы, наконец, приехали.

Женю мы сдали Миколчуку. Не мой цирк, не мои обезьяны.

Двенадцать двенадцать — это должен был быть мой номер. Меня в него заселили поначалу.

Случайность, совпадение? Да. Конечно. Разумеется.