Глава 12

3 сентября 1979 года, понедельник

Полёт нормальный!


— Как прекрасен мой Узбекистан! — сказал Шараф-ака.

Я посмотрел в иллюминатор. Чудная картина! Да и сознание, что это — наша, советская земля, целиком, от края до края, радует и переполняет гордостью.

Самолет опять не из новейших, «Ил-14». Ровесник «Волги», той, что с оленем. Летит и медленно, и невысоко. Но зато внутри — сказка Шахерезады. Удобные кресла, обивка «люкс», не хуже, чем в американском «Лире». На переборке — портрет Ленина, выполненный «из ценных пород дерева». Похож на узбека, да. Не очень сильно, но похож.

Ленин — это хорошо. Менять не нужно. Самолет-то при Хрущеве сделан. Потом был Брежнев, Андропов, теперь вот Суслов. Хотя по конституции возглавляет страну Гришин. И даже некрологи первым подписывает с недавних пор. Гришин, Косыгин, Суслов, Черненко. По алфавиту? Затем идут Романов и Стельбов, а уж потом, кучненько, Алиев, Воротников и другие.

Нам просторно — в салоне нас четверо. Шараф Рашидович и мы: я, Лиса и Пантера. В самолете есть и второй салон, или полусалон, на восьмерых, там летят сопровождающие лица, включая Нодирбека. Второй салон поскромнее нашего, но неплох. А ещё есть грузовой отсек, набитый ящиками с фруктами, дарами солнечного Узбекистана. Шараф-ака в подарок московским друзьям везет, шепнул мне Нодирбек. Друзей у Рашидова много, но друзей много не бывает.

— Это наш самолет, сделанный в Узбекистане, — с гордостью рассказывал Рашидов. — Конечно, сейчас мы создаем другие самолёты, огромные, скоростные, но этот, — Шараф Рашидович похлопал по подлокотнику кресла, — ещё послужит.

И он закрыл шторку на иллюминаторе, откинулся в кресле, задремал.

Мы тоже закрыли шторки. Действительно, солнце яркое, южное. А время раннее, шесть часов по часам Ташкента.

Здесь, в салоне, куда тише, чем в тех самолетах, на которых мы летели в Ташкент. То ли звукоизоляция тому причина, то ли общая конструкция самолета. Он и в самом деле удобен: неприхотлив, садится на грунтовые аэродромы, а что медлителен, так оно и к лучшему: есть время подумать.

Андрей Николаевич не прилетел. Никто не прилетел. Сообщили, что завтра, то есть во вторник, открывается внеочередная сессия Верховного Совета СССР. Не всем сообщили, а только причастным. Шарафу Рашидовичу. А он уже нам сказал, мол, собирайтесь, полетим все вместе с утречка в Москву. Так и сказал «с утречка», показав знание русского народного. А почему бы ему и не знать? Он под Москвой, ещё младшим лейтенантом, был ранен, долго лечился в госпиталях, и каких слов и выражений набрался, можно только догадываться.

Но — восточный человек. С экипажем здоровался уважительно, а стюардессе ещё поклонился. Не в пояс, нет, но заметно. И спросил, как учеба. Стюардесса учится на заочном, будет искусствоведом, пояснил нам потом.

Тонкое дело восток, тонкое, думал я, погружаясь в сон. Кресла удобные, с подставкой для ног, можно поднять их повыше, ноги, чтобы не затекали. Полет-то долгий. Если не спать.

Снилась мне неразбериха. То я возвращался в актовый зал ташкентского университета, где читал перед студентами Коран. Наизусть и, разумеется, по-арабски. То гулял под ночным небом Самарканда вместе с Мирзо Улугбеком, рассуждая о жизни на других планетах. А то отстреливался, стоя у «Волги» с оленем, отстреливался от гулей, местной нечистой силы, мерзкой на вид и на слух, зная точно, что нужно тратить не более одной пули. Первая пуля убивает, вторая — воскрешает, такие тут правила и обычаи.

И вот когда половина магазина опустела, «Волга» вдруг срывается с места, набирает ход, и исчезает в ночи. Одни лишь красные огоньки — то ли «Волги», то ли глаза очередного гуля. А я пытаюсь вспомнить, кто там, в машине, за рулем. Ольга? Надежда? Нодирбек? Андрей Николаевич?

Выбирай поскорей, не задерживай добрых и честных людей.

Но здесь я проснулся.

Вовремя — самолет шел на посадку. Актюбинск, промежуточный пункт.

Города мы, конечно, не увидели. Отдохнули в депутатском зале аэропорта, можно было перекусить.

От перекуса мы отказались. Да, самолет проверен временем, да, экипаж опытный, заслуженный, но впереди ещё почти полторы тысячи километров, болтанки не избежать. Нет уж. Потерпим. Прилетим, тогда и устроим пир на весь мир.

Я подумал об утраченной «Москве», подумал и взгрустнул. Но столица велика, найдется уголок, где усталые путники смогут отдохнуть.

Опять полёт. Спать больше не хотелось, последний сон оставил неприятный осадок, и я читал газету, купленную в аэропорту. «Правду», других газет в понедельник нет.

Прочитал вдоль. Прочитал поперёк. Все хорошо, всё прекрасно. Всё лучшее — детям. Посылки с фруктами не доходят до адресата, или доходят со сгнившим содержимым. Писатель Проханов написал очерк о работе на советском элеваторе. «Руки у машиниста в рубцах и зазубринах, оставленных двадцатью урожаями». Крепко завернул, ничего не скажешь.

Писатель Иванов разбирал опубликованные в последнее время детективы. Перевод Эллери Куина, опубликованный в «Молодой Гвардии», ему решительно не понравился: хитроумная головоломка, и больше ничего, пустая развлекаловка. Истоки преступления не вскрыты, пороки капиталистического мира не обозначены. Зачем переводили этого Эллери Квина, зачем? Ведь за рубежом есть писатели, которые показывают гнойники общества потребления во всей присущей им неприглядности, таких авторов и нужно переводить!

Зато авторы советские пишут пусть не столь бойко, зато показывают важность работы органов прокуратуры и милиции. В детективе главное не стрельба с погонями, в детективе главное нравственное воспитание читателя. Поскольку в нашей стране социальных предпосылок для совершения преступлений нет, а преступления кое-где порой случаются, то ясно: задача советского автора не изображать страсти-мордасти, не заставлять читателя дрожать от страха, а показать работу правоохранительных органов во всем её многообразии, подчеркнуть важность воспитания человека коллективом на всех этапах жизни. Это вам не пиф-паф, это по плечу лишь писателям, взращённым на лучших произведениях социалистического реализма.

Прочитал — и задумался.

«Правда» обратила внимание на остросюжетный жанр — к чему бы это? К добру или к худу? Эллери Куина публиковали год назад, ещё до того, как девочки перешли в «Молодую Гвардию», так что упрек не к ним. Но учитывать наставления Иванова придётся — он же не просто взял да написал, он написал с глубоким смыслом. Партийность в литературе, понимаешь. Это вам не провинциальный журнальчик, это всесоюзное издательство! Находится под пристальным вниманием! Учёт и контроль, контроль и учёт!

Ничего, статья эта не помеха, напротив. Вот завершится уборочная страда, и можно будет затеять дискуссию о том, каким должен быть советский детективный роман, советский детективный фильм. У нас на каждого Иванова найдется свой Петров, а там, глядишь, и Сидоров подтянется.

Приземлились мы в Быково. Обидно, думаю, Шарафу Рашидовичу. Какого-нибудь африканского людоеда принимают во Внуково по полному протоколу: и почётный караул, и оркестр, и ковровая дорожка, встречает тоже глава государства, пионеры, комсомолки с цветами. А тут ни караула, ни оркестра, аэровокзал затрапезный, и вообще…

Но к самолету подъехали целых четыре автомобиля, три «Волги» и один «Москвич», фургончик. Молодцеватые водители выскочили наружу и быстро-быстро погрузили фрукты в фургончик, после чего тот уехал в неизвестном мне направлении.

А все прилетевшие расселись по «Волгам». Рашидов и два его заместителя — в одну, мы и Нодирбек в другую, а оставшиеся, уж не знаю, какова их должность, в третью. Кортеж скромный, но на выезде к нему добавились два милицейских «Жигулёнка», и вышло очень даже внушительно: с проблесковыми маячками, на хорошей скорости, пять автомобилей! Прямо свадьба директора магазина! Небольшого магазина, впрочем. У нас в Чернозёмске уважаемые люди на свадьбу «Чайку» подряжают, и вместе с «Волгами» и прочими средствами передвижения получается уже не кортеж, а почти колонна. Растёт, растёт благосостояние советских граждан! Не у всех одинаково выросло, но дайте срок!

Или два срока. Сколько нужно, столько и будет!

Улицы Москвы показались почти родными. Вот мы и дома!

Мы и в самом деле доехали до дома, до восьмого подъезда, где и распрощались с Нодирбеком. Впрочем, он обещал заходить.

Приятно посмотреть в свое окно, сесть на свой стул, открыть свой холодильник. В нём, в холодильнике, хоть и пусто, но это своя собственная пустота.

Да и есть нисколько не хотелось. Остатки напряжения мешали. И всё казалось, что пол уходит из-под ног, что встретилась на пути очередная воздушная яма.

Ольга стала звонить на дачу, Андрею Николаевичу, Надежда пошла принимать ванну, а я включил телевизор. Свой телевизор.

Показывали художественных гимнасток. Соревнования на приз «Советской культуры». Куда им до наших, всем этим стриптизёршам Лас-Вегаса!

Ольга не дозвонилась, у отца важные встречи, но бабушка Ка сказала, что с детьми всё хорошо, что Андрей Николаевич полон сил и энергии, но сейчас занят, готовится к завтрашней Сессии Верховного Совета, и очень, очень доволен тем, что нам удалось побывать в Ташкенте. Вечером он сам позвонит. В крайнем случае, завтра. Или послезавтра.

Ладно. Посмотрим, что будет завтра. А вот что делать сегодня? Что делать-то?

Решили терпеть. Не спать днём. Хотя уже, скорее, вечер. И так режим вдребезги, нужно восстанавливаться. Душ, свежая одежда — это бодрит. Знакомство с накопившейся корреспонденцией — занимает время. А там и аппетит проснётся.

И только он проснулся, аппетит, только мы собрались выйти из дому, вернее, выехать, как вахтер позвонил, мол, к нам посетитель, Нодирбек Нигматов. Пустить?

Конечно, пустить.

И вот Нодирбек у нас в гостях. Как истинно восточный человек, пришел не с пустыми руками. Принес большую коробку даров Узбекистана. Из тех коробок, что летели вместе с нами, ага. Килограммов на пятнадцать. Пусть дети кушают, это с особых полей, ни грамма химии, незамутненное солнце.

Шараф Рашидович? Шараф Рашидович в хлопотах, для этого и летел. Остановился в Представительстве Узбекистана. Не посольство, но вроде. Он, Нодирбек, и сам там остановился, чтобы, если понадобиться, быть под рукой. Но на вечер его отпустили. Отдохнуть.

И тут же, не переведя дух, пригласил нас в ресторан. «Узбекистан», слышали о таком?

Слышать слышали, признались мы. И видели, но внутри бывать не приходилось.

— Самое время побывать, — заявил Нодирбек, и мы согласились. Очень уж кушать хочется.

«Матушка-Волга» встретила нас ласково. Нет, не застоялась, сколько она пробыла в одиночестве, три дня? И сколько за три дня повидали мы…

Впереди сели девочки, Лиса за руль, Пантера за штурмана. Ну, как бы за штурмана. Москву мы знаем не очень хорошо, но «Узбекистан» от нас недалеко. По вечерней Москве — десять минут езды, если не спешить, а любоваться. Стены древнего Кремля, огни на Москва-реке, прогуливающиеся москвичи, прочие достопримечательности. Красиво? Красиво.

Ресторан «Узбекистан» размерами не потрясал. Потрясала очередь у входа. Я видел фотографии времен Великой Депрессии, жители Нью-Йорка стоят в очереди за бесплатным супом. А тут суп очень даже не бесплатный, но тоже стоят.

Нодирбек прошел мимо очереди, словно крейсер мимо рыбацких лодок. Никто не возмутился: если идёт, значит, право имеет. В подтверждении этого швейцар распахнул дверь и встретил Нодирбека как самого дорогого гостя. Ну, и нас тоже к ним причислил. К дорогим гостям.

Метрдотель, тоже хороший человек, провёл нас к столику у пальмы. Она, пальма, чуть поменьше, чем в «Москве», однако приятно.

Нодирбек что-то сказал метрдотелю по-узбекски, тот учтиво поклонился нам, прижав руку к сердцу. Потом подозвал официанта, тот тоже нас приветствовал — рука к сердцу.

В меню мы разбираться не стали, пусть Нодирбек заказывает, он и с кухней знаком лучше нашего, и наши вкусы знает. И объёмы тоже.

Я осмотрелся — нет ли знакомых? Рестораны Москвы — одно из мест, где все встречаются со всеми. Творческая интеллигенция, реже интеллигенция научная — профессура, известные врачи. Учителей, правда, не видел, но, может, я просто с ними незнаком.

Играла негромкая восточная музыка. Услада слуха.

И вскоре стол был уставлен яствами самыми замечательными. И на вид, и на запах, и на вкус. Именины желудка.

Вечер плавно приближался к ночи, когда к Нодирбеку подошел официант и что-то сказал на ухо. По-узбекски. Нодирбек отошел, затем вернулся.

— Труба зовёт. Срочно вызывает Шараф-ака, готовиться к завтрашнему дню. Вы уж извините, так получилось.

Мы извинили. Понимаем — служба. Сами такие.

Продолжали пиршество втроем. Неспешно, с толком, с расстановкой. Девочки решили, что обратно поведу машину я, и немножко расслабились. Нет, вина не пили. А коньяк — да. Немного, в плепорцию. Как известно, коньяк, настоящий коньяк, рекомендуют даже медицинские светила. Пятьдесят граммов. Можно сто, если за хорошим столом.

Но я верен боржому. А девушки себе позволили. Девушка — тоже человек.

— Для полного счастья не хватает хорошей драки, — сказала Пантера.

— Бойтесь своих желаний, — предупредил я. — Известно же, они часто сбываются.

— Нет, это мы так, в воздух стреляем, — успокоила меня Лиса. — Завтра пойдем в спортзал, там и разомнёмся.

Через столик от нас сидела компания, не слишком шумная, не слишком тихая. Один из компании, явно артист, вдруг встал, подошел к музыкантам, что-то им сказал — опять по-узбекски. Затем сел за фортепиано, и начал играть.

— Это же Фаррух! — сказала Лиса.

— Фаррух?

— Ты, Чижик, совсем не смотришь телевизор.

— Ну почему, смотрю иногда… А, это же Фаррух, — сыграл я в ослика, до которого доходит на третий день.

Фаррух играл что-то знакомое. Очень знакомое.

— Учкудук, три колодца…

— Что?

— По размеру подходит.

И в самом деле, ложится на музыку.

— А дальше? Какие слова?

— Не знаю. На ум пришла одна строчка, и — стоп. Я же не поэт.

— Учкудук… — задумчиво протянула Ольга. — Это на каком языке?

— Вестимо, на узбекском. Я так думаю. Самарканд, Бухара, Учкудук…

— То есть город? Никогда о таком не слышала.

— Маленький город. Чуть больше Каборановска. Думаешь, многие в Ташкенте знают о существовании Каборановска? Земля наша велика и обильна, городов две тысячи, где все упомнить.

— Чижик… Ты бы мог позвать Фарруха к нам?

— Куда — к нам?

— За столик, Чижик, за столик.

— А зачем?

— Поговорить. Это же Фаррух!

Вот что делает с девушками коньяк!

— Позвать-то я могу, каждый может. Придет ли?

— А ты позови так, чтобы пришел!

Однако!

— Дайте пять минут.

Фаррух заиграл другое. И начал петь. Ария Улугбека из «Пустыни», по-узбекски.

Я подошел к фортепьяно, подменил Фарруха: сидя петь оперную партию нехорошо. Фаррух словно ждал этого, встал и запел во весь голос. Пел профессионально, явно прошёл отличную школу.

Ему аплодировали. Девочки тоже.

— Эти аплодисменты я разделяю с автором, знаменитым Михаилом Чижиком, — вдруг сказал Фаррух. Нет, не совсем вдруг, я ждал что-то подобного.

Я встал, поклонился. Аплодисменты накатили второй волной.

— Фаррух-ака, могу я пригласить вас за наш стол? — сказал я.

— Сочту за честь, — сказал Фаррух.

Девочки сразу взяли гостя в оборот.

— У нас к вам предложение, — начала Ольга.

— Деловое и творческое, — добавила Надежда.

— Мы будем снимать фильм-оперу, — развивала тему Ольга.

— «Пустыня», — уточнила Надежда.

— Вместе с «Узбекфильмом». Съемки будут вестись в Самарканде, Бухаре, на натуре. Апрель и май.

— И мы предлагаем вам роль в этом фильме. Мирзо Улугбека. Вы согласны?

— Это так неожиданно, — сказал Фаррух. Хороший актер, всякий бы поверил, что неожиданно. Только не я.

— Но вы подумайте, подумайте, — сказали девочки.

— Непременно подумаю. Да.

— Что — да?

— Да — это да. Согласен! Это моя мечта — Улугбек!

На обратном пути девочки мурлыкали «Учкудук, три колодца, и верблюды вокруг славят солнце».

Ещё летом они спрашивали, не возражаю ли я, если следующим фильмом будет «Пустыня»? Я ответил, что не возражаю, но сам участвовать не буду. Ни петь не стану, ни плясать.

Потом всё затихло, но вот оно как оборачивается. Новый фильм! Правильно, плавь золото, пока горячо. Девочки вышли на орбиту. Высокую орбиту. Геостационарную.

Это же хорошо?

Просто замечательно.

Загрузка...