Баллада о краденой памяти

28. Тракт-4

Дневное светило уже упало за горизонт, когда усталые путники остановились напротив зеленого фонаря постоялого двора. Коренастый горщик проворчал:

— Пожрать не мешает. Сколько еще придется трясти кишки по этой похабной дороге, так уж хоть не пустыми.

Полный коротышка согласно кивнул, а юноша студенческого вида возбужденно воскликнул:

— А какие тут я едал охотничьи колбаски, господа! Прямо с огня, шкворчащие, из дичи! А уж какое тут вино…

— Так не стой как пень, — сварливо прервал излияния толстяк, — Займись.

На шум и разговор в дверях заведения появился хозяин — крепкого сложения человек с красным от кухонного жара и вина жуликоватым лицом. Он с наработанной годами работы сноровкой на глаз определил состоятельность добротно экипированной троицы, на слух — полноту кошелей и засветился гостеприимной улыбкой:

— Прошу, господа! Погоды ныне промозглые, так что жаркий очаг, лучшие вина и обильные изысканные яства вы найдете здесь!

Понизив голос, добавил:

— А коли угодно, то и другие услуги.

Снова закричал:

— Эй, конюх! Займись-ка усталыми лошадками господ, да на совесть!

Троица со сказочной быстротой оказалась за ломящимся от еды столом перед жарким пламенем очага. Одинаково вытянув к огню ноги, они с одинаково сладострастным видом наполнили кружки горячим вином. Толстяк добродушно проворчал:

— Да, иметь бы всегда больше денег, чем нужно тратить.

Рудознай проворчал сквозь набитый рот, что это пошло и банально. Студент же, совершив несколько огромных голодных глотков из своей кружки, видно, совсем осовел от тепла и вина и отсутствующе вытаращился в огонь, медленно жуя невесть что, рассеянным жестом взятое с ближайшей тарелки. При этом брови юноши сдвинулись, образовав несколько вертикальных складок в переносье, словно он напряженно прислушивался к чему-то в гуле шагов, негромких разговоров и звяканье посуды. Пробегающий мимо стола трактирщик кивнул на юношу:

— Влюблен?

— Постоянно, — рассмеялся рудознай, — Ничего. Женится — и как рукой снимет.

— Это точно, — хрюкнул трактирщик и убежал на чей-то зов.

Рудознай и толстяк успели произвести подробный смотр всем тарелкам и прочим емкостям, присутствующим на столе, когда юноша вернулся к делам низменным — жадно накинулся на остывающую снедь, не забывая и про успевшее остыть вино в кружке. Время от времени он тревожно косился на спутников, но больше осторожно, но внимательно окидывал молниеносными цепкими взглядами полумрак трактира. Толстяк заметил это, негромко спросил:

— Что, неважные новости? Не стоит так волноваться. Когда у нас они были хорошими?

— Нужно немедленно уходить? — спросил горщик. Юноша умоляюще указал на набитый рот. Толстяк перевел:

— По крайней мере, успеем нормально поесть. Утолив голод и запив съеденное надлежащим количеством крепкого, терпкого южного вина, юноша выждал момент, когда у их стола никто не крутился и сообщил:

— Придется ехать всю ночь. Нас догоняют. Идут медленно, но уверенно и без остановок. К утру будут здесь. И это еще не все. Худшее расскажу позже. По дороге. Здесь полно шпионов, говорите осторожно. Уезжать отсюда надо в разных направлениях, чтобы не дать следа. Договоримся о месте встречи открыто, но будто через месяц. Пока все.

Горщик мрачно кивнул, проворчал толстяку:

— Уезжаю последним. Дождетесь. Толстяк беззаботно фыркнул, словно рудознай хорошо пошутил:

— Ага. Я — второй. Юноша выразительно посмотрел на сидящего неподалеку слегка пьяного местного сказителя, время от времени исполняющего недлинную балладу:

— Позже меня на три песни.

В узкое окно трактира показался узкий серп, посеребрив пейзаж. Юноша расплатился, купил с собой большую бутылку вина, краюху хлеба и шумно распрощался со спутниками.

Глядя на студента, уходящего в сопровождении хмурого, заспанного конюха, трактирщик вздохнул:

— Эх, молодость!

Горщик с толстяком посидели еще. Затем основательно набравшийся толстяк накупил еды и вина, с помощью конюха кое-как залез в седло и потрусил по дороге, распевая развеселую, но совершенно неприличную песню о жене витязя, ушедшего на войну. Пел он, как всякий лишенный слуха, громко, с огромным воодушевлением, срываясь то на визг, то на рев, отбивая такт по седлу. Когда его вопли затихли вдали, вернувшийся трактирщик спросил у рудозная:

— Что это ваши друзья не переночевав, на ночь глядя поехали?

Горщик, выпив огромное количество вина, все же говорил как трезвый. Он чуть покачнулся и медленно, рассудительно заметил:

— Да какие могут быть друзья? Дорожные попутчики, а не друзья. Хороши были бы друзья — я да законник, да еще этот шальной мальчишка. Садись, хозяин. Уважь — выпей со мной. Твои клиенты вон уж кто домой уполз, а кто и под столами прикорнул. Мои собутыльники тоже ушли: студент рванул завернуть очередную юбку; а законник мчится облапошить кого-то по завещанию недавно умершего дядюшки. Посиди со мной. Это ж у меня последняя остановка перед моим забоем. Там, спору нет, уютно, да собутыльника нет. И, к примеру, стряпать тоже самому надо.

…Когда зеленый фонарь с вершины очередного бугра превратился в одну из ярких звезд, значительно снизивший громкость толстяк совсем перестал напевать. Он больше не производил впечатления пьяного.

Ловким, естественным жестом он неслышно извлек длинное, холодно сверкнувшее лезвие клинка военного образца. Положил его на колени. Впереди, скрытый резкой тенью от серебряного лунного света, под высокими деревьями рощи кто-то стоял. Только демонское зрение, способное различать оттенки температуры, позволило ему увидеть несколько светлых силуэтов на фоне более холодного, а потому и темного провала лунной тени.

От скопления людей отделился силуэт всадника, неспешно двинулся навстречу замершему демону. Окликнул вблизи:

— Это я, Рик. Тут свои люди. Придорожники. Я поговорил с ними, и они не станут препятствовать нашему проезду на юг. Многих знаю по Братству.

— Это хорошо, — проворчал толстяк, отправил клинок на место и спешился, — А то столько народу у вас туда-сюда носится, что ночью, посреди Тракта невозможно уж и спокойно помочиться.

Юноша фыркнул:

— Пока мы пили да ели, им уже нарассказывали про полные кошельки некоего нотариуса. Ну и, соответственно, гм…

— «Запрягай мне, господи, коней беспредела. Я хотел бы пешком, да видно мне не успеть». — непонятно промурлыкал демон. Пожаловался:

— Я сейчас похож на мешок книг, разодранных на клочки и старательно перемешанных.

В ответ забулькала студенческая фляга, оценивающее цоканье и наконец, недовольное ворчание:

— Вино-то как разбавлено!

Демон фыркнул:

— Время, оно немилосердно ко всему, кроме вин, потому что они как бы нескончаемы в своих бочках. И прежде всего благодаря воде.

— Вот будем возвращаться, я ему попомню, — угрюмо бросил вор, — Интересно: он всем так разбавляет, только подгулявшим, только незнакомцам или же нам одним?

— Ты выбрал неподходящее время для такого вопроса, — заметил демон, — Сейчас трудно отыскать кого-либо, покупавшего вино на вынос в этом трактире, кроме нас самих. Кстати, сейчас и мне хочется тебя кое о чем спросить, Ведь ты послан от княжества, да? Но это не вопрос. Я тут кое до чего додумался, так что прошу ответить честно. Обещаешь?

Юноша нервно глянул на силуэт демона и поежился:

— Я ж тебе говорил. Смотря насчет чего. Но ты спрашивай.

Демон хмыкнул и сказал неприятным голосом:

— Ведь у Халрика был контракт на меня. Почему он меня не убил? Ведь это было так просто — чик и все.

Конь вора переступил с ноги на ногу, после недолгой паузы юноша проворчал:

— А ты стал другим. Жестоким.

— А ты не ответил на вопрос. Я бы хотел сначала ответ, а потом обсудим мои перемены.

— Хмм… Ты считаешь, что он мог так просто убить безоружного калеку? И запятнать себя, витязя, на всю жизнь? Или это сделали бы его дружинники? Тоже позор.

— Так нанял бы кого-нибудь. Что, его людям было трудно связаться с членами Гильдии Убийц? Какой прок ему тратить деньги, спасая меня, когда это уже стало, верно, раз в сто дороже?

Юноша пожал плечами:

— О великие боги, откуда я знаю! Если ты думаешь, что кто-то объясняет мне, зачем я должен сделать то да это самое, то ты слишком высокого мнения обо мне. Я уже говорил тебе не раз, что я всего лишь наемник, не больше. И вообще, мы что, так и будем торчать здесь? До уговоренного места лучше доехать, а то Архиерей опять рахбухтится.

Они подъехали к большому валуну на другом краю рощицы. Отсюда до трактира приходилось около часа неспешной верховой езды. Юноша спешился, прошуршал в невысоком кустарнике, собирая дрова, протопал к камню и стал что-то там делать. Демон не спешил слезать с теплого крупа животного. В лицо били резкие порывы холодного ветра, несущего промозглую сырость с вершин заснеженных гор. Между тем Рик достал огниво, высек огонь, и, помотав в воздухе трутом, сунул трепещущий огонек куда-то в недра валуна.

— Зря ты все это затеял, — неодобрительно проворчал демон, — Ночью огонь знаешь за сколько виден?

— Да никто ничего не увидит, — беззаботно сказал вор, — Это ж Камень Путников. В нем неведомо когда и кем высечена печь с дымоходом, мне Архиерей рассказал. Натопишь — так только к утру остывает. Здесь и сиденья есть.

Внутри камня стрельнуло полено, послышалось гудение разгорающегося огня. Юноша топтался у валуна, демон же скептически поинтересовался:

— Зачем бы его здесь ставить, когда трактир под боком?

— Он очень старый. Видать, выдолбили его еще когда трактиром здесь и не пахло, — Рик помолчал, слушая гудение огня, подбросил еще дров, — Я и раньше видел такие придорожные валуны. Особенно много их на севере Миррор. Только не знал, что камни-то с секретом. При случае надо будет проверить, так ли, как сказал Архиерей. На севере они стоят по два, по три даже. Часто получается вроде комнатки, если сверху чем прикрыть.

— Все это любопытно, одного не пойму: мы что, собрались Архиерея всю ночь ждать, что ты огонь развел?

— Так интересно же! — возмутился юноша, — А то я так и не знал бы, пошутил он насчет печи в камне или нет. Все равно же ждем.

— Я уже здесь. А ты орешь, как стая сакка, — проворчал из темноты голос Архиерея, — Едем, что ли? Разболтались на пол-Герцогства, как дети. Дневать будем у меня.

Трое всадников молча ехали по скверному, изрытому Тракту, доверясь острому зрению лошадей, неторопливой трусцой несших седоков на юг. Давным-давно скрылся во тьме холм с Камнем Путников, и созвездия почти уж опрокинулись над головами, когда вор решился заговорить.

— У нас осталось не более трех дней, чтобы дойти к Башне Силы. Потому что через три дня должен появиться его Враг.

— Угу, — пробормотал Архиерей, — А ты знаешь, что Башня Силы стоит в Хонаре?

— Ну конечно.

— А где находится сам Хонар?

— В Черных Пустынях. И ходу туда прилично. Все это я знаю. Но ты жил на самой их границе, так что наверняка знаешь короткие тропы.

— Тропы-то я знаю… — протянул Архиерей, — Да что вперед загадывать. А ведь я был прав, что нам нужно будет туда.

Ему никто не возразил.

Когда небо стало светлеть, усталая троица поднималась по косогору, ведя на поводу спотыкающихся лошадей. Кривой спал на ходу, покачиваясь, запинаясь о камни осыпи, и Архиерей с ворчанием отобрав у него повод, закрепил его за упряжь своего животного.

Демон порядочно вымотался, но продолжал зорко вглядываться и прислушиваться. Хотя Архиерей и гарантировал полдня чистого сна, каратели Герцога могли оказаться не единственной актуальной проблемой в столь уединенной местности. Воевать же с кем-либо невыспавшись и с устатку демону хотелось в последнюю очередь. Демон вглядывался, вслушивался и думал, что странная подобралась кампания и странными путями она движется. Теперь вот заговорили о Черных Пустынях, как об очередном пункте путешествия. Хоть вор и боится их до одурения. Он думал о том, что представляет собой Хонар, заброшенный после катастрофы много десятилетий или столетий назад, и насколько реально найти там что-то хотя бы просто действующее, не говоря уж про пригодность чего — либо там в качестве оружия, годного на его Врага…

Между тем осыпь незаметно перешла в пологую ложбину, лошади почуяли жилье и прибавили шаг, надеясь на еду, воду и долгожданный отдых.

Хижина Архиерея заняла расселину скалы, и ее стена, сооруженная из камней и глины, взятых здесь же, поросших лишайником, сливалась с местностью. Когда в одном из соседних склонов обнаружилась рваная дыра пещеры, где к откровенной радости лошадей для них нашлось лежалое, но еще годное сено и выдолбленная колода с водой, демон сделал вывод, что устроились здесь давно и основательно. После первоначальной суеты прибытия, с неизбежностью развъючивания, расседлывания, растапливания и прочих приготовлений вор улегся в шкуры в пещере. Архиерей, зайдя в дом, витиевато и бессмысленно выругался, сел на постреливающую растопкой еще холодную кровать-печь, сбросил сапоги и куртку, не глядя на осматривающегося демона:

— Вот и дома… Правда, ненадолго. Ложись, чо таращишься?

— Не разоспаться бы, а то возьмут теплыми, — заметил демон, открывая заслонку своей кровати — печи и с любопытством заглядывая вовнутрь, — А тут не слишком жарко?

— Не слишком, — буркнул Архиерей, укрываясь шкурами, — Не боись, нас в полдень разбудят.

— Кто?

— Ее зовут Диф, местная баба. Спи себе. Впереди дальняя дорога, — уже невнятно сказал Архиерей и тут же размеренно захрапел. Демон укрылся, закрыл глаза и провалился в сон…

«…Я снова учусь в школе, но эпоха не та, хотя, как часто бывает во снах, и бабушка, и ее особняк, и даже отсутствовавшая во сне непосредственно сестра — из этого воплощения. Но вот я сижу в комнатке сестры, постель в беспорядке, входит бабушка. Она хочет проверить мои уроки. Я понуро достаю тетради, так как уроками, конечно, не занимался. Тетради незнакомы, на обложке каждой — странные, непривычные тексты вроде „Я, Петров, будущий великий исследователь Дальнего Космоса…“ и так далее в том же духе. Свою нахожу, порывшись в них. Читаю с интересом: „О, новая инкарнация!!! Увы, сейчас я бессилен, старый зомби вновь впал в детство. Но берегитесь, обидчики, ибо сия моя жизнь — последняя в человеческом теле. Берегитесь, старый зомби возвращается!“, и, как у Петрова про Дальний Космос, так у меня — про мои инкарнации. Подписана тетрадь моим нынешним именем, поверх него пометка красными чернилами „Ну насчет фамилии и инициалов мы не договаривались!“. Тетради за седьмой „А“ класс, а я уверен, что уже в девятом, но бабушка, вроде бы, так не считает. Я в ожидании разноса, и в то же время блаженно свободен, нет — беззаботен…»