Барометр падает

Глава 11

2 сентября 1979 года, воскресенье, продолжение

Послы без посольства

— Я скажу прямо, без утайки, по-комсомольски: не понимаю! Не понимаю, почему вы задаете этот вопрос мне. Не понимаю, почему это так волнует вас. Не понимаю, почему вы требуете возвращение Шарафа Рашидовича.

Теперь по пунктам.

Товарища Волкова Александра Александровича первым секретарем коммунистической партии Узбекистана избрали на Пленуме Центрального Комитета Коммунистической партии Узбекистана. Избрали узбекские товарищи. Здесь, в прекрасном городе Ташкенте. Еще раз повторю — избрали узбекские товарищи на пленуме Компартии Узбекистана в городе Ташкенте.

Пункт второй. Почему это вас так волнует? Кто из вас коммунисты, поднимите руку, пожалуйста. Так, что-то не вижу. Не стесняйтесь, не стесняйтесь, быть коммунистом — великая честь, но и великая ответственность. Ага, вижу, есть коммунисты. Вы, товарищи коммунисты, можете обратиться за разъяснениями в свою первичную организацию, в райком партии, в горком и даже в Центральный комитет, где, безусловно, получите исчерпывающий ответ. Партийная дисциплина, принципы демократического централизма — это нужно понимать, да.

Пункт третий. Товарищи студенты, вы нашу Конституцию внимательно читали? Не забыли, что в ней написано? Вся власть в СССР принадлежит народу.

Народ осуществляет государственную власть через Советы народных депутатов, составляющие политическую основу СССР. Все другие государственные органы подконтрольны и подотчётны Советам народных депутатов.

Наш дорогой Шараф Рашидович — Председатель президиума Верховного Совета Узбекистана. Высшее должностное лицо республики. Высшее! И весь народ, все сознательные люди, думаю, должны вместе с Шарафом Рашидовичем строить светлое настоящее. А строить придётся много, очень много.

— Что же будем строить? — выкрик с места.

— Раскрою маленький секрет: среди прочего — ткацкую фабрику. Самую современную, итальянская технология. Лучшие станки. Не только строить фабрику, но и работать на ней, конечно. Фабрика будет выпускать не просто ткань, а деним. Мирового уровня, это вам не «Орбита». А для этого весной будут расширены посевы длинноволокнистого хлопка, чтобы уже осенью будущего года он пошёл в работу. И осенью же будет открыта швейная фабрика, с современными швейными машинами, немецкими, а на этой фабрики из денима будут шить современную одежду. Такую, как на нас, только лучше, — мы все трое были одеты в джинсовые костюмы. Для наглядности, да. — И половина произведенного будет реализовываться в Узбекистане, пока не насытится рынок. По вполне доступным ценам.

— Это по каким по доступным? — опять выкрик с места.

— Это уже не ко мне, это в Госкомцен. Краем уха… — я делал паузу, затем в нужный момент, когда напряжение достигло пика, продолжил, — краем уха я слышал, что такой костюм, как у меня, будет стоить около сорока рублей. Плюс — минус пятерка, в зависимости от исполнения. Да, будет построен комбинат для выпуска качественной фурнитуры. Австрийцы построят, под ключ. Приходи, и работай.

И, не давая времени отдышаться, продолжил:

— Сами понимаете, экс-плу-а-ти-ро-вать (я нарочно произнес слово в разбивку, показывая, что дело это не простое) эту технику, а потом и производить собственные станки — дело непростое. Потребуются квалифицированные инженеры, конструкторы, модельеры. Чтобы выращивать длинноволокнистый хлопок, понадобятся агрономы, селекционеры, генетики. И так далее. Если станки, производственные линии государство для начала закупит, то инженеры, генетики, и прочий трудовой народ — это вы. Больше некому. Значит, что? Значит, нужно учиться, учиться и учиться. А вы уже неделю митингуете на отвлеченные темы, вместо того, чтобы учиться.

— А не будем митинговать — поедем убирать хлопок! — еще один выкрик с места.

— А мы — сахарную свёклу и картофель. У кого что растет, то и убираем. Зато при деньгах, они, деньги, всякому нужны. Особенно нашему брату, студенту.

— И много зарабатываете?

— В сельхозотрядах, — взяла слово Надежда, — заработки хорошие. И условия труда хорошие.

— Хорошие — это сколько? — не унимались с мест.

— Уравниловки нет. Зависит от квалификации. Трактористы, комбайнеры — могут за сезон и тысячу заработать, порой больше. Но это за три месяца. Неквалифицированный труд — сотни полторы, две — но за месяц.

— До таких денег нам как до Москвы, — продолжились неорганизованные реплики.

— Одна из целей нашего приезда — поделиться опытом организации сельхозотрядов. Чтобы труд был взаимовыгодным: студенты за хорошую работу хорошо и получают. Ничего невозможного в том нет.

Разговор перешел на дела обыкновенные — заработки, условия труда, джинсы, фасоны — что и требовалось показать. Бытие определяет сознание, и потому возможность задешево купить модную одежду для человека практичного куда важнее фамилии партийного функционера. В теории.

В зале тихое жужжание — народ обменивается мнением, а народа в актовом зале собралось немало. Зал на шестьсот мест, да ещё в проходах стоят.

А мы на сцене. Актив университета, пять человек, лучшие из лучших, плюс нас трое, плюс Нодирбек, молодой узбекский гроссмейстер, надежда республики. Сидим за сдвинутыми столами, покрытыми красным плюшем. Смотрим в зал. Микрофоны, бутылки минералки (увы, не боржом, а «славяновская»), стаканы, председательский колокольчик, всё торжественно и строго.

К секретарю первички подбежал курьер, передал записку.

— Рашидов! Сейчас будет выступать Рашидов, — сказал вожак университетского комсомола.

Быстро на тумбу водрузили телевизор. Актовый зал большой, телевизор в сравнении с ним крохотный, но слышно громко и чётко — аудиовыход подключили к трансляционной сети.

Заставка местного телевидения: «Выступление Председателя президиума Верховного Совета Узбекской ССР товарища Рашидова Шарафа Рашидовича». Играла спокойная музыка с восточным колоритом. Адажио из «Пустыни», мне ли не знать. Хороший признак? Может быть.

Четыре часа назад я встретился с Шарафом Рашидовичем.

— С вами, Шараф-ака, сейчас буду говорить не я, а Андрей Николаевич Стельбов, — предупредил я Рашидова.

И заговорил.

Грим, реквизит, прочие театральные уловки, всё это хорошо, всё это замечательно. Но великие артисты могли и могут сыграть любого героя безо всякого грима. Только что перед вами пятидесятилетний мужчина в пиджачной паре отечественного пошива, а мгновение спустя — это Гамлет, принц датский. Или Хлестаков. Или доктор Астров.

Я не артист, и уж точно не великий артист, но имитировать голоса умею. И Андрея Николаевича знаю неплохо, могу подражать и мимике, и движениям. Судя по реакции Рашидова, с делом я справился. Донёс до адресата послание Стельбова. Каков будет ответ Рашидова? Узнаем из выступления.

Музыка продолжала играть.

В Политбюро единства нет. Одни считают, что действовать нужно предельно жестко, чтобы другим было неповадно, чтобы на двадцать, тридцать, пятьдесят лет все помнили, что советская власть умеет быть твёрдой, и любые попытки противодействия центральной власти будут пресекаться самым суровым образом. Другие, и прежде всего Стельбов, уверены, что силовое решение «узбекской проблемы» явится началом конца.

Какого конца?

Такого.

Будет гораздо лучше, если пожар, вернее, искру, погасит сам Узбекистан, сам Рашидов. Чтобы загасить искру, не требуется пожарный поезд, и пожарная машина излишняя. Плюнуть и растереть, всего-то и делов. Тогда можно будет считать студенческие волнения как не имевшими места быть. Лёгкое недоразумение, трудности перевода. Пусть Рашидов сам разъяснит, что назначение Волкова — дело решенное, и никто не вправе считать иначе. Партия сказала — так тому и быть. А Рашидов сосредоточится на работе в Верховном Совете Узбекистана, развивает промышленность, сельское хозяйство и всё остальное.

Политбюро согласилось с предложением Стельбова. Но с неохотой. Завтра Андрей Николаевич должен прилететь в Ташкент на правительственной «Тушке». Но наряду с этим Среднеазиатский Военный округ приведен в состояние полной готовности, и Андрей Николаевич резонно опасался, что пока он будет в полёте, в Ташкент и прочие города введут войска. Поэтому и послал нас, без шума и помпы, на обычных самолетах. Старенький «Ли-2», работяга «Ан-12» — никому и в голову не придет, что такой большой человек пошлёт свою дочь на столь заурядном транспорте. Никому в голову вообще не должно было придти, что мы сюда прилетим отдельно. Как можно? Чижику следует к матчу готовиться, корона на кону, миллионы. Ольга должна лететь завтра, вместе с отцом. Так в полётном листе. Надежду же в расчет вообще не брали.

А мы тихонько, неприметно, не по дороге всё, а по тропиночке, добрались до Ташкента, увиделись с Рашидовым. Если бы нас всё-таки остановили, легенда такова: мы хотим обсудить постановку оперы «2026» в солнечном Узбекистане. Шараф-ака согласился написать текст на узбекском языке, да здравствует советское искусство, национальное по форме, и социалистическое по содержанию!

И да, мы и в самом деле намерены это сделать. Если Шараф Рашидович примет предложение Стельбова.

Но примет ли?

Минуты шли, музыка играла, диктор несколько раз объявляла выступление Рашидова. Понятно, люди должны проникнуться важностью момента. Отложить домашние дела, сесть перед телевизором.

Наконец, слово взял Шараф Рашидович.

Телевизор, минский «Горизонт», стоял к нам боком, лицо видно было не очень хорошо.

Но мы всё слышали.

Узбекистан за годы советской власти превратился в цветущую высокоразвитую республику. В братской семье народов Узбекистан обрёл счастье жить в самой справедливой стране мира. Нерушимый союз свободных республик дал нам крылья, и теперь наши самолеты летают по всему миру. Мы и впредь будем верны заветам Ильича, вместе с братскими республиками борясь за торжество идей коммунизма во всем мире. Великие задачи стоят перед нами, партия освещает нам путь, Советская власть дает богатырские силы, Узбекистан хорошеет с каждым днем, и так далее, и так далее, и так далее.

Присяга на верность произнесена. А о протестах, беспорядках, митингах — ни слова. А раз ничего не сказано — значит, ничего и не было.

Выступление Рашидова завершилось гимном Советского Союза. Но без слов видно, запись старая.

Мы — я и девочки — встали и запели. Вслед за нами стали вставать и остальные, через секунд десять стоял весь зал, но пели вяло. Слов не знали. Да и непривычно это.

Голосов нашей троицы на зал, конечно, не хватило бы, и акустика здесь не ахти, да и вообще… Но те, кто следил за трансляцией, подключили микрофоны президиума. До оперного зала далеко, но кто хотел услышать, услышали. И кто не хотел, тоже услышали. А кому нужно — записали на портативные магнитофоны, или, если таковых не было, записали в блокноты, и потом отразят в рапортах. Студенты в штатском, да. И преподаватели, конечно.

Закончился гимн, люди стали потихоньку садиться, но секретарь комсомола, парень наших лет, оказался смекалистым и расторопным:

— Считаю сегодняшний диспут законченным. Всем нам нужно обдумать глубокую историческую речь Шарафа Рашидовича Рашидова. А завтра, после занятий, обсудим ее. Сначала в группах, потом на факультетах.

Умно.

И люди стали расходиться, согласившись, что всё, что вольница кончилась, что завтра занятия.

И нам пора.

Но вдруг — ох, как не люблю я эти вдруг, — из окошка кинобудки, что на дальней от нас стене, вылетела бутылка. Упала на уже опустевший задний ряд, и вокруг полыхнуло.

Паника, пожар, горим, все кинулись к выходу, каждый хочет быть первым, но получалось плохо. Второй выход был заперт, обыкновенное дело.

Нет, не все кинулись. Трое пытались достать огнетушители, но их подвесили высоко, не достать. Видно, специально для лучшей сохранности. А у пожарного крана не было рукава. Тоже, видно, для сохранности убрали. «Подальше положишь — поближе возьмешь», русская народная мудрость работает и в Ташкенте.

Пора уходить. На языке девятки — эвакуироваться.

— Идёмте, — я прошел за занавес. Здесь, на сцене — свой выход. Тоже закрыт, но изнутри, на откидной крюк. Было заперто и на ключ, но я перед диспутом потребовал ключ от выхода и отпер дверь. А ключ оставил себе — до ухода. Во избежание.

Завхоз, русский, ворчал, что никогда и ничего плохого здесь на бывало, что за все его время работы я первый такой трус, эх, вы, москвичи, но ключ-таки дал. Не дал — мы бы ушли. И от дедушки, и от бабушки.

Мы и сейчас уйдем

Дым уже добрался и до сцены.

— Быстро-быстро-быстро, — позвал я.

И девочки послушались. А за ними пошли и местные активисты.

Откинул крюк. Ключ не понадобился, дверь открылась.

— Выходим.

И мы вышли, а за нами — и комсомольский актив.

Я бегом-бегом назад, на сцену, и позвал как мог громче:

— На сцене второй выход открыт, все сюда.

Дым есть, но пока терпимо. То есть на сцене терпимо, а в зале-то, пожалуй, терпеть не хочется.

Я звал и звал, какой ни есть, а ориентир. И когда на сцену полезли десятки студентов, я отступил к двери, а потом и выскочил в коридор. Чтобы не загораживать проход. Затопчут ведь.

Спустились в вестибюль. Люди бегали, суетились.

— Пожарных вызвали? Вызывайте, пожарную, скорую, милицию, — сказал я комсомольскому активу, но они и сами знали, что делать. Доложить ректору, вот что. А пожарные уже подъезжали, сирены автомобилей и проблесковые маячки внушали уверенность: помощь рядом.

— Давайте вернёмся, — предложил Нодирбек.

— В актовый зал? — удивилась Надежда.

— Нет, на дачу. Незачем нам здесь оставаться.

Что ж, Нодирбек здешний, Ташкент — его город, и он, можно сказать, доверенное лицо Шарафа Рашидовича. Ему виднее. Да и в самом деле, без нас пусть разбираются.

Мы сели в «Волгу» с оленем на капоте, и Нодирбек повёз нас по вечернему Ташкенту.

Второй раз мы в столице Узбекистана. Хочется, конечно, радости и веселья, да и поесть вкусно не мешало бы, но какое уж веселье, когда только-только избежали смерти в огне. Или в дыму.

— Что же это загорелось? Короткое замыкание, или что-то еще? — спросил Нодирбек, как бы себя, но и всех нас.

— Кто ж его знает, — ответил я, сжав руки Лисы и Пантеры — мы втроем уселись позади, за шторками. Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой. — Разберутся. Пожарные, они люди дотошные. У них этих пожаров, поди, много, опыт огромный.

— Конечно, разберутся, — сказал Нодирбек, как мне показалось, с облегчением. Одно дело — что-то загорелось из-за неисправной электрики, а другое — умышленный поджог. — Шараф-ака им хвосты накрутит.

— Кому им? — невинно поинтересовалась Ольга.

— Всем. И ректору, чтобы строже следил за подчиненными, и проректору по хозчасти, ну, и всем причастным.

— Это правильно, — согласилась Надежда. — Порядок нужен. Без порядка народ меры не знает, балует, порядок — всему голова.

— Вот-вот. Там, где порядок, там и сон сладок, — подтвердила Ольга.

— Вы устали?

— Есть такое, — сказали мы трое хором.

Нодирбек прибавил скорости. Иметь резиденцию за городом хорошо, но всё же утомительно. Сколько времени уходит на дорогу… А сколько времени уходит на дорогу у жителя Москвы? Парижа? Нью-Йорка? К тому же все больше и больше людей предпочитают жить в пригороде. Хорошо хоть, что в нашей стране автомобилей мало. С другой стороны, дорог тоже мало, и потому по числу аварий мы не уступаем той же Америке. А то и превосходим! Но на этой дороге, дороге, ведущей к Дому Дехканина, кто попало не ездит.

Впереди — милицейские «Жигули», и два милиционера. Я невольно напрягся. Что они тут делают?

Нодирбек замедлил ход.

— Это наши, — сказал он, успокаивая.

Милиционеры же, узнав машину, только отдали честь.

Наши, это хорошо. Но если есть наши, есть, наверное, и чужие.