Баллада о краденой памяти

26. Демон -2

На стенах старой крепости загорелись огни, когда Клинок быстро, но аккуратно нарезал нужное количество гибких веток и связал из них каркас. Кривой и Архиерей поняли, что он задумал, молча расстелили по траве огромную бычью шкуру. Легкий, но прочный каркас поставили сверху, обернули кожей. Кривой недоверчиво пошатал гибкий, пружинящий корпус, расправил складки шкуры и судорожно вздохнул:

— Ну и ну… А что ты придумал против милых маленьких рыбок?

Демон пожал плечами, но поскольку уже почти не был виден в темноте, буркнул:

— Ничего. Они не заинтересуются нами. По крайней мере, мне так кажется.

— Ну а если заинтересуются? — не отставал вор. Демон коротко неприятно хохотнул:

— Подавятся. Так, старый головорез?

Архиерей хмыкнул:

— Поглядим.

Вор со страхом пробормотал:

— Да уж, кажись, насмотримся на них…

…Я отошел от лодки и пробормотал с детства знакомое заклинание, остановился. У меня перехватило дыхание, на глаза попало, видно, что-то едкое. Вспышка памяти исчезла так же внезапно, как и появилась, оставив непонятный стишок:

На стенах перекликалась стража:

— Пятая стража, ясно, тихо!

Кривой прошипел проклятье — одна из лун этого мира взошла желто — голубым космическим прожектором и у нас сразу появились вполне четкие тени. Мы и лодка оказались словно на ладони, видимые любому ленивому дураку — стражнику. Я продолжал повторять заклинание, надеясь, что оно подействует и в этом мире.

Архиерей толкнул Кривого и они перетащили лодку в тень кустов на самом берегу. Нескладный вид неожиданно сыграл на руку — в косом свете она выглядела булыжником. Чужой грубый голос сказал из глубин памяти:

— Выбрось все из головы. Она должна быть пуста. Почувствуй окружающий мир собой, своим телом, иначе ничего не выйдет…

Голос ушел обратно. У меня не имелось никакой уверенности, что сказанное может помочь, но по заверениям Кривого, я был демоном и не мог так просто сдаться. Я очистил сознание, оставив лишь заезженную пластинку заклинания, оно повторялось раз за разом, и вдруг — со мной что-то стало происходить…

Медленно-медленно.

Я распространялся вокруг себя.

Повис беспомощной, легкой дымкой тумана над крошечным замком и понемногу начал сгущаться, заслоняя огромной тучей себя озеро и его окрестности.

Я видел в темноте на десятки лиг. Нет, не только видел. Я почувствовал в городке, что переливался редкими огоньками далеко на краю горизонта, волю другого существа со сходными талантами.

Я ощутил, как его разум осознает контакт со мной. Меня коснулась его доброжелательность, он подумал мне: «Не напрягайся, Я поддержу тучи, пока вы уматываете. Будешь в городе — заходи».

Мощное «Я» незнакомого союзника приняло на себя всю работу, ну а я сначала медленно, затем все быстрей и быстрей вернулся в свое тело. Диск луны еле пробивался через облако. Потянули первые, еще слабые порывы ветра и на сухую почву звучно упали тяжелые холодные капли. Кривой, естественно, уже мерз и вполголоса ругал меня. По его мнению, дождь оказался перегибом палки. Я развел руками: «ну так получилось».

Бывалый Архиерей проворчал:

— Зря бухтишь, Рик. Самая погодка. Дождь — хоть и неуютен, зато стражу со отен погонит, а заодно замоет следы так, что ни один харраш не возьмет. Ты вор или девица из благородных?

Вор прекратил жалобы, но внутри, судя по недовольному насупленному лицу, все же остался при своем мнении. Испустив тяжкий вздох, пробормотал:

— Так чего сидим?

— Рано, — проворчал Архиерей, — Во, полил как из ведра. Теперь как раз. Столкнув самодельный кораблик на легкую волну, мы побросали невеликие пожитки и взяли в руки примитивные весла, больше всего похожие на драные веники, сплетенные Архиереем, пока я «колдовал».

— Приноравливайтесь к волне, чтобы шлепки были не слышны, — сказал он. Вода донесла до нас недовольный голос стражника: «Шестая стража, облака, дождь!» в нарастающем шуме ветра и дробном стуке капель по нам, по лодке, по водной глади. Очень скоро мы промокли до костей и одинокий стук зубов Кривого превратился в трио. Я прислушался и фыркнул: в шипении, сдавленных проклятиях и скрежете зубовном была какая-то дьявольская музыка. Кривой услышал и проворчал:

— Ишь, веселится, отродье нечистое! Спасай таких: от х-холода колеешь, а он знай себе скалится.

Архиерей между тем приладил над головами какой-то лоскут, и капать стало пореже. Вдобавок попутный ветер получил добавочный упор и поволок лодочку вперед чуть быстрее. Ветер дул ровно, темная полоса берега приближалась, хотя до него и оставалось еще достаточное для неприятностей расстояние. Архиерей первым положил свой гребок в лодку, буркнул:

— Доедем и так. Нечего зря силы тратить. Еще весь день потом не присядем.

— По мне, чем скорее на берег — тем лучше, — прошипел Кривой.

Архиерей усмехнулся:

— Ну да. И лежать там под лодкой, ожидая, когда какой подпивший стражник о нее споткнется? Или лазить по болотам впотьмах?

— Да тише вы, — глодал голос и я, — Ночью над водой ой как далече слышно.

Словно в подтверждение словам где-то на берегу взвыли харраши.

— Дикие, — безошибочно определил Архиерей:

— На падали дерутся.

— Значит, л-людей там нет, — изрек дрожащий Кривой.

— Нам от того не легче, — проворчал Архиерей, — Шум поднимут, да еще и провожать пойдут. Воюй о ними…

Вой, визг и другие содержательные звуки стихли в шуме непогоды.

— Может, ушли? — через некоторое время предположил Кривой. Архиерей снова хмыкнул, — Ну да, уйдут они от падали, как же. Просто попрятались от дождя. К этому времени мы уже сбились в кучу посреди лодки и немного отогрелись спинами. Луна уже ощутимо сместилась к закату. Полоса берега набирала сочность черноты и ширину. Внезапно по успокоенной дождем воде прошла рябь. Лодка качнулась. Кривой невесело промычал:

— Вот и рыбки. Что будем делать, демон?

— Молчать и не двигаться, — сказал я, нашаривая добытую Архиереем пику:

— Держите меня за пояс. Покрепче, — и замер как изваяние в чуть покачивающейся посудине, стоя на коленях в позе равно расслабленной и пружинно-готовой к действию. Снова освободил свой разум, пытаясь установить местонахождение хищника. Скоро пришел контакт. Оно кружило на глубине, чувствуя движение на поверхности и ожидая сородичей.

Сородичи не заставили себя ждать. Как только оно уловило пульсации их мощных плавников, торопясь быть первым, оно ринулось вверх, к пище. Только мгновение я видел на поверхности огромную воронку рта, усаженную неисчислимыми треугольными зубами, как пика словно живая, рванулась из руки и пропорола своим длинным зазубренным лезвием пару хороших ран, и хлынула черная кровь.

Чудище медленно погрузилось. Под нами разыгралось пиршество, лодка ходила ходуном, а неслабеющий ветер ровно тащил нас к берегу.

После длительного молчания я услышал голос Архиерея:

— Неплохо. Пожалуй, ты выживешь в Черных Пустынях.

Я осматривал близкий берег:

— Вот уж куда не собирался. А что, нам туда?

Архиерей хмыкнул, но внятно ничего не оказал. Кривой же только начал оправляться от потрясения:

— Уффф, ну у вас и нервы! Я чуть по воде от этой кра-асотки не побежал…

Берег молчал. Харраши не подавали голоса. Его тишина стала зловещей, он чернел почти под лодкой, и скоро нас мягко принял илистый маслянисто отблескивающий пляж. Проваливаясь в вонючую жижу почти по колено, мы вытащили лодку на твердую почву, быстро разобрали на составные части, затоптали в ил ветки каркаса и сложив мокрую шкуру в неаккуратный тюк, увязанный все той же веревкой, осторожно тронулись при сумеречном свете сереющего небосвода вглубь сырого, чавкающего берега озера под все еще хлещущими струями дождя. Пробуя почву впереди себя тыльником пики, Архиерей что-то бормотал себе под нос. Кривой трясся под мокрой шкурой, которую, несмотря на негодование, навьючили-таки на тощую спину. Архиерей при этом добродушно заявил:

— Какие обиды, Рик? Я просто забочусь, чтобы ты не слишком вымок.

Я нес сверток с вещами и едой. Так, в стиле Архиерея, «не спеша, но и не мешкая», мы покинули берег и углубились в холмистые окрестности озера. Небо уже совсем посветлело, когда Архиерей резко остановился. Дремлющий на ходу Кривой натолкнулся на него, открыл рот, чтобы выругаться, да так и замер. Я почувствовал, что сопровождавшая нас вонь стала гораздо крепче. Архиерей, молча и неподвижно разглядывал что-то впереди. Потом жутким, нечеловеческим голосом глухо сказал:

— Иди сюда, Клинок. Ты должен увидеть это.

С пригорка открылась здоровенная котловина, некогда, наверно, бывшая одной из здешних топей. Трясины не осталось — ее замостили голыми раздувшимися безголовыми телами. Сотнями разлагающихся, непристойно брошенными в топь телами, многие из них — со следами пыток, скрюченные в агонии, сплетенные в отвратительный узор.

— Могильник, — сказал Кривой, — Идем отсюда, Архиерей, тут полно заразы.

Архиерей молчал. Кривой дернул его за рукав:

— Идем, вот дорога, по ней до самого Тракта дойдем.

Архиерей повернулся ко мне. Его лицо снова ничего не выражало.

— Ты видел? Это все — ты. Если бы не ты, они бы жили. Помни об этом месте. И о других таких же местах. Их не одно и не два.

Я вздохнул, втянув в себя крепко настоянный на разлагающейся плоти и оттого сладковатый воздух:

— Учту. Но что я сейчас могу? Может быть — пойти, сдаться и так далее?

— Если бы я думал, что так лучше, то давно бы отдал им тебя, — сказал Архиерей, и его изумрудные кошачьи глаза блеснули, — Но это делает хорошо немногим, на некоторое время — а потом губит нас всех.

Он досадливо махнул рукой, и мы зашагали дальше, обходя могильник. Когда котловина осталась за спинами, мы вышли из шлейфа трупного запаха, и Архиерей заметил:

— Коли мы сейчас помогаем тебе — то только потому, что можем сделать только одно. Оставить тебя живым и потом стребовать о тебя за это. Понимаешь?

Я пожал плечами:

— Чего тут непонятного? Все ясно. Хотя мне хочется думать, что Рик давно уж беспокоится за меня вовсе не потому, что ему кто-то там это поручил. Может, я и ошибаюсь, но думаю, что мы подружились с ним.

— Я тоже так думаю, — буркнул Кривой, — Ты, Архиерей, всю жизнь был слишком расчетлив. Поэтому и друзьями не обзавелся.

Тот только усмехнулся, продолжая мерить большими шагами дорогу. Из-за горизонта показался краешек светила, когда с очередного бугра мы увидели тракт. В этот утренний час он был еще пуст, извиваясь желто-коричневой лентой между буграми. В окрестных деревеньках из труб начинали идти дымки, в чистом и свежем воздухе звонко разносились голоса животных. Как и везде, крестьяне поднимались здесь рано. Дойдя до развилки, мы приуменьшили ход. Архиерей рылся в наременных карманах, достал что-то, обернутое в пучок сероватой ваты, подал Кривому:

— Это тебе сделал Роххи. Знаешь, как им пользоваться?

Рик, не скрывая любопытства, развернул сверточек. Из ваты показался стеклянный глаз того же оттенка, что и сохранившийся. Ладонь парня крепко сжалась, он пробормотал:

— Ну, спасибо…

Архиерей повернулся ко мне.

— Пора менять облик, Клинок. Можешь перекинуться так, чтоб твои приметы изменились?

— Я попробую, — неуверенно пообещал я, Привлекательность не имела сейчас решающего значения, так что я сосредоточился в первую очередь на росте. На ходу ничего не получилось, О чем я и сообщил своим спутникам. Архиерей подумал и решил:

— Все одно неплохо бы позавтракать. Да, пора уж прикинуться бедными, но честными людьми. Чтоб меньше на нас пялились. Помнится, где-то недалече жил один старичок, у которого я оставлял некогда кое-что из вещей. Надо бы напомнить…

Мы немного отошли от Тракта, присели у одного из старых кострищ, поскидали поклажу. Дождь успокоился, облака бесследно исчезли с полыхающего неистовой синевой неба. Ветер тоже затих, дымы из труб стояли вертикальными столбами. Насобрав дров, Рик бросил на Архиерея дальнейшие заботы и наслюнив стеклянный протез, прилаживал его на место, используя вместо зеркала лезвие ножа. Я сел на расстеленную шкуру, чувствуя кожей лица приятное тепло восходящего светила, и задумался о смене облика. Я знал, что раньше изменяться было очень просто, но — как? Испытанное уже освобождение ума не дало ничего, кроме обрывков воспоминаний, подтверждающих это — и все. Я снова почувствовал тяжелую ненависть к устроившим мне эдакую развеселую жизнь. Оставался только шаг, чтобы вспомнить своих врагов — но я не смог. Ненависть смешалась о отчаянием. Когда Рик коснулся моего плеча, я, придя в себя обнаружил, что сгорбившись до боли в руках стиснул голову, словно пытался выдавить из нее скрытое. Он повторил:

— Давай завтракать. И то, уж чего, а жратву мы заработали. Это уж как ни говори, правда — чего только не натворили за ночь. А у тебя все никак не получается?

Я только вздохнул, но под ложечкой и в самом деле засосало от запаха поджаренной на костре ветчины. Погоревать можно было и попозже. Внезапно я остановил Рика, уже собравшегося откусить ломоть мяса:

— Скажи имя моего врага!

Он отвел взгляд:

— Прости, я еще его не знаю. А даже если бы знал, то но мне нельзя этого делать. Может… Я спрошу.

Я повернулся к жующему Архиерею:

— А может быть, ты знаешь? Это очень важно для меня. Мне кажется, что когда я вспомню его, то вспомню и себя.

Архиерей показал на набитый рот и покачал головой. Прожевав, он сказал:

— Да не знаю я его. И Кривой тоже не знает. Откуда нам?

— Мучители, — проворчал я, — Эгоцентрики.

Архиерей и Рик переглянулись и промолчали.

Затем Архиерей снова оглядел из-под ладони окрестности, бормоча:

— Ага, точно. Лишь бы не помер дедуля. Пожевали? Пора двигаться.

Пожитки разобрали по рукам, костер разбросан и тухнет, агонизируя несколькими тощими струйками дыма. Кривой, впрочем, теперь надо присмотреться внимательно, чтобы заметить протез — оглядывается и вздыхает. Неожиданно говорит:

— Смотри, видишь как красиво вокруг? Вот эти поля, деревенские домики, это небо — такое синее, что жуть пробирает, ежели в него долго глядеть?

— Вижу, — в тон ему отвечаю я, — Ничего, красиво. Ты это к чему?

— Да так… — неожиданно смущается он и начинает грызть ноготь, — Просто так.

Архиерей посмеивается одними глазами:

— Да это что, вот портовые города, там действительно иной раз замрешь — и глядишь, глядишь… Пока кто не толкнет или в кармам не залезет. А бывает — и так, и эдак сразу.

Я не возражаю, и разговор затихает сам собой. Я сейчас не интересуюсь достопримечательностями, окружающими нас. Куда более мне любопытен я сам. Поэтому, настроив тело в ритм движения, я вновь погружаюсь в себя. Что же такое — я? Откуда я, каков мой родной мир, как, разрази меня гром, вытащить обрывки памяти и соединить их воедино? И — самое главное сейчас, как я раньше менял свой облик? Снова пробую сконцентрироваться, нащупать что-нибудь. Сейчас я напоминаю себе слепца в незнакомом месте. Двигаясь внутри себя медленно, с опаской, чувствуя, как прохожу возле мрачных, замкнутых непонятных образований. Я толкаю их как двери — входа нет. Правда, нет недостатка в путаных, рваных картинках. Их с каждым днем все больше и не все тут же забываются. Некоторые из-за неясного содержания, иные не содержат, кажется, ничего волнующего, но от них щемит в груди. Наверно они когда-то были очень дороги мне. Перебираю их, но пока неясно, что трогательного в картине безжизненного, безводного серо-сизого мира, в его бескрайней пустыне с серо-черным зернистым песком и источенными ветрами редкими вертикально стоящими столбами дикого камня? В синей дороге, рассекающей фиолетово лиловые заросли? В множестве других картинок, отражающих мгновенные снимки разных миров, их странных существ, непонятных строений и машин?

Я вдруг осознаю, что ритм движения изменился, и выхожу из себя, то есть переключаюсь наружу. Впереди маячит приближающееся село. Мы сошли с тракта и двигались уже по плохо пробитой в траве колее к одиноко стоящему на большому двухэтажному очень старому, но заботливо ухоженному деревянному дому. На дальних подступах нас встречают десятка полтора прирученных харрашей, они обнюхивает, соблюдая свою иерархию, затем сопровождают к дому, задрав однообразно движущиеся косматые хвосты. Звери ухоженные, сытые и уверенные в себе. Такие мне нравятся. Архиерей постучал кулаком в двери, а животные взяли нас в полукольцо. Мне показалось, что их готовил хороший дрессировщик. Я протянул руку к морде ближайшего. Руку молча обнюхали и оскалив желтые острые зубы, отказались продолжить знакомство. Между тем дверь открылась, в ее проеме показался высохший как скелет, лысый и сморщенный старик. Он кивнул в на приветствие Архиерея, глянул на Кривого и надолго остановил взгляд на мне. Затем, придя к каким-то выводам, дедуля наконец подал голос:

— Проходите, гости, — повернулся и пропал в полумраке. Миновав обширную прихожую о запахами шкур и стружки, мы попали в пахнущую затхлым и едой комнату. Старик выдвинул из угла несколько грубых табуреток:

— Садитесь. Рассказывайте, — Его тонкий дребезжащий голос свидетельствовал о многих прожитых годах, если не столетиях, голова чуть заметно подрагивала. В домотканой дерюге, в истертых почти до прозрачности кожаных бреднях, старик казался посторонним в чистом, прибранном помещении, со старой, но аккуратной немногой мебелью. Простой деревянный, скобленый до белизны стол, обширный, темный от времени шкаф да длинная, во всю стену лавка застеленная не новой, но чистой домотканой дерюжкой смотрелись не так плохо, как можно было бы ожидать по хозяину. Я слушал вполуха рассказ Архиерея на воровском языке Материка и рассматривал комнату. Старик, похоже, слушал тоже рассеянно, разглядывая меня. Когда Архиерей замолчал, дед встал, достал из шкафа немаленькую зеленого стекла бутыль, затем пошарив в темных недрах вытащил разномастные кружки. По тому, что вино предложили холодным, без закуски, я понял, что мы — гости нежеланные. Кружки со стуком опустились на стол, и со словами: «Угощайтесь, пока подберу одежонку», старик вышел из комнаты.

Кривой было ринулся к четырехстворчатому шкафу, но Архиерей, наливавший вино, перехватил и предъявил вору огромный кулачище. Кривой покорно вернулся к кружке, вздыхая и укоризненно качая головой. Архиерей в ответ так глянул на вора, что и мне-то стало не по себе. Старик шебуршал чем-то наверху, за недолгое свое отсутствие он нашел нам все необходимое.

Сбросив красно-черную заляпанную форму, мы стали мирными людьми. Кривой натянул суконные теплые свободные штаты некрашеной серой шерсти, зеленую рубаху да старую, латаную, но чистую куртку из вытертого на обшлагах и локтях черного бархата. Нашелся ему так же теплый берет из того же бархата. Предупреждая желание юноши, старик распахнул одну из створок шкафа, где на оборотной стороне имелось красновато сияющее зеркало. Против желания брови у меня приподнялись. Это я помнил — медные зеркала ценились больше серебряных, за то, что они давали отражение теплого желтоватого оттенка. К тому же, для колдовства часто непригодны предметы, содержащие серебро. И в качестве волшебных часто используют именно медные зеркала. Пока облачался Архиерей, Кривой вытанцовывал перед зеркалом. Он крутился как девчонка, строил себе рожи и вообще был в прекрасном настроении. На его ногах приятно поскрипывали высокие башмаки, на поясе красовался большой, хоть и пустой пока навесной квадратный карман, а на боку болтался небольшой тонкий кинжал, сильно смахивающий на граненый стилет. Облачившийся в привычную униформу Архиерей оттолкнул Кривого от зеркала, глянул на себя и вернулся к вину. Кажется, он не признавал маскарада, отдавая предпочтение ладно сидящей прочной и теплой непромокаемой кожаной одежде рудозная. Забравший форму и уставные сапоги старик снова исчез наверху. Меня разбирало любопытство — что он приищет мне.

Параллельно какая-то часть меня продолжила поиски в обрывках памяти. Я понимал, что как я не рядись, чрезмерно высокий рост неизбежно выдаст меня. Чтобы выжить, мне было необходимо срочно изменить тело.

Вдруг я ухватился за какую-то мысль. След мысли. Напряженный поиск или случай, неважно, принес свои плоды. Осторожно, как рыбак, тянущий крупную рыбину на несерьезной снасти, с замиранием сердца я вытащил знание на поверхность. Несколько минут неподвижно сидел, получше запечатлевая его. Конечно, это было не совсем то, что я искал, но это тоже могло пригодиться. Я попробовал применить это новое знание.

И вышел из себя. Стало странно — и хорошо. Я раздвоился, что-то произошло с моими чувствами. В том числе — и с ощущением времени. Оно стало тягуче — упругим, и я мог ускорить или замедлить его бег. Я видел привычным взглядом Архиерея, Рикхаша и комнату, и в то же время мог легко посмотреть на себя со стороны. Я неожиданно вспомнил, что это называется «информационное состояние», и что я могу развеять свое тело, а потом создать его снова. Я засмеялся: «превосходная игра!» и совсем было хотел развеять свое тяжелое, такое неудобное тело, когда на микросекунду раньше разрушающего пси — импульса осознал глупость такого шага. Да, это Игра, но никто не должен заподозрить, что я уже играю. Я перехватил уже изготовленный машиной моего сознания пси, изменил его и позволил ударить в мою оболочку. Еще раз беззвучно рассмеялся. Я был на волос от полного восстановления своей сущности, я мог сделать это немедленно — но полностью контролируя ситуацию, предпочел пока не делать глупостей. Как известно, для того, чтобы совершить глупость, нет понятия «слишком поздно». И потом, мне давно было любопытно, какие же силы участвуют в Игре, скрываясь до времени за своими наемниками. Я медленно распространился во все стороны, охватив собой весь дом, просто так, и сгустился в своей телесной оболочке. Прошла целая вечность по субъективному времени — целых 0.007 секунды, пока я был вне тела, но оболочку уже охватили изменения: мое тело, охваченное золотистым свечением, стало текуче — подвижным, оно расплывчато лилось и одновременно менялось, как бы оплывая, становясь намного ниже и толще. Волосы, утратив зелень и длину, стали мышино-серыми, на висках проступили заметные залысины, образовался животик, а круглое личико с ясными живыми глазками — бусинками делало впечатление обо мне совершенно иным: весельчак, жизнелюб, любитель выпить и закусить, соня и лентяй. Ручки с ножками стали пухлыми и коротенькими, на щеках проступил румянец. Трансформация закончилась. Кривой ошеломленно глядел на измененную оболочку, Архиерей оценивающе посмотрел и с уважительной миной кивнул. В двери вошел старик о ворохом тряпья, остановился и вопросительно посмотрел на Архиерея.

— Извини. Его ищут, так что, сам понимаешь, хм… — поморщился, — Подбери снова.

Старик обошел вокруг меня, поглядывая, как портной, потом резко вышел, и почти сразу вернулся с небольшим узлом.

Светло-коричневый камзол, жилет и штаны из той же ткани, почти новые, песочного цвета рубаха да башмаки с пряжками понравились — ведь теперь я потерял всякое сходство с воином, становясь то ли лекарем, то ли законником, то ли небогатым купчишкой. Сбросив с себя форму, я совсем собрался облачаться, но взгляды троицы оказались прикованы к моему телу. Падающие тени очертили ранее незамеченное изображение неизвестного мне зверя, летящего с оскаленной пастью в прыжке на зрителя. Я пошевелился — пошевелился и зверь.

Первым пришел в себя Архиерей:

— Слыхал я про такие штуки, но вижу впервые. Как по-твоему это называется, Клинок?

Я попробовал вспомнить, неуверенно предположил:

— Кажется, что-то вроде «картина теней».

Повернулся к свету, натягивая рубаху — и зверь исчез. Архиерей и старик молча переглянулись. Кривой же подошел и попытался нащупать складки и выступы, отбрасывавшие тени. Пальцы его были холодные и липкие от вина, я вежливо отстранился и продолжал одеваться. Архиерей довольно хмыкнул:

— Во, теперь то, что надо. Имеются студент, горщик и, хмм… Ученый. Довольно милое общество. Не вызывает ненужных подозрений. Вот только надобно вам подумать над именами.

В воздухе повеяло дорожной пылью, нагретой кожей, конским потом, старыми книгами и образцами минералов. Демон надменно поднял голову и заявил:

— Я не намерен дважды повторять, так что потрудитесь сразу вбить мое благородное имя в свою толотокостную голову. Зарубите на своем носу: меня зовут не как-нибудь, а магистр естественных и оккультных наук Харбо Сеосаре.

Старик неожиданно кивнул.

— Мальчик не так уж хил. Экспедицию Сеосаре в Черные пустыми забыли далеко не все, старого дурака он изобразил неплохо и выбрал правильно. Ехал человек вдвоем со своим учеником, школяром… Как зовут вашего ученика, магистр? Демон повернул голову, словно только что обнаружил его присутствие:

— Симпли, как твой полный имя, никак не упомнить? Симпли, где ты, олух царь небесный? Куда опять подеваться этот бабник?

Кривой тихонько повизгивал от восторга. Старик переглянулся с Архиереем и кивнул ему:

— Ну а ты, естественно…

— Проводник, — подтвердил Архиерей, — По прозвищу Рудокоп.

— Прекрасно. Теперь займемся мелочами, — тихо сказал старик.