Баллада о краденой памяти

50. Френдхауз-5

— Тысяча чертей, где же завтрак!!! — заорал разочарованный Дэвид Эдвин Ли, сидя уже целых полминуты за девственным обеденным столом, — Дарья, это подрыв устоев! Ты хочешь уморить меня голодом? Это заговор!

— Сейчас, батюшка, сейчас, — прокашлялась кухонная душа, — Опять невесть чего творится. Наши-то басурману войну объявили, так все ни свет ни заря поехали. До обеда, сказывали, никак невозможно вернуться, даже на второй завтрак. Жестоко, видать, воюют. Так накрывать?

Ободряюще загремели кастрюли, и Дэвид сменил гнев на милость.

— Накрывай, да поживее. У меня уже живот к позвоночнику стал присыхать. У-у, как под ложечкой сосет!

На столе появилась скатерть, вышитая оранжевыми петухами по синей парче, на скатерти нарисовалась хлебница в виде серебряного лукошка, распространяя дразнящий кислый аромат свежеиспеченного ржаного хлеба, большая тарелка севрюжьей ухи, стопка блинов на одном блюде и икра к ним на двух других: красная и черная. Дэвид Эдвин Ли зачерпнул большой деревянной ложкой сначала красной, затем черной и распределил их по верхнему блину. Свернув затем блин трубочкой, он недоуменно огляделся. Перед ним возникла объемистая рюмка водки, Дэв удовлетворенно кивнул, любовно оглядел стол, крякнул, выцедил водку и замахал рукой возле сложенного буквой «О» рта.

— Ух, хорошо! — сдавленным голосом похвалил он все вместе и закусил блином.

— На здоровье, государь мой, на здоровье, батюшка, — ответила Дарья, гремя на кухне посудой.

— Так ты говоришь, война? — поинтересовался он, приступая к ухе и поглядывая в сторону вновь полной рюмки, — Куда поехали — близко или далеко?

— Далеко, на Ахаю какую-то. Небось, там все как есть нерусские.

— Дикое, видать, место, — подвел итог Дэвид, решительно беря ложку намазывать новый блин и многозначительно подмигивая рюмке.

Только железная сила воли удерживала гениального изобретателя от того, чтобы нализаться до чертиков и, прихватив балалайку работы известного мастера Страдивари, пойти по бабам. Причина скверного настроения Дэвида была двояка: с одной стороны, вчера во время балета Посол Соединенных Штатов Америки передал ему письмо от родителей, в котором они требовали вернуться домой, в особнячок на Мэйнстрит города Парижа, что в штате Иллинойс. С другой же стороны, он соскучился по нормальному Френдхаузу, с Эн Ди, по которому скачет его дрессированная девочка Мартышка Ло-Рарараа.

Конечно, в доме никогда не становилось совсем тихо, — кашлял и бормотал что-то конюшенный чертознай Тритон Панкратыч, негромко препираясь на иврите шелестели в библиотеке литературой Роза Моисеевна и Соломон Абрамыч, библиотекарские души, разбирая свежие поступления, да и Дарья почти подать рукой готовила ему второе и заодно разговаривала. Сейчас она излагала свою точку зрения на войну.

— …Раньше — то, государь мой, небось и не думали, что такие войны могут быть: поели, повоевали до обеда, пообедали, передохнули с полчаса и снова воевать до ужина. Немец-то и то так не воюет, чтобы кушать да спать дома. Слава Богу, до смерти не убивают, а коль даже и убьют, то ненадолго. Не то, что в империалистическую либо в отечественную, сколь тогда перемерло!

— Это сколько ж тебе было-то тогда, в августе четырнадцатого? — спросил Дэв, приканчивая уху.

— Шестнадцатый исполнился, а через три денька мобилизацию объявили. Моего Васю и забрали против немца. Только три дня мы и жили — то. А Васю убили через год, он у генерала Брусилова служил. Уж я плакала тогда, плакала… А все не верила. Думала — может, обознались, может где живой он. Ждала все, с места не решалась уехать. Уехала уж когда в отечественную снова немец пошел — больно страшно было. После того по селам совсем мало мужика оказалось, так и прожила я свой век незамужней вдовой.

— Да. Повидала ты всякого, — кивнул Дэвид, наблюдая, как тает в воздухе пустая тарелка и на ее месте возникает залепленный блином глиняный горшочек, горячий, только из специального отделения печи, где он томился со вчерашнего вечера. Через дырочки блина ноздри Дэвида защекотал сложный аромат грибов, мяса, сыра, соусов и вина. Он тихо вздохнул и причмокнул.

Сейчас его можно было брать голыми руками. Если, конечно, не мешать наслаждаться сложным деликатесом.

— Ну, Дарья, ну ублажила! — сказал разомлевший от одного аромата Дэвид, — Ну, спасла! Не жалею, что ты у нас кухаришь. А ты-то как, не клянешь меня, что помереть не дал?

Дарья замолчала. Дэвид успел с расстановкой, постанывая в гастрономическом экстазе, наполовину опорожнить горшочек, когда снова раздался ее голос:

— Нет. Не жалею. С какой стороны не посмотрю — лучше получилось. Тело мое под конец ни на что не годилось, болело только, с ним мороки было-о… И ноги отнялись. Да не это даже плохо. Семьи у меня не случилось, так и жила одна. Конечно, в доме престарелых уход, и кормили, да все не то. Страшно там. То один помрет, то другой, всего и разговоров — кто поступил, кто помер. У меня две подруги там были. Молодые. Одной только шестьдесят исполнилось, другая чуть старше. Обе померли, а я все живу да живу. После уж и не заводила. А там болячки по всему телу пошли, как ни повернут меня — все больно. Чирьи. Только вскроют, вычистят, они опять. Да что это я такое к еде?!

Дэвид согласно кивнул, опрокинул очередную рюмку и продолжал есть. Он вспомнил этот подмосковный дом, пропахший старостью, болезнями и тоскливой ненужностью. Он забрел туда совершенно случайно, бесцельно бродя по полям после очередного письма из Америки и натолкнувшись на непонятное заведение. Его тогда поразила висящая над домом аура глухой обиды, боли и страха. Он вызвал дождь, чтобы был хоть какой-то повод попроситься вовнутрь. Его встретили усталые от суточного дежурства, некрасивые медсестры и несколько стариков, поглядывающих на него с непонятным ожиданием. Все разъяснилось, когда он попросил разрешения закурить. Старики заволновались, а медсестра объяснила:

«Они второй уж день без курева маются. Видите — стоят, караулят, может приедет кто с табаком. Так вы идите на крыльцо, под навес. Или их угостите, что ли…»

Дэвид достал из кармана пачку «Лаки Страйк», неловко протянул ближайшему — невысокому, лысоватому, в поношенном костюме с орденскими планками:

«Угощайся, батя! У меня курева хватает».

Достал из карманов еще несколько пачек и раздал тем, кто оказался поближе. Они молча закурили, поглядывая на модно одетого длинноногого парня. Потом тот, что с орденскими планками, поинтересовался:

«Проведать кого приехали?»

«Отчего вы так думаете?» — вопросом на вопрос ответил Дэв. Старик смутился.

«Да так… Вид у вас, извините, виноватый какой-то».

«Да нет. Случайно сюда зашел. Гулял — и дождь…» — сказал Дэв и сам почувствовал, как это ненатурально прозвучало.

«А что, сюда нельзя зайти?»

Старик усмехнулся:

«Отчего бы нельзя? Да только сюда больше по делу приезжают. Завещание подписать».

Они снова молча курили. Потом к Дэвиду подошел, видно медсестры вызвали, мужчина лет тридцати, в белом халате, небрежно наброшенном на серый костюм. Представился:

«Доктор Лозовой. Вы по какому-то делу?»

«Да вот гулял по полям — и дождь. Вот и зашел переждать непогоду. Меня зовут Дэвид Эдвин Ли, и Вообще-то я работник посольства США в Москве» — запоздало представился Дэв. Стальные очки Лозового сверкнули недоверием. Дэв усмехнулся.

«Что, слишком правильно для иностранца говорю? Этот язык для меня почти родной. Я трехъязычный, так что не удивляйтесь. Может, стоит показать документы, чтобы убедить вас?»

Лозовой поморщился:

«Что у нас, секретный объект, что ли? Так что вы желаете?»

«Если можно, я хотел бы все посмотреть. Моя профессия состоит в том, чтобы хорошо знать повседневную жизнь русских и при необходимости консультировать посла, а в таком заведении я впервые».

В комнату, где лежала Дарья, пустили неохотно. В казенном, пахнущем хлоркой халате, Дэвид присел на табурет у такой же казенной железной койки. Неправдоподобно высохшее тело старухи почти не продавливало пружины. Укрытая по подбородок одеялом, Дарья покосилась на неожиданного гостя, принесшего с собой множество разных незнакомых запахов.

Они долго разговаривали. Потом дождь закончился, Дэвид ушел, а Дарья тихо умерла ночью, как обнаружила делающая утренний обход медсестра.

Завещания Дарья не оставила, да и добра за свои долгие годы она как-то не нажила. Однако на следующий день снова появился Дэвид, и началось то, о чем еще долго ходили самые разные слухи: он приехал на роскошной машине, да не один. Из лимузина вылезли самый настоящий батюшка и три монахини, и после недолгого разговора с директором дома престарелых занялись всем необходимым.

Вторая машина доставила так называемый «ритуальный реквизит».

Не быстро, не медленно, а в самый раз тело Дарьи обмыли, обрядили, отпели. Затем, погрузив гроб во вторую машину — черный микроавтобус дорогого ритуального агентства, отбыли в направлении Москвы, но дело этим не кончилось — через малое время с подъехавшего грузовика здоровые экспедиторы сгрузили несколько ящиков хорошего крымского кагора и много продуктов, чтобы, как просил Дэвид, «Помянули бабульку по вашим обычаям».

Долго потом говорили разное. Договорились даже до того, что Дарья была никакая не Дарья, а будто была она одной из Романовых, что выжила после тобольского расстрела и всю жизнь скрывала свое происхождение.

Тело Дарьи кремировали, пепел развеяли по ветру, как она и просила: «На что оно теперь мне, тело-то? Надо будет, так ты, батюшка, небось, смастеришь мне уж получше прежнего».

Гений Дэв совершил той ночью очередное чудо — он вынул разум Дарьи из умирающего тела, превратив ее в сгусток энергии, невидимый, но наделенный всеми органами чувств, речью и способный заниматься своим любимым делом — стряпать и кухарить. Теперь у нее ничего не болело, отсутствие тела нисколько не мешало ей. И самое главное — Дарья в первый же вечер, когда Дэвид представил ее обитателям Френдхауза, почувствовала себя нужной этим странным людям. И еще — во Френдхаузе были дети. Балуя их, Дарья окончательно ощутила себя счастливой. Она словно бы вернулась в тот дом, которого у нее никогда не было. К тому времени, когда пропал Эн Ди, она жила во Френдхаузе второй год.

Она очень быстро привыкла к этому странному дому, к необычным свойствам его обитателей, к экзотическим яствам инопланетных кухонь. Иногда ясными лунными ночами она покидала дом и летала едва заметным облачком над полями — это ей очень понравилось.

А еще Дарья любила петь. Она, как выяснилось, знала великое множество старинных песен, забытых за ненадобностью торопливыми людьми. И когда Дэвид перенастроил ее старческий голос на юный, звонкий и мелодичный, Дарья запела.

Пела она, не очень интересуясь, слышат ее или нет. Она занималась стряпней, часто при этом выводя новым своим голосом мелодию незнакомой песни.

Она пела и сейчас, негромко, очень красиво, древнюю поморскую песню о двух братьях, замерзающих после кораблекрушения на ледяном острове в суровом северном море.

Дэвид молча поклонился в сторону кухни и тихонько ушел в курительный салон под затихающие звуки варварского, прекрасного напева. Дурное настроение отступило, он молча улыбался. Потом вспомнил о Мартышке Ло и улыбаться перестал. Повторил услышанные слова песни:

— «А последний мой поклон — милым детушкам. Не кляните вы меня — вам сиротство горькое…»

Вздохнул:

— Да уж… Не лучшее наследство. Ну да авось до такого не дойдет…

Двустворчатые высокие двери курительного салона предупредительно и бесшумно распахнулись перед ним, и его любимое кресло переместилось к камину так, как он любил — чтобы от подошв вытянутых ног до каминной решетки было ровно тринадцать сантиметров. Дэвид кивком поблагодарил вещи за заботу, движением брови разрешил стене превратиться в огромный экран — объемное окно во вселенную.

Панорама несущихся с сумасшедшей скоростью звезд сменилась видом горящих вражеских баз с высоты птичьего полета. Замелькали изображения проваливающихся в никуда звезд, взрывающихся планет и плавящихся крейсеров. Попутно приятный баритон сыпал стратегической информацией о сражениях, занимающих уже огромный объем космоса. Выдержав паузу по окончании сводки, Дэвид поинтересовался:

— Так, э-э, что там говорят наши аналитики? Насколько высока вероятность, что в текущие сутки они будут заняты своими синяками?

— Бразелонский аналитический центр оперирует вероятностью в девять девяток. Гдемские аналитики осторожнее, они дают всего пять девяток. Новое оружие надежно изолировало автономные сутки от нанесения ударов как априори, так и апостериори. Таким образом, можно смело гарантировать успех операции, поскольку в настоящем майанцы разбиты наголову, — согласился баритон. Дэвид резко встал, встряхнулся:

— Я так и думал. Значит, пришла пора заняться той хреновиной, что разделала под орех Третий флот Майи.

Он исчез из курительной с легким щелчком. Спустя некоторое время в пустом салоне раздался его голос:

— Да, чуть не забыл. Выключи блокадные установки, а то расписание транспортных линий в Метагалактике уже сутки как летит к дьяволу. Не расплатимся за неустойки, если нас найдут и докажут нашу вину. И еще. Всю корреспонденцию на мое имя пересылай до востребования в этот мир Ахайя на Банк Империал.

— Принято к исполнению. — согласился баритон, и Френдхауз окончательно погрузился в дрему.