Баллада о краденой памяти

2. Френдхауз

— Чудесная пора, — сказал невысокого роста длинноногий парень через пятиметровое ледяное зеркало замерзшей речки другому, рослому, лениво подергивающему маленькую зимнюю удочку, сидя на алюминиевом по виду контейнере.

Странная одежда, слишком тощая для тридцатиградусного крещенского мороза, абсолютно не беспокоила их. Только внимательно приглядевшись, можно было увидеть чуть искрящиеся пузыри, охватывающие почти по-домашнему одетых рыбаков, одних на подметенном недавней поземкой речном льде.

Одеяния составляли смесь веков и народов — долговязый и рыжий юноша носил джинсы, застиранные почти до естественного цвета их материала, странные, словно приклеенные к ногам короткие сапожки из дырчатой очень тонкой и мягкой кожи и черный, видавший виды халат, с шитыми когда-то золотом, но уже сильно испорченными долгой ноской и небрежным обращением изображениями китайских драконов. На вид ему можно было дать лет восемнадцать — девятнадцать, но жесткие складки у рта и твердый взгляд намекали на перенесенные испытания. Или на куда больший возраст. Он неторопливо положил свою удочку возле лунки, распахнул халат, из-под которого показался такой же черный заношенный свитер с остатками выпуклого изображения парусника, пошарил в нагрудном кармане:

— Пятый день ни одной шелудивой рыбешки. Слышь, Дэви, что дома будем врать? Или опять подсунем свежемороженую из гастронома?

Они расхохотались, вспоминая проделку. Тощий, на взгляд выглядящий примерно на год моложе Дэви пробормотал:

— Дважды не пролезет. Ты же знаешь мою вторую жену.

Добавил, глядя на достающего бело-зеленую коробочку приятеля:

— Опять Salem? Я ж тебе сто раз говорил, что это бабские сигареты!

Вытащил из воздуха длинную черную сигару, откусил кончик, выплюнул, проследил как он долетел до пузыря силового поля и исчез в неяркой вспышке:

— Кури мампасайские, вот где и вкус, и цвет, и запах. Да и кайф.

— Весь дом ими провонял, — не остался в долгу приятель, — спасу от тебя нет вовсе никакого. Все стены прокоптил. Послушай, а может это корабельные приколы? Взяли и перекинули на время нашего увлечения зимним ловом всю рыбу в соседнюю речку?

— С них станется. Но навряд ли. Они скорее бы наоборот какое-нибудь чудище тут поселили. Крокодила, например, — Дэви задумчиво погонял в лунке пальцем волну, поднял поблескивающие контактными линзами глаза на приятеля:

— Тоска.

— Тоска, и не только у меня. Эн Ди, ты ведь то же самое ощущаешь!

Рыжая голова медленно кивнула:

— Раньше мы не имели свободы — и жили. Мы не знали, сколько нам осталось жить еще, и каждый наш день был полон добром и злом. Мы гонялись за ней, и что теперь? Наша свобода оказалась еще одной ненужной безделушкой. Мы получили ее, и что с ней делать? Повесить на гвоздик среди бразелонских дипломов? И ведь так же у всех наших.

Дэви кашлянул:

— Я же говорил тебе давным-давно, что независимость — только инструмент, но никак не цель. Надо выбрать цель. Иначе…

— Знаю, — Эн Ди снова положил удочку на край лунки, поднялся, выпрямив все свои два метра тридцать пять сантиметров, — Надоело, пошли к женам! Или в курительный салон. А вообще мне кажется, нам надо связаться с бандой Дэля.

— С Видящим Суть Вещей? — с сомнением пробормотал Дэви, — Но если ему есть, что сказать, он появляется сам. Притом, ты же знаешь, каковы его советы. Уж лучше тогда слетать к твоему дракону. Тот всегда по делу хоть что-нибудь да скажет. Хотя тоже любит загадки загадывать. Вот только…

— Что?

Дэви смешался, опустил глаза:

— Да так. Я только хотел сказать, что цель есть, но ты не хочешь думать о ней. Наверно, это слишком больно?

Эн Ди оглядел приятеля, будто увидел впервые, протянул:

— Вон ты куда?

Помолчал, докуривая сигарету. Медленно произнес:

— Вернуть, значит, себе похищенного сына. Ни больше и ни меньше? Но это, хотя и мучает меня постоянно, кому знать, как не тебе, что это нам не по зубам! Мы не в силах вернуть Тари, и довольно.

— Пока, — вставил Дэви, — Пока не в силах.

— Довольно! — почти закричал Эн Ди, — Прекрати, слышишь?

— Слышу. Катти, нас домой, — грустно сказал Дэви, — Нам в курилку.

Оставив рыбацкие принадлежности на льду речки, они шагнули на два с лишним километра от нее. Сразу в теплое, обитое темно-коричневой тисненой кожей помещение курительной комнаты, где перед двумя мягкими, уютными креслами, как и всегда, мерцало в камине пляшущее по березовым чурбачкам пламя. В двери поскреблись. Дэви хмыкнул:

— По тебе стосковалась твоя обезьянка. Пустить?

— Сам ты обезьянка! — заявила с порога невысокая девочка со странным разрезом глаз, независимо прикрыв локтем створку двери, — Я Мартышка! Эн Ди, он снова обзывается!

— Привет, — отреагировал наконец Эн Ди, — Мне тоскливо, дитя.

— Значит, можно сидеть на твоих коленях, — сделала практический вывод девочка и немедленно претворила его в жизнь, приникнув щекой к выпуклому торсу, жалобно попросила, — Растолстей, пожалуйста, а то ты такой жесткий, что долго не просидишь! Ну хоть немного!

Эн Ди окончательно вышел из задумчивости и потрепал огненно-рыжие косматые волосы девочки. Она блаженно прикрыла глаза:

— Твои руки самые нежные на свете, они ужасно ласковые.

Упрекнула:

— Ведь я твоя самая любимая игрушка, так? А тогда почему я так редко вижу тебя после последней экспедиции? Может быть, ты уже не любишь меня?

Дэви хмыкнул:

— Ну разве можно тебя не любить?

Свободного покроя комбинезон девочки, бурый с размытыми зелеными полосами вначале, на глазах потемнел и скоро стал черным как халат Эн Ди. Особая ткань комбинезона словно впитывала цвет ближайшего предмета. Девочка промурлыкала:

— Почему ты не скажешь о том, как я пахну? Тебе нравится мой запах?

Эн Ди молча кивнул, покачивая ее на коленях. Дэви хмыкнул:

— Ну конечно нравится, еще бы! Он и сам насквозь пропах конюшней. Хотя…

— Это «Антарктида», — сообщила Мартышка:

— Я воровка. Я пробралась в комнату Эн Ди и надушилась его одеколоном. Может быть, он будет любить меня еще больше. Ведь теперь я пахну его любимым одеколоном!

— Кажется, ты вылила на себя немало, — улыбнулся он, — Я люблю тебя, Ло.

Но отсутствующий взгляд сообщил Дэвиду о глубоких и невеселых размышлениях. Что не творила эта девочка, как не хохотал Дэвид над ее шуточками, глаза вежливо улыбающегося Эн Ди остались печальными. В конце концов Мартышка Л о устала и снова прикрыла глазищи, прижимаясь щекой к потертому черному халату. Вздохнула:

— Ни-ку-да я тебя одного больше не пущу. Разве можно тебя оставлять без присмотра?

В этот момент что-то произошло. Словно черная тень закрыла их уютный небольшой двухэтажный домик, и у каждого сжалось сердце от мрачного, холодного предчувствия беды. Но это продлилось какой-то миг, тень тут же исчезла.

Мартышка встряхнула головой:

— Так куда вы собираетесь, Звездные капитаны? Я же вижу ваши особенные лица?

Дэви рассмеялся:

— Пока что еще никуда. Мы еще не устали отдыхать.

— А тоска еще не стала черной, — добавил Эн Ди без тени улыбки.

Двери распахнулись. На пороге стояла невысокая женщина — инопланетянка с округлым добрым лицом, в сарафане, на мягкие плечи ее ниспадали пряди металлически блестящих тонких длинных волос:

— Дэви, ты еще не голоден? Уже время завтракать, а тебя все нет и нет…

Дэвид принял озабоченный вид, сунул недокуренную сигару в карман мягкого клетчатого пиджака:

— А в самом деле, я-то думал: чего так нехорошо на душе? А оказывается, что просто сосет под ложечкой! Идемте есть!

Эн Ди слегка улыбнулся:

— С твоего позволения я посижу здесь. Пришли мне чашечку ротандийского и парочку пунтейских пирожков с орехами.

Мартышка на мгновение вышла из нирваны:

— Мне — это, любимое лакомство госпожи адмиральши, ну как же его, трудное такое слово!

— Эскимо-пай, — подсказал Эн Ди. Мартышка согласно кивнула и снова ушла в себя, прижавшись к нему щекой.

С легким шорохом в районе кресла возник и завис в воздухе небольшой черного лака поднос, украшенный миниатюрой, аллегорически изображающей двенадцать сторон света. На нём дымилось кофе с погибшей в незапамятные времена планеты Ротанда и пирожки с еще не народившейся планеты Пунтейя. В специальном серебряном контейнере-морозильнике, из-под крышки которого вился дымок углекислоты, расположились несколько порций любимого лакомства многих здешних обитателей: эскимо с орехами и фруктами, политое шоколадом. Мартышка оторвалась от халата своего повелителя, запустила руку в контейнер, вытащила эскимо и прихватив заодно хрупкую, просвечивающую кофейную чашечку, приступила к завтраку.