Барометр падает

Глава 21

30 сентября 1979 года, воскресенье

В поисках комбинации

— Объективно позиция белых хуже, и реального пути к выигрышу мы не нашли, — сказал Ефим Петрович, отойдя от доски.

Будущие чемпионы, Доломатский и Макаревичев, только вздохнули, подтверждая вывод старшего по званию.

— Ищите, ищите, — в голосе моем опытное ухо могло услышать капельку-другую коктейля, паники плюс истерики. Чуть-чуть, рано ведь паниковать. Четвертая партия всего лишь. — У вас еще три часа, ищите! А мне нужно отдохнуть!

— Будем искать, да, разумеется, — и шахматная команда удалилась.

Сегодня — доигрывание четвертой партии. Третья закончилась вничью на семьдесят шестом ходу ввиду истощения сил. Четвёртую, вчерашнюю я, памятуя неудачу во второй, начал осторожненько, но Анатолий Евгеньевич действовал активно, перехватил инициативу, и сейчас у него лучше. Нет, разгрома не видно, мои фигуры стоят крепко, но это если не присматриваться. А если присмотреться…

Геллер говорил дипломатично: «пути к победе не нашли». На самом деле тут и ничья маловероятна. Вряд ли. Нет, всякое бывает, и я буду сражаться, пока бьётся сердце, таков мой план: выматывать соперника в затяжных боях, не считаясь с собственными жертвами.

Но.

Но у Карпова преимущество двух слонов. В чём оно выражается, это преимущество? Во-первых, одного слона можно разменять, и перейти в разноцвет, что почти наверное гарантирует ничью. А играть с ничьей в кармане можно вольготнее, чем без неё. Вдруг Анатолий Евгеньевич устал? Вдруг он захочет избежать малейшего риска? Вдруг он решит, что ничья черными — неплохой исход? На этом и строится моя надежда. Но, во-вторых, если размена не будет, два слона смогут держать под прицелом мой белый снежный городок, обстреливая его издали. Мало-помалу стены обрушатся, и укрепления падут. Снежный городок обречён. Все снежные городки рано или поздно тают. Сегодня и растает, если Карпов будет играть на победу, играть собранно и активно. А он обычно так и играет.

Буду отдыхать, ага. Прямо сейчас. Отдых, по академику Павлову, есть смена деятельности. Если человек весь день работает с бухгалтерскими документами, для него после работы повозиться на огородике возле дома часок-полтора — отдых. Если человек целый день в поле, для него после работы поиграть в шахматы — отдых.

А для меня?

Почитаю-ка я газеты. Я их, собственно, уже начал читать, но приход Геллера сотоварищи прервал это интересное и важное дело.

Мне в номер приносят три газеты. Две местные, «Neues Deutschland» и «Junge Welt», и наша, «Правда».

Немецкие газеты пишут о завершении визита Хонеккера в Советский Союз. Чувство восхищения наполняет наши сердца! Множество фотографии Эриха, и одного, и с советскими и партийными деятелями. Вместе — к великому будущему!

Читаю «Правду», вчерашнюю. Тут о Хонеккере чуть, тут о другом. В преддверии Великого Октября! Идя навстречу пожеланиям трудящихся, приняты законы, направленные на дальнейшее улучшение положения рабочих, крестьян, и советской интеллигенции, как-то закон о предельных размерах годового дохода, закон о наследстве, закон о борьбе с нетрудовыми доходами, и ряд других. В действие они начнут вступать с первого октября этого года! Если и прежде все были равны, то теперь станут еще равнее.

И далее разъяснялись основные положения новых законов. В доступной для населения форме.

Итак!

Итак, с учетом высказанных во время всенародного обсуждения пожеланий трудящихся, верхняя планка доходов установлена в двенадцать тысяч рублей за финансовый год. А финансовый год будет начинаться первого… нет, не октября, а сентября! То есть месяц, считайте, мы уже прожили в новом финансовом году! Двенадцать тысяч рублей в год — это ровно тысяча в месяц. Кругленькая сумма, не правда ли? Но грязными, да. Таким образом семья, в которой двое трудящихся взрослых, может заработать двадцать четыре тысячи в год, или по две тысячи в месяц в среднем. Разве это мало? Для тех, кому мало: для работающих в условиях Крайнего Севера и приравненных к ним местам, для работающих в особых условиях и некоторым другим категориям граждан устанавливаются добавочные коэффициенты! Поэтому интересы трудящихся полностью и всесторонне защищены!

Теперь о нетрудовых доходах.

Возьмем, к примеру, автора популярного произведения. Драматического, оперного, литературного, не суть. Идет его пьеса в театре, и получает он отчисления. Допустим, по двести рублей в месяц. Или по двести пятьдесят. Справедливо? Конечно, справедливо: люди ходят в театр, покупаю билеты, и толика от поступлений в кассу идет автору. Чтобы он мог содержать семью, и писать новые социально значимые пьесы. Или романы. Или оперы. Но, предположим, пьеса идёт в десяти театрах. Или в ста — театров у нас много, Советский Союз — страна высочайшей культуры, в том числе и культуры театральной. Умножаем двести пятьдесят на десять, или даже на сто. Двадцать пять тысяч в месяц! Триста тысяч в год! А справедливо ли это? Пьесу ставят режиссеры, играют актёры, заняты костюмеры, осветители, рабочие сцены и множество других людей. Получается, автор стрижет прибыль с чужого труда! А это уже эксплуатация, что в социалистическом государстве недопустимо. Поэтому что? Поэтому если сумма дохода, точнее, всех доходов, двенадцать тысяч в год и ниже — получи, заработал. А выше — нет, это нетрудовой доход.

Однако, если то или иное произведение будет удостоено премии, советской или международной, то денежная часть премии в установленный лимит входить не будет. Это другое, это не эксплуатация, это признание заслуг. Потому получайте Ленинскую или Государственную премию на здоровье! И Нобелевскую тоже.

Еще одно. Гражданин Советского Союза не должен хранить деньги в банках капиталистических стран. Потому что банк при капитализме — та же машина эксплуатации человека человеком, банковская прибыль — это кровь, пот и слезы трудящихся всего капиталистического мира! Советским людям такие грязные деньги не нужны! Если по тем или иным причинам советский человек временно живёт за границей, он должен пользоваться услугами советских кредитно-финансовых учреждений за рубежом, конкретный перечень которых предоставляют советские дипломатические представительства, посольства и консульства.

Теперь о наследстве. Частный домик, автомобиль, мебель, книги и прочее — наследуются беспрепятственно, при условии, конечно, что они получены законным путем. Другое дело — имущественные права на творческие произведения. Допустим, написал писатель роман, или много романов. Потом взял, да и умер. И его наследники получают деньги за переиздания годы, годы и годы. Двадцать пять лет! Но если автор умер, за счет чего возникают эти деньги? За счет чего живут — и припеваючи живут — наследники, не ударившие пальцем о палец? За счет эксплуатации как издателей, так и читателей!

И по новому закону, во-первых, общая сумма полученных выплат не должна превышать двенадцати тысяч рублей в год, а, во-вторых, наследники пользуются имущественными правами не более пяти лет. Исключение составляют нетрудоспособные или несовершеннолетние наследники первой очереди, которые вправе получать причитающиеся суммы на протяжении двадцати пяти лет, согласно международным обязательствам, предусмотренным Всемирной конвенции об авторском праве.

Всемирной конвенции об авторском праве.

Мдя.

Прямо как на меня пошито.

Тут тебе и авторские отчисления, и зарубежные банки, и наследование…

И я думаю, что меня точно имели в виду, когда писали этот закон. Стельбов велел именно так. Он показывает, что общественное для него выше личного, что он не собирается протежировать какому-то Чижику, пусть тот и отец его внучки. Кому показывает? Кому-то в Политбюро? Или стоустой Молве? Ведь раньше или позже косточки ему начнут перемывать самые что ни на есть простые люди. Колхозники, рабочие, сторублёвые инженеры, врачи, учителя. Пенсионеры тож. И то, что Чижику, да-да, тому самому, чемпиону, подрезали крылышки, многих согреет. Стельбов строг, но справедлив, а это главное: чтобы всё по-справедливому было. А шибко богатых чтобы не было. У нас государство рабочих и крестьян, а не чижиков-пыжиков. Какой миллион? За проигрыш? Такого чижика и в клетку посадить не грех, добавит самый бдительный гражданин, если чижик не оправдает оказанное доверие и утратит корону.

А я утрачу?

Пришёл Миколчук. Я просил меня не беспокоить, но Адольф Андреевич, очевидно, считает, что его визит не только не беспокоит, а, напротив, воодушевляет, прибавляет сил, накачивает решительностью, уверенностью, энтузиазмом.

— Как порох в пороховницах? Сухой? — спросил он с деланной бодростью.

— Суше не бывает, — ответил я вяло. — Я вздремнуть хотел, а вы мне мешаете, Адольф Андреевич.

— Вздремнуть? А что же вы ночью-то делали, Михаил Владленович?

— Думал, — и, предупреждая дальнейшие вопросы, — Смотрел на Берлин, и думал. Вот он, перед вами, прямо у ног. Если не знать, то и не скажешь, что город разделён. А вот ночью всяк поймет, что есть здесь, и есть там. Ночью виднее, кто есть кто, не парадоксально ли?

— И что из этого следует? — с интересом спросил Миколчук.

— Что порой во тьме врага распознать легче, чем при ясном дне, — сказал я тихо-тихо.

— Кого вы имеете в виду, Михаил Владленович?

— Никого конкретно. Пока никого конкретно. Однако…

— Однако?

— Однако смерть постояльца в номере двенадцать-двенадцать мне кажется плохим знаком. Ни с того, ни с сего молодые люди в моём номере не умирают.

— Полноте, полноте. Это ведь не ваш номер, ваш номер этот!

— Но человек умер!

— Сердце. Его рейс откладывался из-за непогоды, человек волновался, впервые командирован за границу, вот сердце и не выдержало.

— Вы точно знаете?

— Так считают здешние товарищи, а они — специалисты, поверьте.

— Верю, — ответил я. — Верю, но остаюсь при своем мнении. Во второй партии я применил новинку, плод долгого анализа, а Карпов за доской нашёл опровержение. А вдруг ему подсказали?

— Кто? Геллер?

— Нет, Ефима Петровича я в этот вариант не посвящал.

— А кого посвящали?

— Никого.

— У вас есть записи вариантов? Тетради, записные книжки?

— Есть, но они остались в Москве.

— Тогда как же…

— Это Берлин, Адольф Андреевич. Берлин! Сколько тайн он хранит? Вдруг они могут читать мысли? Мои мысли? Аппарат в номере наверху! Или справа, слева? А то прямо из Западного Берлина? Через окно! Электронный мыслескоп! Я читал: гитлеровцы работали над ним, над электронным мыслескопом! Ставили изуверские опыты над пленными! А потом их забрали в Америку. Не пленных забрали, а фашистских изобретателей!

— И где же вы это читали?

Я смутился.

— К нам в журнал, в «Поиск», рукопись пришла. Я решил, что это фантастический рассказ, и хотел было публиковать, но на всякий случай посоветовался со знающими людьми. Через Тритьякова. Чем, думал, чёрт не шутит. Так вот, Евгений Михайлович сказал, что эти сведения составляют государственную тайну, публикации не подлежат, и спросил адрес автора.

— И вы его предоставили?

— Как ни странно, рукопись прислали без обратного адреса. Автор подписался псевдонимом, некий Соломон Нафферт.

— Почему псевдонимом?

— В Советском Союзе нет никакого Соломона Нафферта. Искало ведомство Тритьякова, оно умеет искать. Да, был такой человек, но умер. В пятьдесят третьем году. Одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем, — сказал я, и, обессиленный, прикрыл рукою глаза. — Идите, Адольф, идите. Я буду отдыхать.

Пораженный то ли моим откровением, то ли тем, что я назвал его запросто Адольфом, Миколчук тихонько удалился.

А я и в самом деле решил вздремнуть. Улегся, прикрылся пледом (экономные немцы до сих пор не запустили отопление, считая, что восемнадцать градусов — это роскошно), и включил радиоприемник. «Олимпик». Наш, советский, к Олимпиаде. Маленький. И проверенный: ничего постороннего внутри. Надежный человек проверял.

Прошёлся по эфиру. Здесь радио не глушат, да и зачем, если все, кто хочет, смотрят телепередачи из Западного Берлина.

А, вот и знакомцы: Анатолий Гладилин и Виктор Некрасов. Известные писатели, рассуждают у микрофона о чем придётся. Передача так и называется — «Беседы у микрофона»

Вот и послушаю.

Анатолий Гладилин: Двенадцать тысяч в год, Виктор Платонович, двенадцать тысяч! Это много, или мало на ваш проницательный взгляд?

Виктор Некрасов: Я вам не скажу за всю Одессу, Анатолий. Вся Одесса очень велика. А Советский Союз больше Одессы, хотя одесситы могут и не поверить.

Анатолий Гладилин: Но с вашей позиции, позиции знаменитого писателя, это много или мало?

Виктор Некрасов: Не стоит преувеличивать мою знаменитость. Я, как говорится, широко известен, но не в самых широких кругах…

Анатолий Гладилин: Вы лауреат Сталинской премии, по вашим книгам и сценариям снимались кинофильмы, так что в гонорарах вы разбираетесь, не скромничайте.

Виктор Некрасов: Чего уж скромничать… Хорошо. Двенадцать тысяч рублей в год для советского писателя — это очень хорошие деньги. Беда в том, что заработать их непросто: должны выйти две, три книги, причем новые книги, первым изданием. А часто у нашего брата выходит по три новые книги? То-то. А если вдруг и сложится так, то ведь неизвестно, что будет на следующий год, через год, через три года. Тебе, Анатолий, это знакомо.

Анатолий Гладилин: Знакомо, да и увы.

Виктор Некрасов: И потому скажу: для нас, писателей в поле, писателей-трудяг, не сочтите за нескромность, установление предела не касается никак. В конце концов, можно ведь договориться с издательством, чтобы разнести выпуски книг на два или три года.

Анатолий Гладилин: А можно и не договариваться — оно само так получится. То бумаги нет, то в очередь вклинится молодой талантливый генерал с мемуарами, всякое ведь бывает.

Виктор Некрасов: Можно еще жену соавтором сделать, хотя и рискованно. Вдруг книга на века, а жена через год уйдет к другому.

Анатолий Гладилин: Или автор уйдёт к другой жене.

Виктор Некрасов: Или автор. Дело житейское. Но я в чинах невысоких. Капитан. А вот наши литературные генералы — там другие суммы. Издания, переиздания, переводы на языки братских народов, собрания сочинений, и прочая, и прочая. В прошлом году книга нашего Парамоши была издана сразу в Москве, Казани, Киеве и Алма-Ате. Новая книга. И с пяток переизданий книг старых. На глазок — тысяч на пятьдесят потянет. Плюс жалование за то, за сё, за явное, за тайное…

Анатолий Гладилин: Думаете, генералы вознегодуют?

Виктор Некрасов: Нет, конечно. Придут, повалятся в ножки, и, глядишь, их включат в другой список, список тех, кому в порядке исключения, потолок не установлен.

Анатолий Гладилин: Будет такой список?

Виктор Некрасов: Или уже есть. Конечно. Как в войну: для рядового один паёк, для офицера другой, для старшего офицера третий, а уж для генерала… Хотя может быть и по другому.

Анатолий Гладилин: Что вы имеете в виду?

Виктор Некрасов: Я не знаю, чего ждать от новой метлы. От Стельбова то есть. Возьмет да и гаркнет: если вам мало двенадцати тысяч, так не пишите. Идите в шахтеры Шпицбергена, глядишь, больше заработаете. Если будете регулярно давать два плана. И что скажут литературные генералы?

Анатолий Гладилин: Что они скажут?

Виктор Некрасов: Будут благодарить за науку, но все останутся на местах. Потому что двенадцать тысяч — это двенадцать тысяч. А заартачатся — так их мигом разжалуют. На их генеральские должности желающих много. Литературные полковники кругами ходят. Ждут случая.

Анатолий Гладилин: А как, по-вашему, отразятся новые законы на экономике страны?

Виктор Некрасов: По-моему, никак. То есть совершенно. Это не для экономики делается, а чуть-чуть выпустить пар. Ведь проблема советской экономики не в избытке денег, а в хронической нехватке товаров, и не каких-то там особенных товаров, а самого необходимого. И от того, что у какого-нибудь партийного писателя снизится доход, товары-то не появятся.

Анатолий Гладилин: Ну почему именно у партийного писателя? Есть ведь и другие. Например, Миша Чижик, шахматный чемпион. Он как раз сейчас нас слушает. Привет, Миша Чижик! Привет из самого из Парижу!

Виктор Некрасов: Привет, Миша! Ну да, получается, что ты играешь совершенно бесплатно! Свои двенадцать тысяч ты давно выбрал. Но мы, капитаны, в тебя верим! Ты уж придумаешь комбинацию, да такую, что ахнуть все ахнут, а сделать ничего не смогут!

— Михаил! Михаил!

Меня деликатно тормошили. А, это Алла, просто Алла.

— Михаил, пора! Машина ждёт, пора ехать!

Приснится же… И с какого места начался сей сон?